25), первый Форд26) были совсем уж не плохими, сами трудились, а что получилось из их потомков, всем хорошо известно. Ведь первоначальное накопление богатства всегда достигается темными способами; незаконное обогащение в условиях советского строя есть не что иное, как попытка возродить эксплуататорские тенденции – это новая, более подлая, потому и более опасная форма эксплуатации человека человеком.
Вот как понимается нами смысловое значение титовщины, те перемены, которые внесла жизнь в классовую борьбу, те недостатки, которые притупляют у нас революционную бдительность, которые на руку лишь нашим врагам. Я, как коммунист, советский гражданин, поставил перед собой трудную и дерзкую цель: попытаться вскрыть это заблуждение, попытаться сказать и доказать.
Методы борьбы с Советской властью сильно изменились, надо привести в соответствие с современной обстановкой понятия о советском и антисоветском. Надо же иметь в виду, что с момента сплошной коллективизации и раскулачивания прошло уже более 20 лет. Что же получилось из этой попытки?
Я вел, работая с 1947 года в качестве собственного корреспондента, свои наблюдения за жизнью в г. Березниках. Этот крупный индустриальный центр, созданный в годы Советской власти, выгоден для серьезных наблюдений со многих точек зрения. В нем имеются все представители, все типы нашего современного общества. Отсюда очень хорошо просвечивается толща жизни, вплоть до самой Москвы. Березники – заглавная буква отечественной химии, что крайне важно, если ясно понимать роль химии в современной жизни. Они поэтому не могут не стоять в центре внимания иностранных разведок, и эти разведки не могут равнодушно относиться к дальнейшему развитию столь важного индустриального пункта, не могут не способствовать нарушению здесь всех советских, большевистских порядков. Поэтому-то я убежден: сведения, добытые в Березниках, могут иметь и имеют совсем не местное, частное значение. Мою жизнь, мои действия можно назвать серьезной разведкой боем.
Этот бой начался после того, как пришлось лоб в лоб столкнуться с явлением, которое условно назовем дугадковщиной. Что за штука эта дугадковщина, не имеет ли она сходство с титовщиной?
Человек моих лет, ровным счетом ничего не сделавший во имя Советской власти, ничем лично не пожертвовавший в трудные времена нашей жизни, в период войны приобрел такой вес, какого в ту пору не имел местный горком партии. Он в короткие сроки стал капиталистом средней руки по уровню материальной жизни, а по методам действий ничем не отличался от таких хищников, как любой делец буржуазного толка. Он нагло (не на словах, а на деле) насмехался над всем советским, до крайности возмущая честных советских людей: вас беспощадно судят и садят за самый пустяк, а я ворую возами, десятками тысяч, и мне ничего за это не было и не будет – на моей стороне и прокурор, и руководители весьма почтенных организаций. Дугадко считали в ту пору серьезной властью, и к нему боялись приступиться. Он был заправилой среди крупных жуликов и казнокрадов, преимущественно из числа евреев.
Пришлось набраться смелости и 4 апреля 1948 года выступить с фельетоном в «Звезде» – «Дугадко процветает». Можно без преувеличения утверждать: это выступление было праздником для тысяч честных советских людей, фельетон сразу же встал в центр общественного внимания.
Тут нужно искать самое главное. На защиту Дугадко (негласно) встали многие важные должностные лица – в городе, в области и министерстве: директор завода (бывший первый секретарь горкома), бывший первый секретарь Молотовского обкома, заместители министра химической промышленности. Прохвосту помогли благополучно уехать из Березников. Лишь через 8 месяцев с большим трудом, после вмешательства ЦК ВКП(б) удалось поймать его, посадить на скамью подсудимых и судить открытым процессом в Березниках. Этот процесс, если к нему относиться строго, был ядовитой, наглой насмешкой над нашим правосудием, над нашими законами: следствие проведено кое-как, статья подобрана самая легкая, сообщники найдены курам на смех. Однако и этот куцый процесс сыграл свою огромную положительную роль: люди воочию убедились в том, что «не так страшен черт, как его малюют».
Но не в этом состоит самое главное. Человека, посмевшего поднять руку на Дугадко, быстро зачислили в число политически неблагонадежных, его хотели в качестве наказания отправить служить в ряды Советской Армии, его вскоре после процесса убрали из редакции, как не внушающего политического доверия. Кто же всем этим занимался, кто зачислил его в разряд врагов Советской власти? Бывший первый секретарь обкома партии. Дико и странно. Заметим попутно: в ту пору областной отдел МГБ возглавлял человек, крайне неприглядно показавший себя во время денежной реформы27).
