Далее следует резюме:
Произведения Данилкина, представленные на экспертизу, являются антипартийным, антисоветским пасквилем на советский народ, на Советскую власть, на Коммунистическую партию. У нас есть много недостатков, партия настойчиво призывает искоренять их, есть еще фальшивые люди-бюрократы, есть и «изверги человеческого рода», убийцы и шпионы, с которыми советский народ, руководимый Коммунистической партией и тов. Сталиным, ведет борьбу. Эти ошибки, недостатки и болезненные явления надо критиковать. Оружием борьбы может быть и должна быть художественная литература и публицистика, но у Данилкина в рассматриваемых выше произведениях – не критика пороков, недостатков, болезненных явлений и отдельных людей, а злобные выпады против Коммунистической партии и ее вождя, против советского государственного аппарата, против советских людей, против всего образа жизни в Советском Союзе[532].
Эксперты аккуратно произвели удаление контекста, в котором только и имели смысл высказывания М.Т. Данилкина. Из убежденного борца за социальное равенство они сделали чучело антисоветчика, клеветника и злопыхателя – убежденного врага Советской власти. Отнюдь не антисемита. Сделали вид, что не заметили рассуждений о «жидовском духе». Видимо, не знали, как к этому отнестись. Вдруг М.Т. Данилкин пишет о евреях резко, но правильно. А может, так писать нельзя. Так что лучше промолчать, не заметить. Присутствие в экспертной комиссии писателя никак не проявилось в тексте «Заключения». Язык использовался газетный, стертый. Эпитеты – устойчивые: если выпады – то злобные; если цинизм – то, естественно, гнусный. В последних строках документа мы находим ссылку на злобу дня: «изверги человеческого рода» – это фигуранты «дела врачей»[533]. От политических писем М.Т. Данилкина заключение отличается гладкописью, отсутствием ударных слов. Перечень преступлений, оснащенный индексами от а) до з), не спасает дела. Впрочем, эксперты с должным усердием выполнили полученное задание. Они сделали важное дело: изготовили резолютивную часть судебного приговора, оснастив нужными цитатами и будущее обвинительное заключение, и речь прокурора.
К 5 марта 1953 г. следствие можно было считать завершенным. Данилкин в присутствии прокурора виновным себя признал; было получено и экспертное заключение об антисоветском и антипартийном содержании всех его произведений. С ним подследственный тоже согласился: «Заключение экспертов принципиально правильно и не расходится с моими показаниями на следствии»[534]. Тем не менее допросы продолжались. Старший лейтенант Фомичев изо дня в день выяснял у подследственного, что антисоветского содержится в тех или иных записях его дневника «Сокровенные мысли»: «Дайте показания по существу ваших антисоветских измышлений». Поначалу Михаил Данилкин пытался сопротивляться: «Я не помню на память, есть ли что в моей записной книжке антисоветского», но потом уступал[535]. Этот диалог происходил поздним вечером в день смерти Сталина, о чем следователь знал, а арестант, скорее всего, нет. И в следующие дни у Данилкина требовали разъяснений по пронумерованным записям в дневнике: «Я признаю также антисоветскими по своему содержанию, или полностью, или в той или иной мере, записи за 1941–1950-е годы – № 220; за 1951 год – № 37, 117, 118, 154…» и далее общим числом – 33[536]. Следователь, как представляется, просто затягивал время. Заканчивать следствие раньше срока в 1953 г., по всей видимости, уже не считалось достижением. И только 15 марта Фомичев решил переломить ситуацию.
Он задал вопрос: что привело подследственного к антисоветским убеждениям? Михаил Данилкин ответил: «Значительная перемена в моих политических убеждениях произошла вследствие неправильного, антисоветского ко мне отношения со стороны ряда должностных лиц на протяжении последних пяти лет, о чем я изложил в моей статье “Ответ моим обвинителям” и в некоторых записях книги “Сокровенные мысли”. Ничего другого к этому я добавить не могу»[537].
По всей видимости, следователь был удивлен, услышав от во всем сознавшегося и сломленного арестанта заявление подобного рода, и немедленно перешел в наступление: «Следствие предлагает дать откровенный ответ на вопрос, почему вы встали на путь антисоветской деятельности». М. Данилкин ответил, что «на путь антисоветской деятельности я не вставал, и речь идет только о моих антисоветских убеждениях». Следователь не согласился: «Вы не только имеете антисоветские убеждения, но и распространяли эти убеждения в своих произведениях и излагали в записях, что является антисоветской деятельностью»[538].
Допрос продолжался восемь часов. Видимо, прошло много времени, пока М.Т. Данилкин согласился признать свою литературную работу антисоветским действием. Взамен он подробно изложил причины, почему он «встал на путь антисоветской деятельности», фактически повторив тезисы своей статьи «Ответ моим обвинителям»:
были игнорированы, сведены на нет мои политически правильные и с фактической стороны достоверные высказывания в печати о Дугадко, Семченко, Левине, Когане, Ванштейне, Сандлере, прокурорах г. Березники и облпрокуратуры; по-моему, были проигнорированы мои сигналы об антисоветских действиях директора РУ № 22 Акулова и зав. учебной частью Шибанова, по-моему, были игнорированы мои письма в обком КПСС о вредительстве в Березниках, гонении за критику и наличии там антисоветских организаций […] Я потерял веру во все[539].
