– Можно будет как- нибудь почитать?
– Не знаю. Наверное, да. Когда всё закончится, и мне можно будет уехать, то могу оставить дневник тебе.
– Нет. Мне будет достаточно пары глав. Кстати, раз Лёника больше нет. Какой он был? Как бы ты его описал?
– Не знаю. Приятный парень, всегда такой веселый, кроме последнего дня. Тогда он был какой- то сам не свой, говорил как- то по- взрослому.
– И всё?
– Наверное.
Это был самый настоящий квантово- неопределеннный Том Сойер, и я горд тем, что повстречал его. Мы были знакомы всего неделю, но почти всё в нем выдавало человека, которого не волнуют принятые общественностью колкие мелочи, вроде того, что ты не можешь нормально на равных общаться с человеком, который старше тебя. Его искренние блестящие карие глаза видели во мне товарища. Вчера не только деревня потеряла своего жителя, но и я потерял младшего брата, которого у меня никогда не было. Во время рыбалки я спросил его- «Как думаешь, через тридцать лет ты еще будешь рыбачить и выпускать рыбу обратно?». Он ответил- «Не знаю. Думаю, что все будет, как сейчас. Буду делать, что хочу и буду кем захочу. Сейчас хочу быть рыбаком. Потом сделаю вечернюю зарядку и в червячков пойду на приставке играть. А ты кем хочешь быть?». И я ответил- «Не знаю». Даже сейчас я не знаю. Наверное, тем, кому никогда не пригодится то, чему нас учили большую часть первого курса. Безопасность жизнедеятельности, экономика, социология- это всё перегружает меня. В детстве, когда я читал мифы Древней Греции, то часто завидовал некоторым малоизвестным персонажам. Они приходили на страницы книги, проживали свои маленькие веселые приключения и умирали через шестьдесят лет под грудой старого корабля, который упал на них, пока они загорали на пляже. Может это моя мечта? Умереть под грудой корабля, на котором я когда- то плавал уйму лет назад, прожив наполненную и осмысленную жизнь, которая несёт за собой хоть какую- то мораль? Возможно. Нужно ещё подумать.Пусть Солнце утонет в море где- то там за домами. Я непременно вскоре проснусь.
Здание почты в свете ночных фонарей и сумерек выглядело как- то потусторонне, даже относительно такого места. Внутри снова никого не было, но горел теплый свет, исходящий всего от трех ламп накаливания. Я подошел к настенному черному телефонному аппарату, снял трубку и механически набрал номер.
– Привет, мам. Давно не звонил- тихо в трубку сказал я.
– Да. Даже очень уж давно. Где ты? Долго тебе там еще? От тебя вообще никаких новостей днями.
– Мы остановились у бабушки Андрея, помнишь я тебе про него рассказывал. Вот ей помочь нужно тут.
– Ладно. Ты хоть откуда звонишь? Что у тебя с телефоном?
– Тут он вообще не ловит. Звоню вот со стационарного.
– Хорошо, мне сейчас бабушка звонит. Постарайся почаще на связь выходить. Если что, буду на этот стационарный набирать.
Обычный семейный диалог, ничего нового. Просто нужно иногда давать знать, что я еще не лежу где- нибудь мертвым в канаве. На крыльце почты Она не была обнаружена. Я нашел её за зданием почты, смотрящей на уже сумеречное небо.
– На что смотришь? – спросил я- звёзд же еще нет.
– А про сумеречные звёзды что- нибудь слышал? – ответила Она
– Не приходилось как- то.
– Я видела одну такую звезду только раз очень давно. Вот пытаюсь разглядеть. Ты уже поговорил? Быстро ты. Пойдем, нас, наверное, уже все ждут.
И действительно все ждали. Только приближаясь к дому Богдана Алексеевича, я почувствовал вкусный запах выпечки. Внутри был слышен небольшой гомон. Богдан Алексеевич, Мария Семеновна, Джотто Иванович, девочка, которая была у Лёника в гостях в тот день, и Никита Соломонович со своей женой, имя которой я так и не запомнил, играли в какую- то настольную игру. По- видимому, нужно было складывать слова из доступных игрокам букв.
– Ооооо. Вас- то мы и ждали. Всё уже готово. Садитесь!– радостно сказал Богдан Алексеевич.
Мы сели напротив относительно старого ЖК- телевизора на коричневый диван между Никитой Соломоновичем и той девочкой. Свет погас, комнату освещал лишь экран, на котором началось какое- то милое арт- хаусное действо.
Сначала на экране довольно продолжительное время было побережье озера. Заросли камышей качались в разные стороны под натиском ветра, трещали сверчки. Потом экран потух и появилась надпись- «Дядя Богдан и тетя Маша». Повеяло воспоминаниями о моих первых попытках снять что- то на телефон, но в этом случае всё было снято на старую ручную камеру. Наверное, на ту самую с откидным боковым экранчиком. У этого ребенка здесь было всё, кроме дома.
На экране появилось движение. Юный Пазолини вошел в дом Богдана Алексеевича. Точнее будет сказать, что дверь как бы сама распахнулась перед ним. Затем камера пролетом «облетела» диван и начала перемещаться в сторону открытой двери подвала дома. Начался саспиенс. Оператор очень томно и медленно спускался по лестнице, делая паузу на каждой лестнице. Внизу покачивалась лампа на проводе. Потом шёл классический для жанра ужасов облёт камерой темного подвала одинокого безлюдного дома. Камера остановилась. Статичный кадр подвала удерживал наше внимание еще минуты три, а потом… БУ! В тексте мне не передать этот эффект, но мы все подпрыгнули. Неожиданно в статичный трехминутный кадр влез Богдан Алексеевич, невероятно громко и страшно рыча, с вымазанном в черном мазуте лицом. В этот момент вскрикнул каждый в комнате. Даже я, проверенный десятками ужастиков вздрогнул, настолько это было, пусть и пошло, но неожиданно.
