Минуты, когда приходится просто ждать, — самые ужасные. Наконец, мы увидели скорую, которая тряслась по пустырю. Она была похожа на корабль в беспокойном море.
Зак с Линусом стояли и махали руками, чтобы нас заметили. Я держала на коленях голову Глории. Она еще не открыла глаза. Но я несколько раз трогала сонную артерию — она пульсировала.
Когда Глорию стали перекладывать на носилки, она открыла глаза.
— Моя сумка… — проговорила она. — Дай мне сумку…
Никто, кроме меня, не понял, что она говорит. Она снова впала в забытье и, наверное, даже не заметила, что ее отнесли на носилках к скорой, двери которой уже были распахнуты в ожидании.
Я сидела на земле. Никогда прежде я не чувствовала себя так безобразно. Санитар из скорой снова подошел к нам.
— Что произошло? — спросил он.
Я думала, что Зак ответит. Они с Линусом должны были лучше видеть, как все происходило. Но они только переглядывались и переминались с ноги на ногу.
— Это один парень, его зовут Адидас, — сказала я.
— Вот как, — кивнул санитар. — И это один из вас?
Зак и Линус замотали головой так, что головы чуть не отвалились.
— Тогда поедем с нами, — сказал санитар и положил руку мне на плечо. — Тебе, кажется, тоже нужна перевязка.
По дороге в больницу я сидела рядом с шофером. Где-то позади, в салоне скорой, врачи занимались Глорией. Через окошко мне было видно, что они подключили шланги и что она дышит через какой-то пластиковый намордник. Глаза были закрыты.
— Она поправится? — спросила я, когда мы выехали на шоссе.
— Почти все поправляются, — сказал тот, кто сидел за рулем. — Это твоя бабушка?
— Это Глория, — сказала я.
— Ясно, — ответил он, посмотрев на меня. Затем он связался с больницей.
— Пожилая женщина, избита. Поступит через пятнадцать минут. И девочка, нужна перевязка.
— Он забрал ее сумку, — сказала я. — Этого он и хотел.
— Ты знаешь этого Адидаса.
Я кивнула.
— А тех двоих, что там стояли?
— Они пришли позже. Зак — мой брат, а второго зовут Линус. Он никогда не дерется. Он добрый.
— А ты, тебя как зовут?
Я, конечно, сказала. Это же не секрет.
В больнице мне сделали перевязку. Потом спросили, не позвать ли маму, но я попросила отвезти меня домой. Они позвонили домой, чтобы проверить, будет ли мама дома, когда я приеду.
Глория лежала на кровати в коридоре, все еще под капельницей. Жидкость была прозрачная, как вода, она капала из бутылки на подставке, текла по прозрачному шлангу, а потом попадала в кровь Глории. Игла была воткнута в тыльную сторону ладони. На лице виднелись царапуны, в волосах — грязь. На Глорию натянули больничную рубашку и укрыли одеялами. Пальто и платье свернули и положили под кровать. Глория просила рассказать, почему она оказалась в больнице.
Я рассказала о нападении, о том, как Адидас схватил ее сумку и убежал.
— Он и тебя избил? — беспокойно спросила Глория. Она попыталась протянуть руку к моей щеке, но обессилела на полпути. Рука снова упала на желтое больничное одеяло.
— Ничего страшного, — сказала я и сжала ее ладонь. Она была холодновата.
— Он забрал мою сумку, да?
— Да.
Она глубоко вздохнула, со свистом и хрипом.
— Там лежали фотографии, мамы и папы. Я всегда носила их с собой. Без них так пусто. Сейчас они нужны мне.
Глория заплакала. А я не могла объяснить, зачем такому, как Адидас, ее фотографии. Наверное, он ужасно разозлился, обнаружив в сумке одни карамельки и старые снимки. Наверное, он все это выбросил по пути.
Тогда я и решилась. Надо вернуть Глории фотографии. Адидасу это не сойдет с рук. Не всю жизнь ему над нами издеваться.
Настало время положить этому конец.
22. Про то, что дела плохи
Разъезжать по нашему району в полицейской машине было немного странно. По дороге я все рассказала, даже о «Цирке Варьете», о том, что мы смотрели последнее представление и что Глория сначала была бодра, а потом, по дороге домой, вдруг устала.
Еще я рассказала все, что знала об Адидасе. Ничего хорошего о нем я даже вспомнить не могла.
