Солнце падало, закатывалось за край и уходило в черноту. Последние сумерки плясали на воде, сверкала и рыбья чешуя. Василика не выдержала – коснулась хвоста сидящей рядом русалки. Скользкий, немного шершавый – совсем как у щук. Русалка с любопытством взглянула на ведьму.
– А помнишь, я тебя пыталась затащить в воду? – спросила она с усмешкой.
– Помню, – хмыкнула Василика. – И что с того?
– Хорошо, что не далась, – заметила русалка и засмеялась. – А то остались бы без ведьмы на этот год!
Когда вода почернела, мавки устремились на другой берег. Сперва самые смелые, а самые осторожные выжидали, пока не станет видно речного дна в проблесках луны. Русалки делали так же. Одни хотели веселья, и как можно быстрее, другие помнили о людском коварстве.
Василика тоже решила не торопиться. Уж ее-то наверняка узнают, тем более что на другом берегу показались Марва и Любава, нарядные, статные, в пышных венках. У Марвы алели маки, у Любавы – сплошь белые цветы. Но молодцы к ним подходили неохотно, как ни старались сестры привлечь их внимание.
Василика злорадно усмехнулась. Получили свое. А Золотница тем временем запела по-иному, снова забились пенистые волны о берег, и девки – все разом – подхватили венки и кинули в волны. Мавки, водяницы и русалки последовали их примеру. Василика тоже схватила свой, осмотрела, вдохнула запах хвои и тины и бросила его на воду. Пусть ловят, если хотят.
Молодцы кинулись в реку. Кого-то сбивали с ног русалки, кто-то поскальзывался сам, кто-то греб руками совершенно нелепо и потихоньку тонул, а кто-то искал среди обилия цветочных кругов нужный. Мавки, русалки с водяницами хохотали, всматриваясь в волны.
– А этот, этот как хорош! Ух, как воды руками перебирает!
– О, смотри, выхватил-таки. Жаль, не наш!
– Ой, что творится! Какой красавец в стороне тонет! Неужто прибавление в нашем семействе?
Венок Василики исчез в волнах. Не поймали. И славно. Иначе пришлось бы миловаться не по своей воле. Помнится, она этого всегда боялась, потому плела венки поменьше, чтобы терялись среди речных вод. Калина ее за это ругала, но ничего не могла поделать. Зато теперь можно было наблюдать за цветочно-травяной чередой без страха.
А праздник все набирал силу. Чем быстрее сгущался мрак, тем больше нечисти перекидывалось на другой берег. Конечно, многие знали, что у молодиц дивной красы кровь далеко не красная, но разве впервой? Каждое лето мавки, русалки и утопленницы гуляли с людьми. Василика дождалась, пока речка станет совсем черной, а потом расплела косу и пошла к молодцам. Если кто узнает ее среди толпы, то вряд ли подаст виду.
Пылающие костры отражались в воде. Русалки и водяницы обнимали молодцев, толкаясь у берега, а те поили их ягодным вином и брагой. Простые девки тоже не скучали – парни нечеловеческой красоты окружили их, угощали крупной земляникой и густым черешневым соком. В ночь первых костров все любили и поили друг друга, приправляя питье и снедь дурманом. Сама Василика пустилась в пляс, слившись с остальными. Какой-то молодец подхватил ее и лихо закружил. Она засмеялась.
Хорошо, когда в сердце цветет воля! Можно было миловаться с кем угодно и когда угодно. Ее, ведьму, в пляске тащили к кустам и страстно целовали. Все сильнее, все громче хохотала Василика. Она не первая и не последняя – все то же самое творилось рядом. Мавки миловались и жадно вились вокруг живых. Холодные губы касались теплых, и от этих прикосновений зарождалось пламя.
Сердце Василики пропускало удар за ударом. Ай да ночь, ай да буйная! Только пей, пой и отдавайся любви со всей силой. Славно и чу́дно. Столько жара в теле, что хоть отбавляй, а вокруг не меньше. Живое пламя рождалось и отплясывало среди них, проскальзывало в прикосновениях, поцелуях и танцах. Кто-то миловался прямиком в воде, наверняка с русалкой, кто-то клялся в вечной верности, кто-то обещал пойти в лес вслед за милым. Василика знала: все это забудется, когда закончится русальная седмица, но разве это мешало верить и рассыпаться искрами в порыве чувств?
Стало тепло, как никогда раньше. Она вскрикнула, а потом с улыбкой рухнула на землю, уснула под чужой рубахой. Как только покажутся первые лучи, дивная волшба исчезнет, чтобы вернуться на следующую ночь. Сладкая, медовая седмица, с искрами, ягодами, травами. Чужие ладони хватали ее руки. Она даже не спросила имени, да и зачем? Все равно не было видно лица, да это и не важно.
Главное – жар и прикосновения. Не зря Василика вернулась, ой не зря.
После русальной седмицы все забудется, люди снова начнут смотреть на нечисть с презрением и завистью, но только не сегодня. Можно было даже замуж выйти первой ночью, пожениться полушутя, без особых клятв, а в конце расстаться и забыть друг друга. Так делали многие. Василике же не хотелось давать лишних обещаний, даже в шутку.
– Пойдешь за меня, красна девица? – напомнил о себе молодец.
– Не пойду, – засмеялась она. – Ой, не пойду! – И прильнула к нему.