Для меня стало ясно, что дело не только и не столько в Дугадко, что он орудовал с благословения влиятельных должностных лиц, что он игрушка в чьих-то руках, что существует определенная, несоветская система, что совершается гнусный политический обман. Пришлось бить тревогу перед ЦК. Разобравшись в обстановке, ЦК в конце 1949 года всерьез занялся делами в Молотовской области, принял суровое и справедливое постановление, сняв с поста первого секретаря обкома. Что же получилось в конце концов? В лице Дугадко советские люди, несмотря на противодействие важных должностных лиц, почуяли своего опасного, коварного врага и искренне порадовались краху его благополучия. Те же люди решительно отвернулись и от Хмелевского, бывшего секретаря обкома. Постановление ЦК было встречено с исключительным единодушием.
Так выглядит первый этап. Кульминационным пунктом этого этапа следует считать заседание бюро обкома от 22 октября 1948 года. Процесс над Дугадко в январе 1949 года, изгнание Данилкина из «Звезды» в феврале 1949 года. На нем, этом этапе, никак нельзя было остановиться. Требовалось выявить взаимосвязь явлений и событий. Тем более это нужно было сделать, что даже через убогий процесс над Дугадко отчетливо прошли три важных должностных лица – Семченко, Хмелевский и бывший министр химической промышленности Первухин28). Если в первый период стала вполне ясна политическая физиономия Дугадко и Хмелевского, то осталась в тени важная фигура – Семченко. Требовалось выполнить самую трудную и сложную часть поставленной задачи: показать истинное лицо Семченко и тех, кто его выдвинул на важнейший руководящий пост, кто его тщательно охраняет. Трудность состояла в том, что внешние (анкетные) данные Семченко вполне благополучны и не вызывают никаких подозрений. Он, в отличие от Дугадко, совсем непонятен массе людей. Пренебрегая этой трудностью, желая до конца довести начатое дело, я решил выступить и выступил в печати с серьезной корреспонденцией – «На кого опирается и почему отмалчивается т. Семченко?» («Звезда» за 21 апреля 1950 года). Кульминационным пунктом этого периода следует считать выступление с корреспонденцией в «Правде» 13 мая 1951 года против бюрократизма в Министерстве химической промышленности. Каким будет финал и когда он наступит, я пока не знаю. В промежутке между выступлением в «Звезде» и в «Правде» мной написана серия секретных писем на имя первого секретаря обкома т. Прасс[а]29), в ЦК и в «Правду».
Делаю существенную оговорку: тон и стиль писем крайне неудовлетворителен – много неряшливых, бестактных формулировок, которые вполне могут порождать неприятное впечатление об их авторе. В связи с этим нужно сделать пояснения. Тон писем объясняется тремя совсем немаловажными обстоятельствами. 1. Тем, что они писались в моменты сильного нервного напряжения – автор хорошо понимает, что с точки зрения личной безопасности такие письма писать совсем невыгодно, он их не переделывал и не шлифовал стилистически, чтобы сделать удобоваримыми и дипломатически неуязвимыми; они – черновики, интересны как документы человеческого настроения; 2. Автор знал, что пишет не в пансионы благородных девиц, а в важные руководящие органы и письма будут читать зрелые люди, способные отвеять мякину слов от зерен истины, он (возможно, это непростительная наивность) поэтому и не гнался за гладкими словами, не заменял резких, бестактных выражений удобоваримыми; 3. Оранье всегда противно в сравнении со спокойным разговором, а письма эти – крик человека, почуявшего серьезную опасность и пожелавшего привлечь к этой опасности внимание серьезных людей, могущих влиять на ход событий. Охотно признавая неуклюжесть писем, неловкость их стиля, я даже под страхом смерти не могу отказаться от тех основных положений, которые выдвинуты в письмах. В них поданы крайне важные сигналы. В них делается попытка до конца разобраться в истинном значении дугадковщины.
Как же я понимаю эту самую дугадковщину? Она есть не что иное, как новая форма классовой борьбы, как антисоветчина действием, как попытка спекулировать на патриотических чувствах советских людей, как стремление (Советской власти и партии большевиков совершенно ненужное) вбить клин между массами и руководящими органами, чтобы подорвать авторитет этих органов, оторвать их от масс. Кому же это на пользу? Только не партии, только не Сталину. Процветанию Дугадок, активной поддержке их, гонению таких, как Данилкин, могут обрадоваться лишь иностранные разведки. Это титовщина в тех местах, где не велась война, которые являются нашим военным потенциалом и арсеналом. На этом выводе я настаивал и буду настаивать – нет у меня реальных фактов, чтобы отказаться от него.
Дорого, крайне дорого достался мне этот вывод. Я не буду перечислять всех передряг и невзгод, сосредоточу внимание на самом главном. Мне привесили ярлык антисоветчика, имя мое все еще находится в рубрике по меньшей мере политически сомнительных людей. Сие длится вот уже почти четыре года. Если рассуждать по-человечески, то совсем не легко таскать такое ярмо. Таскаю его не по любви, а по острой партийной необходимости.
Таскаю и думаю вот о чем: в горькие и опасные периоды минувшей войны, когда наши войска отступали, допустив врага к самой Волге, честные советские люди, одетые в военное, нер