– Так, так! Значит, вы твердо решили назвать свой роман «Что делать?».
– Да, твердо.
– Такие названия могут иметь сухие служебные инструкции о кормлении скота, но не роман. Роман – это же произведение искусства. И писательское дело очень трудное. Очень!
– Вот не знал…Но вы правы: я написал роман-инструкцию.
– Для кого?
– Для тех, кто должен кормить людей духовной пищей.
– Вон вы куда гнете… В вожди лезете.
– В вожди я не лезу, но убежден твердо: роман обязан быть инструкцией, особенно в такие времена, когда люди явно запутались в противоречиях и не знают, что им нужно делать дальше.
– На что это вы намекаете?
– Не намекаю, а говорю совершенно точно: наша русская литература – учебник жизни, а не десерт для кокеток, не услада для дармоедов и хвастунов.
– Кого это вы считаете дармоедами и хвастунами?
– Всех, кто склонен считать сны Веры Павловны утопией. Всех, кто на первый план ставит не участие в производстве, а лишь участие в потреблении. Всех, кто снов о коммунизме боится, кого вполне устраивают трескучие слова и общие формулы.
– А сны к чему? Мы же – материалисты, в сны не верим.
– Это вполне допустимый и очень удобный литературный прием в то время, когда обязательства не позволяют высказывать свои мысли с публицистической прямотой и откровенностью… Надо дать пищу публицистам, коли самому нельзя им быть.
– Я не знаю, чтобы кто-то до вас прибегал к такому приему. Ну кто?
– Пушкин прибегал.
– Но там другое дело. В сне Татьяны нет политики.
– Она в лесу спрятана, и на нее медведь рычит.
– Но о снах Веры Павловны еще никто из великих не писал.
– Вот поэтому-то я и решил написать.
– Много на себя берете… Кто вы такой? Ну, кто?
– Беру я на себя ровно столько, сколько могу унести. И для вашего сведения: моя фамилия Чернышевский, зовут Николаем Гавриловичем.
– Заслуги у вас какие? Должность какую занимаете?
– Вон вы о чем. Да разве манера писать находится в прямой зависимости от заслуг и должности? Или от величины и красоты чернильницы?
– Послушайте, уважаемый. Человек вы высокомерный… Надо вам брать пример с классиков…
– Потому кажусь высокомерным, что пробую брать пример.
– Надо учиться у классиков. Упорно учиться! Без этого у вас ничего не получится.
– Согласен. А кто такие классики?
– Они – творцы шедевров! Ими гордится народ! Они – украшение истории. Цвет человечества!
– Перестаньте! Иначе у меня перепонки в ушах лопнут. Об этом можно сказать попроще, посолидней: классики потому и классики, что каждый из них не боялся правды, имел особый голос, жил радостями и бедами своей эпохи.
– А свой голос зачем?
– Что за глупый вопрос. Допустим, что в птичьем мире появились только соловьи – скучища наступит невероятная. А попробуйте-ка из одних флейт или барабанов оркестр составить: шум можно будет поднять, а музыка исчезнет.
– Опять философствуйте.
– А разве мне запрещено?
– Философствуйте, философствуйте. Вам уже однажды попало за это… Какое отношение между собой имеют два несовместимых понятия: вы и классики?
– Классики, ни один из них, не запрещают мне писать так, как подсказывает совесть. Классики не ангелы и не иконы: они с небес не спускаются, на них и молиться грешно.
– Какая самоуверенность!
– Верно, что не по чину мыслю. У русских наблюдается такая болезнь… Но не самоуверенность это, а просто-напросто чувство человеческого достоинства.
– Ну, знаете ли, с такими взглядами вы далеконько зайдете… Исчезнете там, как муха. Никто добрым словом не помянет.
– Не отрицаю такую возможность. А что есть дальше Якутии?
– Сумасшедший вы человек… Неужели вы Якутии не боитесь?