И тут же получил отпор: «Ваши показания по вопросу мотивов антисоветской деятельности необъективны и недостоверны, ибо вы не знаете, принимались или не принимались меры по вопросу ваших сигналов о тех или иных недостатках и антигосударственных действиях конкретных лиц, также не можете утверждать и то, что ваши сигналы игнорировались». К тому же следователь не увидел связи между безобразным поведением Дугадко и нападками на Сталина и весь советский народ. Данилкин попытался объясниться: он-де пришел к «неправильному антисоветскому выводу», что «искать управу на таких, как Дугадко, Семченко и им подобные, бесполезно, и что, кроме неприятности и репрессий, это человеку ничего дать не может»[540]. Заметим, что полемика между следователем и подследственным, случившаяся 15 марта 1953 г., менее всего напоминает допрос. Стороны обмениваются аргументами, стараются убедить друг друга уже после того, как следователю удалось добиться желаемого признания в «антисоветских действиях». К слову, выяснилось, что М.Т. Данилкин не отказался от собственных убеждений и настаивал на прежней своей правоте: я разоблачил заговор в Березниках, судя по фамилиям заговорщиков, еврейский, а должностные лица спустили дело на тормозах. И следователь, к слову сказать, не заинтересовался подробностями или не внес их в протокол.
В ходе следствия были сделаны попытки найти состав преступления по другим частям 58-й статьи. Например, обвинить М. Данилкина в организации вооруженного восстания. Мерой пресечения в таком случае был бы расстрел. Данилкин признал, что говорил о возможности вооруженного восстания в СССР. Однако себя из организаторов он категорически исключил, заявив следующее:
Да, признаю, что само по себе это утверждение о возможности вооруженного восстания в советских условиях является антисоветским, но что эта возможность, по моему мнению, существует в реальной жизни и ни в какой мере не зависит от моей записи[541].
Помимо этого, были попытки приписать Данилкину создание группы, на что также получили решительный отпор: «Свои антисоветские убеждения, о которых идет речь на следствии, я никому не высказывал и ни с кем о них не говорил»[542]. Это обстоятельство подтвердили все свидетели.
В качестве свидетелей были привлечены некоторые сослуживцы Данилкина. М.Н. Лоскутов работал вместе с ним в специальном ремесленном училище № 22. Он подтвердил: «С ним по вопросу его литературной деятельности никогда не беседовал. В разговорах с Данилкиным каких-либо антисоветских суждений с его стороны не замечал и об этом ни от кого слышать не приходилось»[543]. Так же отвечал и А.И. Акулов: «Что-либо предосудительного о политических убеждениях Данилкина я сказать ничего не могу. Каких-либо фактов антисоветских проявлений, в том числе антисоветских высказываний, с его стороны в моем присутствии не было»[544].
Подобные ответы вовсе не означали хорошее отношение к Михаилу Тихоновичу. Свидетели говорили о недостатках, порой вспоминали старые обиды: «он всегда выставлял себя больше всех знающим и всех поучающим, считал других малограмотными»[545]. Засвидетельствовать же свою осведомленность об антисоветских взглядах Данилкина было равнозначно признанию в преступлении. Знал и не сказал – все равно, что сделал сам. Статья 58–12 УК РСФСР о недонесении не предусматривала верхней границы наказания.
Необычным можно назвать, скорее всего, тот факт, что следователь и не настаивал на показаниях о принадлежности подследственного к какой-либо антисоветской организации ни на допросах Данилкина, ни на допросах свидетелей. Старший лейтенант Фомичев, конечно, проверял его на предмет присутствия в его действиях преступлений, относящихся к иным пунктам 58-й статьи Уголовного кодекса, однако совсем не настойчиво, больше для проформы. Концепция следствия просматривается достаточно ясно. Михаил Данилкин – преступник-одиночка. Свои преследуемые по закону деяния творил тайком, никого в них не вовлекал. Как только приступил к открытым действиям, был политически разоблачен и обезврежен. Любые иные версии противоречили интересам партийного руководства области. И в этой ситуации им приходилось отвечать на неудобные вопросы. Зачем держали на ответственной работе матерого антисоветчика? Почему не смогли раскрыть его подлинное лицо перед центральными инстанциями? Если объявить о заговоре, о подпольной троцкистской организации, то нужно было держать ответ перед Москвой. Что здесь имело место: политическая слепота или прямое соучастие высокопоставленных партийцев и местных чекистов? На фоне «дела врачей» такие следственные действия представляли собой смертельный риск. По этой причине следователь игнорировал все заявления М. Данилкина об антисоветских организациях в г. Березники. Данилкин партийным комитетом признан клеветником – и потому его обвинения беспочвенны и необъективны.