Издатель архива Паулюса Вальтер Гёрлиц в своих комментариях и исследованиях, посвященных Сталинградской битве, не раз жаловался на то, что современные немецкие историки «гораздо более склонны видеть в Сталинградской битве несказанные бедствия, которыми сопровождалась гибель армии, чем тот факт, что в этой безвыходной ситуации, среди горького разочарования и отчаяния, десятки тысяч людей – генералов, офицеров и солдат – находили в себе мужество погибнуть с честью» [142] . В действительности же то, что происходило в последнем акте этой трагедии, не содержало в себе ничего возвышенного, а было лишь спекуляцией на солдатских добродетелях и последним пагубным проявлением привитого солдатам искаженного чувства долга перед приказом. В том, чтобы исследовать и вскрыть это явление, я вижу больше пользы, чем в стремлении погрузиться в абстрактное рассмотрение понятий о солдатской чести, которые были тогда поставлены на службу сомнительным целям – ведь и всякая самоотверженность лишается своего внутреннего содержания, когда человек уже не знает, ради чего он жертвует собой. Карл Ясперс метко охарактеризовал подобную ситуацию в следующих словах: «Все превратилось в бездушный механизм слепого повиновения и дисциплины, который сковывал в солдатах всякую живую мысль, в сплошную бесчеловечность, облаченную в выхолощенные фразы… Где имеет место не самопожертвование, а лишь повиновение приказу под страхом смерти, там эти действия окружаются фальшивым ореолом героизма» [143] .
Трагедией 6-й армии навсегда останется то, что она была принесена в жертву совершенно бессмысленно и без всякой пользы для хода военных операций [144] . В этом ничего не меняет и то обстоятельство, что она на какое-то время сковывала значительные силы противника, не давая использовать их на других фронтах. Что это не имело тогда решающего значения для судьбы южного крыла Восточного фронта, подтверждает в своих мемуарах Цейцлер, который расценивает утверждения о якобы выполнявшейся 6-й армией исторической миссии как пропагандистский аргумент, придуманный Гитлером в целях самооправдания [145] . Склонность чрезмерно выпячивать стратегическое значение стойкого сопротивления 6-й армии мы замечаем и у Гёрлица. Здесь было бы уместно привести слова генерала Дёрра: «Если ныне в посвященных Сталинграду исследованиях с серьезным видом повторяются выдвинутые в свое время Гитлером утверждения, будто "принесение в жертву 6-й армии" было необходимо из военных соображений, то в этом проявляется лишь полнейшее непонимание того, в чем заключается сущность военного искусства, не говоря уже об антигуманности такого подхода к делу».
В беглом и противоречащем логике заключительном разделе составленной им биографии Паулюса Гёрлиц утверждает, что «самым тяжелым последствием Сталинграда» явился «всеобщий подрыв веры» в связи с поражением на Волге, а также «внутренний распад солдатской верности». Явно преувеличивая, он заявляет, что это «духовное опустошение» расшатало традиционные представления о всяких формах субординации и смешало в кучу такие элементарные понятия, как честь, повиновение, приказ, дисциплина, боевое рвение и самоотверженность. Те полезные уроки, которые извлекли и продолжают извлекать из Сталинградской битвы мыслящие люди, он, по всей видимости, считает чем-то таким же пагубным, как и попытку доискаться смысла принесенной жертвы и уяснить себе нравственную сторону слепого повиновения. Его скоропалительные и к тому же двусмысленные оценки никоим образом не охватывают всей сложности сталинградской проблематики. Именно в связи с этим приходится с разочарованием констатировать, что труд Гёрлица, претендующий на то, чтобы разрушить легенды, оказывается не в состоянии дать читателю что-либо существенно новое. А ведь прошедшее после сталинградских событий время и ставшие доступными источники позволяют сделать определенные общие выводы и со всей остротой поставить вопрос, в чем заключаются уроки Сталинградской битвы. На этот вопрос Гёрлиц не ответил.
Однако вернемся напоследок еще раз к образу злосчастного фельдмаршала Паулюса! Пожалуй, история знает немного случаев, когда крупный военачальник так внезапно свалился с вершины своей карьеры и славы в бездну военной и человеческой катастрофы. Во время Сталинградской битвы на его плечах лежало прямо-таки непосильное бремя ответственности. Трагедия этого полководца, безупречного в личном плане, но в силу чудовищно исключительной по своему характеру обстановки оказавшегося поставленным перед непосильными для него задачами, заключалась в том, что гипертрофированное восприятие своего долга перед приказом свыше парализовало в нем волю к самостоятельным действиям. Утверждение Паулюса, будто попытка прорваться из окружения на собственный страх и риск означала бы «анархию в управлении войсками», как и заявление комментатора его записок о том, что отказ от сопротивления до последней возможности был бы равносилен «мятежу», представляются притянутыми за волосы и неоправданными. «Если бы Гитлер и главное командование сухопутных сил, ясно осознав катастрофическую ситуацию 6-й армии, сделали бы соответствующие оперативные выводы, то командованию армии не пришлось бы требовать от своих солдат невозможного» [146] .