– А ты чего вскрикнул? – спросила Мария Семеновна у Богдана Алексеевича- Сам же снимался.
– Да я уже забыть успел об этом. Думал, что он просто подвал наш снял! Это ж когда ещё было.– ответил переводя дух Богдан Алексеевич.
Прямая склейка. Статичный план гостиной. Где только Лёник закрепил камеру? Неужели, у него и штатив для неё был? Хотя, мне кажется, что он просто положил её на стул. Потому что съемка велась на уровне живота. Богдан Алексеевич и Лёник сооружали вместе какого- то небольшого робота, из подручных материалов, сидя на том же диване, на котором сидели сейчас мы. Они активно спорили о том, в каких целях будет применяться робот.
– Дядя Богдан, не будет он бурить скважины. Ну он хиленький. Он будет охранять склады с зерном.– говорил очень занятым голосом Лёник.
– Так если он хиленький, то как же он будет склады охранять?
– Ну. Он страшный. А еще он может- здесь Леник начал пытаться изображать своими подростковыми связками металлический голос- вот так говорить- «Нарушитель, покиньте территорию или мне придется открыть огонь».
– Это ему еще и пушки нужно приделывать?
– Зачем? Они у него из рук могут выдвигаться. А еще пускай летать умеет.
– Ну пускай. За это тебе точно должны пятерку поставить, Лёник. Если не поставят, то ты скажи, что робот сейчас взлетит и потолок пробьет.
– О, дядя Богдан, я знаю, что еще прицепить можно.
В этот момент Леник убежал за кадр, послышался звук битого фарфора.
– Ой! Дядя Богдан, я вазу случайно разбил. Простите пожалуйста- пожалуйста. Я не со зла, правда- правда. Блин. Просите, что хотите- с каждым предложением, голос Лёника становился все грустнее и грустнее. Я еще ни разу не слышал, чтобы он был таким грустным.
– Да ладно тебе, скажу, что это кот сделал! – сказал бархатно с экрана Богдан Алексеевич- только ты это с камеры удали.
– Хорошо!– ответил Лёник.
В этот момент Мария Семеновна повернулась к Богдану Алексеевичу и посмотрела с наигранной злобой, грозя кулаком.
– А зачем было говорить, что это кот?– спросила она- У меня таких ваз еще много. Каждой такой вещи значение придавать? А вот вранье в долгих доверительных отношениях- это не хорошо. Ну вот будешь кушать блины с творогом, а я в один из них что- нибудь заверну, посмотрим на тебя.
– Так я же во благо!– парировал Богдан Алексеевич.
– Так и я во благо. Тебе полезно будет для кровообращения.
Прямая склейка. Богдан Алексеевич, с лицом в пене, держа в руке бритву подробно объяснял механику бритья лица. После непродолжительной лекции начался практический семинар, в ходе которого он слегка порезался, вскрикнул, а затем глядя в камеру сказал- «Вот так не делай только».
Прямая склейка. Ускоренное игра в шахматы между Богданом Алексеевичем и Лёником. Здесь напрашивалась какая- то музыка, но Леник, видимо, монтировал всё через видеомагнитофон, поэтому слышались только звуки ударов шахматных фигур об деревянную доску. Победа была за Лёником.
– Ну естественно, ты вон подсматривал ходы в других возможных исходах, вот и выиграл- с досадой проговорил Богдан Алексеевич с экрана.
– Нет, тут я не подсматривал. Я лишь подсмотрел, как в эту игру играть. Было же весело! Давайте ещё?
– Ну ладно, прохиндей! Сейчас покажу тебе знаменитый гамбит имени одной из собак Павловых.
Переход через затемнение. Я и не задумался о том, кто был отцовской фигурой для Лёника здесь. Я думал, что он взял ото всех по чуть- чуть, но видимо основной моделью для его поведения был тот, кто приютил меня. Авторитет Богдана Алексеевича в моих глазах пробил все возможные потолки. На экране был статичный план кухни, посреди которой за столом Мария Семёновна что- то активно писала в большую инженерную тетрадь.
– Тетя Маша, здарсьте- пролетепетал радостно голос Лёника- Вы чего делаете? Дядя Богдан к вам послал. Сказал, что нужно чем- то помочь.
– Играешься с моим подарком? Приятно! Вырастет будущий Трюфо! Что пока в центре твоей кинематографии? Кухни и пожилые пишущие женщины?– спросила с экрана Мария Сёменовна.
– Нееет, я уже много наснимал! Там и природа, и жучки, и пауков снимал. Еще вот белочку в лесу снял. Ребят поснимал. В конце самом выйдет такой фильм, я всем покажу.– обрывисто и запыхано ответил Лёник.
– А ты почему не в школе?
– Из- за холода уроки отменили! Сказали, пойти лучше в снежки играть.
– Эх, мне бы так в моей молодости. Всю жизнь ходили. Весной дороги размывало, мы брали большие длинные палки и отталкиваясь от одной кочке земли к другой прыгали до школы.