Сказать, что она была поражена- ничего не сказать. Похоже, что в итоге все складывалось даже слишком удачно. Моя встреча с тем сияющим писателем оказалась продуктивной. Может, стоит действительно попробовать силы у них в цехе? Правда, их методы мне не подходят от слова совсем. Грусть в ее глазах исчезла, будто ее и не было. Она подошла ко мне ближе и спросила радостным шепотом:
– Так ты понял? Ты видел?
– Наверное- ответил я, не поняв, что именно она имеет ввиду.
– Тогда все будет хорошо. – полная спокойствия ответила она.
– А чего все вокруг какие- то обеспокоенные или грустные? – спросил я- они не привыкли?
– К такому довольно трудно привыкнуть. Скажи, Василе, ты бы хотел остаться тут? Быть тут и не тут одновременно?
– Не знаю. Тут уютно. Я многое понял, находясь здесь. Скорее, да.
В этот момент во мне что- то дрогнуло. Произошло это тогда, когда она поправила свои черные волосы улыбаясь перед следующим вопросом. Откуда- то подул слабый ветер, и я почувствовал слабый запах ее духов. Обычно, в романтической литературе пишут про вздрагивание сердца или что- то подобное, но у меня этот механизм подобен приступу одержимости, переходящем в долгосрочное чувство. Может поэтому меня бросила тогда Катя? Она чувствовала, что за моей душой стоит не любовь, но полная одержимость? А чем она хуже? И поймет ли это чувство Она? Примет ли Она его? Один мой преподаватель выводил любовь, как смесь дружбы и телесной близости. Но чем хуже дружба и щепотка здравой одержимости. Не такой, каким окружен сумасшедший маньяк в парке, а такой, которая владеет впечатлительным чувственным молодым человеком, который смотрит на картину «Дама с жемчужной сережкой» и попадает под чары.
– И что ты будешь здесь делать? – улыбаясь спросила Она- Если решишь променять столичную жизнь на такую странную захолустную.
– Сделаю всех счастливыми. А потом буду, наверное, писать и играть в старые компьютерные игры с тобой. Может, научусь стоять на руках или играть на губной гармошке.
– Хороший план. А что будешь писать? Для кого?– снова спросила она уже глядя мне в глаза.
– Для всех. Буду пытаться сделать счастливыми всех не только здесь, но и в больших масштабах.
– И зачем тебе это?
– Только так можно стать по настоящему бессмертным. Жить и селиться с помощью слова в чужих людях. Другого способа, кроме как делать их счастливыми я не вижу.
– А если люди этого не хотят?
– А их кто- то будет спрашивать?
– И меня собираешься сделать счастливой?
– А ты еще не счастлива?
– Нет.
– Нет, не счастлива. Или нет, счастлива?
Она лишь улыбнулась и отвела взгляд куда- то наверх.
– Подождешь пожалуйста? Я сейчас вернусь.– сказала Она.
– У меня есть выбор? – спросил я.
– Теперь есть- загадочно ответила Она и быстрым шагом удалилась из комнаты.
К тому времени уже переваливало через обед, Никита Соломонович снова посетил меня, измерил мою температуру, частоту пульса и давление. Дал болеутоляющую и рассказал пару забавных житейских историй. Это и правда помогло. Потом Богдан Алексеевич пришел с поздним обедом, на одной тарелке меня ждала копченая рыба, а на другом ризотто или плов, смотря с какой стороны глядеть на рис с грибами и овощами. Все было очень вкусно, Богдан Алексеевич разделил со мной трапезу, рассказывая о своих студенческих похождениях. Он оставил мне какую- то книгу. Нужно будет глянуть. Потом начало вечереть. Вернулась Она. Она переоделась в футболку и спортивные штаны. Очевидно- рабочий наряд. С собой она приволокла футболку, мольберт, краски и кисти.
– Нарисуй на футболке то, что видел- сказала Она.
– Где? – спросил я.
– Везде- ответила Она.
Я принялся рисовать на футболке пустоту, но вышла мазня со странной квадратно- круглой геометрической фигурой в центре.
– Понятно! Футболка- мой подарок. Но это не все. Подожди чуть- чуть
С этими словами Она принялась довольно активно корпеть над мольбертом, постоянно тасуя инструменты в руках, иногда используя обе руки сразу. Спустя час или два, за которые мне удалось даже слегка вздремнуть, уже в проникающей из окна темноте, свет в комнате было запрещено включать, работа была завершена. Представляла она из себя картину моей комнаты, выполненную маленькими мазками. Только вот вместо луны в окне был объект, который я нарисовал на футболке. А еще на картине не было меня, но была чья- то тень, падающая на реку.
– Это тоже тебе. Ты первый, кому я дарю картину. Спасибо- сказала она видя мой восхищенный взгляд- Я пойду, наверное, ты уже совсем устал. Насчет дневника не буду тебе напоминать. Ты теперь и сам знаешь.
После этого Она еще раз попрощавшись ушла, оставив картину и мольберт на своем месте. Я сам того и не чувствуя провалился в сон. Утром у меня уже получалось ходить и писать. Решил сам сходить до Никиты Соломоновича, встретил Ийа, что- то подняло во мне изнутри животную ярость, будто бы ждущую, чтобы вылиться наружу, мой кулак сам машинально поднялся. Я бросился на него, а осознал себя, когда держал его поваленным за воротник его желтой рубашки в полосочку. Того, что произойдет дальше мне совсем не хотелось.