Если не считать заключительной фазы битвы, в которой Паулюс – несомненно, вследствие также физического и нервного перенапряжения – оказался не на высоте своего положения в тот самый момент, когда перед лицом бесчеловечных приказов свыше он один имел право решать, как поступить, то вопрос об ответственности за все происшедшее в целом можно ставить лишь в более широком плане и с учетом тогдашней субординации. В этой книге со всей отчетливостью уже отмечалось, в какой степени командующий группой армий, в состав которой входила 6-я армия, был причастен к этой ответственности и непосредственно влиял на формирование решений командующего армией.
Паулюса следует рассматривать как типичного представителя офицерской касты, к которой он принадлежал, как сына своего времени и своего поколения. Как в положительном, так и в отрицательном смысле он был продуктом своего воспитания и окружающей среды. Склад его мышления и взгляды других генералов определялись кажущейся преемственностью солдатских традиций и строгих понятий о чести, которые в действительности были постепенно выхолощены Гитлером. Будучи только солдатом, лишенным собственных политических убеждений, он интересовался исключительно тактико-стратегическими аспектами ведения войны, перенесенной верховным главнокомандующим в совершенно иную сферу, где на первом плане стояли политические и психологические моменты и лишь на последнем – военные. Подобно большинству других высших офицеров, он оказался бессильным перед вероломством диктатора. Как и они, Паулюс воспринимал приказы и свой долг повиноваться с той чрезмерной прямолинейностью, которая при диктаторском режиме и в условиях тоталитарного государства чревата самыми роковыми последствиями. Тем не менее он был далек от того, чтобы ставить под сомнение компетентность Гитлера. Ввиду этого Паулюс, будучи лояльным исполнителем воли и одновременно жертвой Гитлера, символизирует собой многих, слишком многих людей. Как и Паулюс, они могли и должны были действовать иначе.
Однако в одном существенном отношении Паулюс все же отличается от большинства своих коллег-генералов, в том числе от фельдмаршала фон Манштейна, возглавлявшего в свое время группу армий, которой он подчинялся: Паулюс безоговорочно признал лежавшую на нем ответственность [147] . Он счел также уместным высказать мысли и выводы, к которым он впоследствии пришел, сказать о своем ложном пути. «Генералы, – писал Паулюс, – были продуктом окружающей среды и своего воспитания. Они видели свою задачу в том, чтобы поставить свое "ремесло" на службу главе государства и тем самым, как они субъективно понимали, – немецкому народу. Некоторые проявления нацизма, шокировавшие их, они осуждали, другие роковые проявления проходили мимо них. Корней же всего происходящего они были не в состоянии распознать. Субъективно они верили, что служат своему народу. Объективно они стали столпами отвергаемого ими самими и пагубного для немецкого народа режима. Результатом этого стала повсеместно распространившаяся безответственность, которая проявлялась и в сфере управления войсками, вызывая ужасающие последствия. Я сам шел по ложному пути и теперь не боюсь признать это» [148] .
Роль генерала Зейдлица в немецкой группировке на Волге
В этой главе впервые удалось использовать записки генерала фон Зейдлица. Речь идет о разрозненных личных воспоминаниях, отдельных не публиковавшихся до сих пор документах, письмах и многочисленных письменных ответах на запросы, с которыми автор настоящей книги обращался к генералу как одному из главных свидетелей битвы на Волге. В ссылках на источники и в примечаниях эти материалы фигурируют как «Записки В. фон Зейдлица».
Среди высших военачальников немецкой группировки на Волге был человек со звучной фамилией, воплощавший в себе лучшие традиции прусского и германского офицерства. Этим человеком был командир армейского корпуса генерал артиллерии Вальтер фон Зейдлиц-Курцбах. Ввиду проявленных способностей и боевых отличий этот генерал предназначался высшим командованием на более высокий пост. Предполагалось, что он сменит Паулюса на посту командующего 6-й армией. Об этом сообщил Паулюсу в конце октября 1942 года главный адъютант Гитлера генерал-майор Шмундт, возглавлявший одновременно управление кадров сухопутных сил [149] .
Самого же Паулюса – как мы теперь знаем – прочили в начальники главного штаба вермахта на место генерал-полковника Иодля. Для этого поста он, учитывая его опыт успешной работы в генеральном штабе сухопутных сил, а также, видимо, и политическую лояльность, казался особенно подходящим кандидатом [150] . Начавшееся генеральное наступление советских войск помешало осуществить намеченную смену командования. Возникает вопрос: как сложилась бы судьба сотен тысяч немецких солдат под Сталинградом в ту роковую осень и зиму, если бы вместо осторожного, колеблющегося и чересчур доверчиво повинующегося генерала Паулюса бразды командования армией держал в своих руках такой решительный, боевой генерал, как Зейдлиц.