едко спрашивали: до каких же пор это продлится? Им отвечали бодрыми, патетическими словами: «Ничего! Страна наша велика и богата. Нам все нипочем». Это политическое кощунство длилось до той поры, пока товарищ Сталин не издал в 1942 году свой знаменитый приказ № 227. В приказе сказано ясно и прямо: хватит болтать о безграничности нашей тeppитории, о несметности наших богатств. Мы многое потеряли и стали уже слабее врага. У нас меньше, чем у него, угля, металла, хлеба. Пора, по опыту наших предков, всерьез учиться у врага30). В это время в «Правде» была опубликована пьеса Корнейчука «Фронт»31), в которой с беспощадной резкостью бичуется горловщина – пустоголовое генеральское самодурство и самодовольство. С этой поры и начался резкий перелом в настроении множества людей, а вслед за этим и перемены в ходе самой войны. Вряд ли мы выиграли бы битву за Сталинград без приказа № 227 и пьесы «Фронт» – без серьезной идеологической подготовки масс, без честного признания своих ошибок и слабостей.
Когда меня обвиняют сейчас в антисоветчине, в том, что я мрачно смотрю на советскую действительность, замечая только черный цвет, я обязательно вспоминаю приказ Сталина № 227 и говорю:
– Я так же непохож на антисоветчика, как Дугадко на большевика. Я мрачно смотрю не на советскую действительность, а на безответственное политическое фразерство, на безобразия, которые искусственно портят и оскверняют советскую жизнь, на дугадковщину-хмелевщину. Кто же мне может запретить мрачно смотреть на все это и по мере сил бороться с явными уродствами?
Сознание ответственности за партбилет, который с честью ношу уже 20 лет, искреннее желание обеспечить нормальную и безопасную жизнь подрастающих детей своих заставляют меня, вопреки самым неблагоприятным репутациям, говорить честно и прямо:
– Нельзя пышными словами прикрывать крайне существенные безобразия, которые обедняют нашу советскую жизнь, которые на руку только нашим лютым врагам, которые сильно снижают нашу мобилизационную готовность, больно бьют по настроению так называемых простых людей. Осмелюсь тезисно перечислить все эти безобразия.
1. У нас очень велика прослойка чиновничества – людей, которые ровным счетом не делают ничего полезного, а потребляют очень многое. Эта прослойка уже вскормила и вскармливает явных парази тов и тунеядцев, которые, пользуясь своим пролетарским происхождением, заняли важные руководящие посты, мало чем отличаются по идеологии своей, по методам действий от верной прислуги господ Черчилля и Трумэна. Отсюда, именно отсюда, и будут сейчас черпаться кадры шпионов – новые Смушкевичи, Власовы32) и Тито. Живые образцы этих паразитов назову по фамилиям: Дугадко, Семченко, Хмелевский. Следовало бы решительно сократить чиновничью прослойку, а среди руководителей насадить боязнь не только вышестоящего начальства, а массы людей – тружеников, коими они руководят. Пора уже приравнять бюрократизм, подхалимаж, карьеризм к одним из самых серьезных и опасных антисоветских явлений.
2. Все еще неладно, очень неладно у нас поставлено дело с правосудием: слишком много судят, зачастую несправедливо судят. И результат: среди молодежи появилось немало таких, которые уже не боятся ни суда, ни тюрьмы, – смотрят на них сквозь пальцы.
3. Неладно, совсем неладно поставлено у нас и воспитание детей. Разделение школы на женскую и мужскую ничего, кроме вреда, не приносит33). Почти полный отказ от детской демократии, от участия самих детей (по блестящему педагогическому опыту Макаренко34)) в делах школы порождает массу нездоровых процессов – сеет вражду между учениками и учителем, превращает учителя из старшего друга-воспитателя в хмурого, раздражительного начальника. Ничего не случится в жизни плохого, если школой заняться так же пристально, как мы занялись литературой, физиологией и языкознанием.
4. Крайне низка у нас стала организующая роль низовых органов власти – сельсовета, райисполкома, горсовета. Они фактически отделываются только обещаниями. Сейчас принято успокаивать людей частой сменой руководителей низовых властей. Но настанет время, когда в эту смену они перестанут верить. На наш взгляд, в данное время укрепление низовых органов власти – одна из животрепещущих проблем государственного строительства.
5. Пора уже как следует взяться за претворение в жизнь формулы товарища Сталина: самый ценный капитал на земле – люди, кадры35). Надо получше посмотреть состояние больниц, заинтересоваться материальным положением врачей, пересмотреть распределение имеющегося жилого фонда, наличие и состояние низовых клубов и кинотеатров, резко снизить цены на местные газеты, на билеты в театры и кино. Мы, экономя, в сущности, гроши, теряем миллиарды – искусственно создаем благоприятные условия для усиления влияния церковников, уголовников, гадалок и прочей мрази.