– Нет! Беру пример с Радищева и декабристов, но не с Булгарина. Моему сердцу импонирует Тарас Бульба, а не Янкель.
– Давайте покончим этот неприятный разговор… Поговорим лучше о литературных вкусах, о мастерстве.
– Давайте поговорим.
– Вы на одной странице более десяти раз употребили выражение «мой миленький», это же надоедливо.
– А во всей рукописи сколько раз я так говорю?
– Не подсчитывал.
– Зря. Это же самая первейшая, самая благородная, самая почетная обязанность редактора… Некрасов, видимо, по старости своей не занимался этим.
– Вы думаете, что хорошо много раз употреблять одно и то же выражение?
– Чудак-человек! Не я же так говорю, а Вера Павловна. Почему она должна говорить по произволу автора и редактора?
– Ну, знаете ли… Все зависит от автора.
– Нет не все – литератор жизнь и людей не выдумывает.
– А Рахметова своего вы откуда взяли? Таких не встречал.
– Зато я встречал. Их хоть и мало, но за ними будущее. Мой Рахметов еще не раз поможет людям в сложные и трудные минуты жизни.
– И все же у вас я не нахожу ничего особенного.
– Если вы не способны, то другие найдут.
– Все это так, но надо же искать что-либо такое…
– Что же?
– Ну, что-нибудь такое…
– Именно?
– Словом, вы должны найти более совершенную форму для выражения своих идей.
– Я ее нашел. Чем она не подходит? Не отрицайте, а доказывайте.
– Ну, знаете ли… Такое до вас еще никто не осмеливался назвать романом.
– А я вот взял и назвал.
– Мне это не нравится.
– А почему вы думаете, что это именно для вас написано?
– И мне приходится читать. Первый читатель.
– Нет, вы не читатель, а посредник между пишущим и читающим. И что у вас за мерка оценивать написанное: «нравится» – «не нравится»? Похоже на девичье гадание: «любит» – «не любит».
– Не считайте себя умнее всех.
– А я и не считаю. Почему же вы должны считать?
– Я – редактор. Я отвечаю. Случись что, с кого взыщут? А? Вы будете умывать руки, а я что буду делать? Я не Некрасов, у меня своего имения нет, но зато имеются жена, дети.
– Вполне понимаю вас. Но и вы поймите меня: и для меня, милостивый государь, тюремная камера была не ахти каким кабинетом. Однако пришлось писать.
– Вас никто не неволил. И вам бы, и другим было спокойно. Нам бы незачем было спорить, трепать друг другу нервы.
– Конечно, я мог бы и не писать – живу на государственных харчах. Но совесть, черт побери, человеческая совесть что-либо да значит! Или это – сущий пустяк? Для Родины, для России нужен сейчас такой роман. Я не напишу, вы не напишете, кто же его должен написать? Или варягов пригласим? Совесть надо знать, можно ненавидеть жандармов, самодержавные порядки, но нельзя ненавидеть Родину, сударь. Человеческое сердце требуется иметь, ибо я не гражданин, а мыслящее существо.
– Сердце, сердце! Оно же хлеба требует, притом каждый день. А с неба манна все еще не падает. Вот в чем вся загвоздка.
– Не только в хлебе нуждается человек. Ему нужна и свежая, сытная духовная пища. Без нее человека нет, а есть раб и хлебоед, лизоблюд и тиран.
– Но по законам естества духовная пища совсем не обязательна… Осмелюсь сказать: без Гоголя люди жили долго-долго и могли бы жить и сейчас. Но без хлеба! Тю-тю. А к хлебу надо кое-что еще. Сами знаете: аппетиты приходят и растут во время еды.
– Однако от количества и качества духовной пищи зависит и количество хлеба… От Бенкендорфов10) хлеборобы духовной пищи получить не могут, нам, грешным, приходится ее добывать.
– Зачем вы облекли свои материалистические земные думы в форму снов?
– Пока это сны.