Хотел бы на самом деле, выловил бы ее венок из реки. Впрочем, это не мешало им целоваться, а в следующий миг Василика исчезла, растворилась в темноте. Ушла, решив нырнуть в холодную речку и немного остудить голову, чтобы пуститься в пляс с новой силой.
Звезды в небе колыхались, на зеленых соснах сидели совы, смутно знакомые. Ведьма помахала им рукой, прежде чем ее подхватили русалки с водяницами и закружили в хороводе.
Все сплеталось, словно ивовые ветки, и пело. Василика пожелала, чтобы это веселье длилось как можно дольше, чтобы ночи на русальную седмицу казались длинными, а дни – удивительно короткими, буйными и зелеными. Да будет так.
Эпилог
Про лесную ведьму в Дальних Вьюнках болтали всякое: и что она оборачивается нетопырем, летая ночью в небе, и что любит людское мясо, причем пожирнее, и что сыновья кмета к ней на поклон ходят.
Ксанка не знала, где была правда, но верила, что зря болтать не станут. Сама она редко ходила к перелеску, дрожала, заметив в кустах смарагдовые очи. Наверное, нечистые следят. А может, сама ведьма? Вдруг ей захотелось супа из молодицы… Ксанка вздрогнула.
Как и все, она страшилась ворожеи едва ли не сильнее, чем гневливого батюшку. Старый кузнец постоянно пил, иногда поколачивал жену и кричал на дочку. Мать Ксанки однажды не выдержала – повесилась. С тех пор в их доме поселилось горе. Ксанка плакала постоянно – когда заметала избу, выпекала хлеб, кормила скотину. Но и того было мало. Однажды батюшка вернулся злой-презлой, видимо, в трактире снова отказались давать в долг. Он накричал на сонную Ксанку и вытолкал ее за ворота, сказав, чтобы шла прочь и не возвращалась.
А куда ей идти-то? Не осталось ни матери, ни батюшки. Горечь заполнила душу, жалила в самое сердце. Ксанка плакала, но тихо, – сказывалась старая привычка. Батюшка колотил ее за слезы, поэтому рыдать она научилась едва слышно, так, что не сразу поймешь.
Сперва ей захотелось утопиться, нырнуть в Золотницу-речку и примкнуть к утопленницам, звать оттуда батюшку, приходить к нему и плясать у ворот, мечтая о мести. Разве ж то не славно? Но нет, со своим теплом она не желала расставаться. Поэтому Ксанка перемазала нижнюю рубаху родной землей, как было заведено, чтобы не забыть дорогу назад, а потом пошла к перелеску. Может, ведьма не такая уж и злая? Вдруг она поможет Ксанке?
Дальше перелеска ступать было страшно, но она преодолела себя. Как сжала руки в кулаки, как побежала по тропке, вьющейся среди густых дубов и елей. Потом ее окружили заросли кустарника: колючие ветки, алые цветы, черные ягоды, неизвестные Ксанке. Завидев вдали пламя костра, она обрадовалась. Неужто люди? Вот повезло!
Но чем ближе подходила, тем сильнее убеждалась: нет, не люди – нечисть в костяных масках. Они плясали что есть сил, пускали, рассыпая вокруг, искры, пили из расписных чашек неведомое варево и обнимались.
– Чур меня! – Ксанка сложила шиш. – Чур меня, уйдите! – И коснулась перемазанного землей подола.
Лес ее услышал. Зашумели черно-зеленые кроны, ветви закрыли костер, а тропка вильнула и повела дальше, к берегам Золотницы. Здесь речка текла иначе: темная, звонкая, буйная, она била волнами в берег так, будто жаждала расколоть его. Если бы не русалки, сидевшие на ветвях, Ксанка не побоялась бы подойти и взглянуть поближе. А так пришлось обойти стороной, и тут впереди замелькали огни ведьминого дома.
– Благодарствую! – Ксанка низко поклонилась Лесу, зная, что он ее слышит. – Спасибо, что привел. У меня нет с собой гостинцев, но я обязательно тебе отплачу.
И, словно в ответ, ухнули где-то в вышине совы. Убедившись, что ее слова долетели до незримых обитателей, Ксанка развернулась вперед и, собравшись с силами, громко постучала в деревянные ворота.
– Кого это там принесло? – донеслось с той стороны. – Иду я, иду.
Голосок был девичий. Ксанка сперва удивилась, а потом напомнила себе, что ведьма могла принять любое обличье. Колдовство же. Жуткое, ужасающее ремесло. Ну и ладно, будь что будет! Лучше уж попросить приюта у ведьмы, чем вечно скитаться среди неживых.
Успокаивать заплаканных девок Василика не умела. Она не знала, что делать с Ксанкой, которая свалилась ей на голову посреди ночи и надеялась, что та ее спасет от всех бед, а точнее – от дурного батюшки, которого поедали нечистые, причем довольно давно.
Известно ведь, что если человек постоянно пьет, то его душа погружается в темноту все больше и больше, становясь кормом для многих тварей. Василика не могла вернуть девке батюшку – значит, оставалось только заварить мятный чай, напоить, а затем уложить в постель. Пусть сперва успокоится, придет в себя, а потом уже подумает.
– Тоже мне, чудила, – пробурчала Василика. – Явилась в ночной сорочке, с выпученными от страха глазами. Такую посреди леса увидишь – дар речи потеряешь.
– Она тебя боится, – хмыкнул Всполох.
– И было бы из-за чего! – возмутилась Василика. – Можно подумать, это я прихожу к людям, перемазанная сажей, и стучусь в ворота посреди ночи.