– Я Вас тоже рад видеть, Василе. Я понимаю всю вашу бурю эмоций и чувств, но прошу сдержаться. Приходите сегодня вечером к веревочному мосту. Думаю, что нам действительно есть, что обсудить. Тем более, перед вашим отъездом. Алексей Дмитриевич прибывает уже через четыре дня, думал сообщить об этом Вам лично, но не подумал о прошлом, еще раз действительно прошу прощения, но оставьте за мной право объяснится.
Опешив, я поднял за руку Ийа с земли и извинился. Со мной такого никогда не бывало. Я принял его приглашение и быстрым шагом немного пристыженно пошел к Никите Соломоновичу. Все постепенно приходило в норму, нужно для верности будет по приезду в город сделать термограмму головного мозг, но это уже мелочи. Не забыть бы только. Теперь остается только ждать вечера и того, что мне еще может сказать Ий. Если найду в себе силы, то опишу все вечером. Но даже такая прогулка сегодня полностью выбила меня из сил. Она и все вокруг столько подарили мне, что мне не остается ничего другого, кроме как раздарить, все имеющееся у меня сейчас или потом в ответ. Я даже разгадал секрет их обеспокоенности. Наверное. Кто- то стучит в дверь.
День 20
День прошел на удивление спокойно. Наверное, это был самый спокойный день за все апрели, которые мне довелось прожить за всю мою жизнь после шестнадцати лет. Вчерашний вечерний разговор с Ийем тоже вышел таким же. Все началось со стука в дверь. За ней, прямо по канонам какого- нибудь По, никого не было, но я уверен. Что слышал стук. Это не звучало, как звук, который может быть просто искажением восприятия. Все звучало довольно отчетливо. Можно было посетовать на кота, но он в тот момент лежал прямо в моих ногах. Он, к слову, тоже насторожился, когда услышал стук. Тогда я подумал, что это может быть определенного рода приглашение на вечернее томное, а с этим вечнонедоговораривающим старостой деревни по- другому и не бывает, рандеву. Вернее,он говорит все, но за этим всегда ощущается полость. Каждый разговор с ним- это глухой стук в гипсовую стену.
Я попросил у Богдана Алексеевича фонарь, который он мне после долгого ворчания все же предоставил:
– Вот куда тебе на вечер глядя? Сейчас Машенька придет, она сырники обещала сделать. У меня кассета нашлась со старым документальным фильмом про жизнь в тропических джунглях. Сиди и спокойно посиживай. Прости меня, пожалуйста за такую настырность, но правда, куда же под вечер глядя?
– Меня позвали, Богдан Алексеевич. Некультурно будет как- то отказывать- ответил я.
– Культурно- некультурно- пробурчал себе под нос Богдан Алексеевич- Ладно, раз позвали. Свежий воздух- тоже дело полезное. Но заклинаю, не загуливайся. Мы тут все волнуемся. Сил не наберешься вылавливать тебя из реки.
– Обещаю постараться упасть где- нибудь поближе- сказал я, закрывая за собой дверь.
На самом деле, фонарь и не слишком был нужен. Вечер был на удивление светлым. Мы как будто были где- то в Питере во время белых ночей. Может вчера был самый длинный световой день? Не думаю. Наверху холма меня уже ждали. Рядом с вновь оборванным и обугленном мосту горелом небольшой костерок, возле которого стоял маленький деревянный стол и два маленьких пенька со спинками. На одном из них сидел Ий в одном из своих отливных костюмов. И не лень ему было все это тащить ради одной встречи? Даже такие сверх существа склонны к показушнечеству. И о чем говорят все эти эзотерики, когда вопят о величии таких существ? Вот встретился с таким, а он, имея власть над окруженной материи временем продолжает пытаться произвести впечатление? Интересно, а если я стану подобным, то какая особенность сформирует мой пафосный апломб?
– Присаживайся. Надеюсь, что эта коммуникация у нас выйдет цивилизовано и преспокойнеше.– начал он своим привычным тоном.
– Извините меня еще раз. Не знаю, что на меня нашло. Обычно я не такой, но это ни капли не уменьшает всей злобы, что у меня есть, когда я вижу вас.
– Понимаю. Это я должен извиняться и падать в колени, но в силу того, что на мне лежит бремя знания о времени вещей, то в этом, лично я не вижу нужды. Теперь, когда тебе предстоит уехать. И теперь, когда в деревню вернулся мир и покой, а небольшая неурядица улажена, я решил оказать вам честь или, скажем так, дань уважения и рассказать все прямо не утаивая. Опустим все пошлости. Всё. Мне известно каждое последующее передвижение молекул, поэтому давай опустим всю эту пошлятину с системой диалогов и вопросов- ответов. Я знаю, какие вопросы будут заданы. Я знаю, какие ответы будут даны. Больше ничего не изменить. Вероятность события девяносто девять сотых и девяносто девять десятых. Прими это как должное и радуйся, что попал в лучшую из вероятностей. И так, что же произошло. С самого начала другой ты довольно сильно докучал мне. С самого момента рождения. Но, грубо говоря, вы оба мне докучали. Знаешь, какого это жить с постоянным непрекращающимся зудом в твоей голове? Видеть вместо мира кучу цифр, наборы линий, атомов, субатомных частиц? Видеть все это и при этом знать, что существует смерть в привычном ключе не будет существовать лично для тебя. Но теперь, когда зуд устранен, мое тело и разум забыли о линиях и чувствуют самую настоящую пер