6. Совсем нелишне по-человечески вникнуть в состояние материальной жизни кадров, призванных отстаивать советский уклад жизни, воспитывать массы в духе большевизма, – избачей36), председателей сельсоветов, низовых газетчиков, лекторов, пропагандистов, прокурорских и судебных работников. За счет решительного сокращения штата чиновников в областном и центральном звеньях аппарата вполне возможно укрепить низовой аппарат и улучшить условия жизни низовых работников. Разве это дело, когда председатель сельсовета получает зарплату в 300 рублей.
7. Обстановка требует всерьез взяться за повышение революционной бдительности. Сейчас главная форма притупления бдительности – боязнь критики, зажим ее, гонение за нее. Нелишне приравнять гонение за критику к 10-му пункту 58-й статьи Уголовного кодекса37). Отсутствие у нас серьезной критики на руку лишь нашим врагам. Это воспитывает безответственность и очковтирательство в наших низовых руководящих органах, крайне затрудняет вскрытие и ликвидацию безобразий, порождает разрыв между словом и делом.
Да хватит же нам обманывать самих себя политически безответственными утешениями, хватит быть умными задним числом, хватит искупать отсутствие серьезных забот о повышении политической зоркости все новыми и новыми жертвами. Ведь от потери крови может слабеть не только отдельный человек, но и целый народ. Ежовщина, власовщина, титовщина должны же научить нас чему-то. Прежде всего они учат не смотреть сквозь пальцы на таких, как Дугадко – Семченко – Хмелевский, учат искать врага не там, где он был вчера, а там, где он может гнездиться сегодня и завтра.
Вот и все, что я могу ответить моим обвинителям. Сталин уже в приличных годах, и пора с этим по-человечески считаться людям, которые не на словах, а на деле любят Сталина и желают искренне бороться за его идеи, за его дело. Нам не нужны ни черные, ни розовые краски. Мы желаем видеть действительность такой, какой она есть на самом деле. Скрытие недостатков и пороков, стремление равнодушно проходить мимо них никогда не считалось достоинством большевиков. Что толку от похвал в адрес Советской власти и Сталина от таких, как Дугадко и Семченко? Похвалы нужны им лишь для того, чтобы побольше хапнуть, прикрыть свою духовную нищету и мерзкие буржуазные действия. Уж лучше послушать матерщину честного человека, чем эти похвалы.
Чем же вы, мои обвинители, можете опровергнуть меня? Неужели лишь общими фразами и голословными обвинениями? Не боюсь их! Нужны не фразы, а факты. Я не настолько глуп и наивен, чтобы переоценивать свои силы и недооценивать ваши. Вы вольны сделать со мной что угодно – исключить из партии, посадить в тюрьму, четвертовать. Мир от этой потери не померкнет: все так же люди будут что-то делать, чего-то желать, есть и пить, размножаться и умирать, все так же будут сменяться осень зимой, ночь днем. Осмелюсь сказать большее: вы бы не чувствовали больших неудобств и от того, если бы забыть, что на нашей земле жили Ломоносов и Суворов, Пушкин и Лермонтов, Белинский и Чернышевский, Гоголь и Толстой, Горький и Маяковский, Дзержинский и Фрунзе, Киров и Калинин, наконец, Ленин. Вам бы, кажется, было бы гораздо удобнее жить – никто бы не стыдил, не только в лицо, но и со страниц книг, за барство, за паразитизм, за двоедушие, за пренебрежение к нуждам и думам «маленького» человека – того самого человека, который сеет и жнет, варит сталь и копает уголь, делает кирпич и строит дома, дрогнет в окопах и страдает от тяжелых ран. И я убежден: вы бы не прочь изъять из обращения труды великих и честных людей, чтобы они не мешали вам изображать из себя полубожков и фюреров, ибо вы слишком любите самих себя и не желаете ровно ничем пожертвовать во имя благополучия других людей. У вас иные идеи, иные взгляды на мир – какое-то уродливое понимание коммунизма. Вы тяготеете к Тито, а не к Ленину и Сталину.
Ну что ж, живите, как можете! Видно, нам с вами не по пути. Время нас рассудит, подрастающие поколения, новые молодогвардейцы вынесут свой приговор.
И под конец – не для убеждения вас, а для успокоения и ободрения самого себя я повторю слова юноши Олега Кошевого: «Что может страшить меня? Смерть? Мучения? Я смогу вынести это… Я даже не изведал всего счастья, какое было отпущено мне. И все равно я счастлив! Счастлив, что не пресмыкался, как червь, – я боролся… Пусть моя смерть будет так же чиста, как моя жизнь, – я не стыжусь сказать себе это».
Но я почему-то убежден: пока жив Сталин – ничего плохого не случится – сумею доказать свою правоту!
1)…прибегать к местоимению «Я»…
В политической культуре 1930–1950-х годов было не принято подчеркивать личностное начало. Сталин предпочитал собственную позицию маркировать знаком ЦК партии, или генеральной линии, отнюдь не личным мнением. Школьников учили: «я» – последняя буква алфавита. В ходу был клеймящий неологизм – «отсебятина». Здесь М. Данилкин отступает от риторического канона, осознает это и стремится оправдаться.