– И долго они продлятся?
– Точно сказать трудно. Но мне думается, недолго. Мне думается, что вскоре люди перестанут бояться правды.
– Нескоро это наступит.
– И в будущее думать, вперед смотреть совершенно необходимо. Художник без взгляда в будущее – пустоцвет. А произведение без горячей, честной мечты о будущем – побрякушка, макулатура, которой место только в клозетах.
– А не грубо ли, Николай Гаврилович? Такой эрудированный человек, а как говорите – клозет. Ай-яй-яй!
– Представьте себе, и мне, грешному, макулатура нужна. Каждый день ем. В клозеты хожу.
– Грубый натурализм. Образованному человеку нельзя употреблять такие слова «в клозеты хожу». А вдруг вы станете классиком? Что о вас могут подумать? И он в клозеты ходил. Обычный, как и мы, смертные.
– Вот и хорошо, что будут так думать.
– Что же тут хорошего?
– Все хорошо, где налицо сама жизнь. Ее нельзя ни прихорашивать, ни уродовать. Прекрасное есть жизнь. Искусство выносит приговор над явлением жизни, литература, в частности, выступает самым строгим, самым беспристрастным судьей общественных явлений и событий. Что-либо осуждая, она к чему-то призывает; что-то отрицая, она куда-то указывает путь. И я совсем неспроста люблю и высоко ценю Гоголя: он высмеивает, заставляя после смеха плакать и думать. Мне вполне понятны и трескотня в животе Осипа (вполне земное явление), и клозетная жизнь Акакия Акакиевича (одно из самых распространенных социальных уродств). Человек им рассматривается с двух сторон: и как явление, часть природы, и как общественная величина. Да что вам говорить проницательному читателю. Для вас Осип и Акакий Акакиевич – не люди, не явления общественной жизни, а цифирьки, рабочее тягло.
И Чернышевский кое-что утаил от собеседника: человек знает, что такое казематы и ссылка. Свои мысли он набросал на бумагу: лозунг «нам нужны Гоголи и Щедрины» выдвинут11). Но лозунг может остаться пустым звуком, как осталось и то, что самым ценным капиталом на земле являются люди. Лозунг-то выдвинули, а кто будет заботиться о претворении его в жизнь? Неужели этот нарядный, сытый, самовлюбленный господин? Не верю! Или опять надо звать варягов – гоголевских Янкелей. Они все могут – лишь бы платили: даже джаз Утесова утвердили как народную музыку, а из Заславского сделали столпа, способного заменить и Гоголя, и Щедрина. Боюсь, что это может оказаться подвохом… Многие на Руси больны сейчас тяжелой и заразной болезнью иудейского происхождения – правдобоязнью. Некоторые считают правду страшнее топора. Ликвидация этой болезни – одна из важных и трудных задач второй половины ХХ века. Русь всегда была знаменосцем правды. Потому она и смогла стать светочем и надеждой всего человечества. Вот почему Россию нужно хорошенько проветрить сквозняком правды – выгнать из всех углов, заказников ее космополитический смрад. Русь знала немало иноземных нашествий, засилий и влияний – монгольское, польско-литовское, немецкое, французское, снова немецкое. Сейчас она переживает последнее и самое роковое засилие – иудейское, или англо-американское. Вы не хмурьтесь, проницательный читатель, а поглубже вникните в суть дела: эти слова произносит человек, который самозабвенно любит Россию и не заражен национальным тупоумием. Наиболее яркими представителями национального чванства и тупоумия являются иудеи, создавшие идеологию американского образа жизни. Многое из нее они смогли перетащить на русскую почву. В последние годы на крови и горе народа, русского в особенности, вырос огромный паразит, имя которому – аристократия. Приобрел огромный смысл и вес так называемый блат, им модернизированный бизнес. Стремясь к безраздельному могуществу, появившаяся аристократия нарядилась в мундиры, обвешала себя орден