— Мой брат считает, что он… нормальный… иногда, — сказала я. Больше ничего человеческого об Адидасе я не вспомнила. Ненависть наполняла меня до самых краев. То, что произошло, стало последней каплей. Ненависть бурлила и плескала через край. Три года я боялась этого гада — все время, что он жил в нашем районе.
— А ты не знаешь его адреса? — спросил полицейский, который сидел рядом со мной на заднем сиденье. — А его настоящее имя?
— Зак должен знать, — сказала я.
Так вышло, что домой я пришла в компании двух полицейских. Хотя мама, казалось, заметила только повязку на голове.
— Янис, милая моя!
Она обняла меня и вдруг сообразила, что пришла я не одна.
— Зак вернулся? — спросила я.
Мама покачала головой.
— Что случилось?
Я дала понять, что мы все должны пройти внутрь. Пусть лучше соседи не видят высоченных полицейских у нашей двери. Это что-то вроде инстинкта: не очень-то хочется появляться на людях вместе с полицейскими.
Мы сели за кухонный стол, и маме стали задавать вопросы о Заке, но она знала еще меньше, чем я.
— В школе, наверное, знают. У них должны быть адреса учеников.
В эту минуту хлопнула входная дверь. Увидев полицейских, Зак резко затормозил. Потом мне показалось, что он хочет сбежать. Но Зак, кажется, понял, что это дурацкая мысль.
— Сядь, Зак, — сказала мама. — Ты должен ответить кое на какие вопросы. Сейчас же.
Мне стало жаль брата. Я его знаю. Это самый трусливый из всех людей. Он думает, что все можно скрыть: главное, молчать, а потом все чудесным образом рассосется. Мама у нас совсем не такая: ей во всем надо разобраться, она не успокоится, пока не заставит тебя раскрыть карты. Так что вопросов она задавала больше, чем полицейские.
Но и Зак не знал, где живет Адидас.
— Мы всегда встречаемся на улице, — сказал он. — Я ни разу не был у него дома.
— Он должен вернуть сумку, — сказала я. — Глория носила в ней фотографии своих родителей. Они нужны ей — немедленно!
Я злобно уставилась на Зака, как будто именно он должен был разобраться с сумкой.
Полицейские стали прощаться и сказали, что, возможно, им понадобится поговорить со мной или с Заком еще раз. В таком случае они нас найдут.
— Надеюсь, его как следует накажут, этого Адидаса, — сказала мама.
— Ну-у, посмотрим, — сказал один полицейский, ковыряясь в ухе. — Если ему нет четырнадцати, он все-таки еще ребенок. Тогда наказывать его нельзя. Им займется социальная служба.
— Конечно, — согласилась мама. — Я и забыла. — Кажется, она смутилась. Трудно представить себе, что такой, как Адидас, может быть ребенком.
Когда я вошла в нашу комнату, Зак уже лег спать. Я поняла, что сегодня никаких вылазок через окно не будет, и сдернула с него одеяло.
— Где вы обычно встречаетесь?
Он уставился на меня, как будто не понял, что я сказала.
— Где? — повторила я.
— У заправки или у метро. Но ты его не найдешь.
— Я попробую.
Я пристально посмотрела на брата, отодвинула горшки с пеларгониями и полезла в окно.
Зак сел на постель. Он, конечно, побледнел.
У заправки было пусто. Ни одной машины у колонок, ни одного покупателя. Даже продавца не было видно. Как будто весь район опустел. Где все люди, думала я, направляясь к метро. Поезд только что прибыл, и в дверях показались люди, которые тут же разошлись в разные стороны. Снова пусто.
Я мерзла, в голове что-то противно стучало. Повязка была довольно неудобная, кожа чесалась все сильнее и сильнее, и, наконец, стала чесаться так, что я не выдержала. Я сняла повязку. Это оказалось так же просто, как снять шапку. Я потрогала голову, крови не было. Только какая-то корка на волосах. Было немного больно. Но без повязки гораздо лучше. Что бы там ни было, а не очень-то хочется разгуливать вокруг в виде сбежавшей мумии. Если нет особой необходимости. Мы с Заком однажды смотрели такое кино. Там все было внутри пирамиды, и один человек встал из гроба и…
Больше я ничего не успела подумать: кто-то возник среди домов. Не мумия, конечно. Он был в черной куртке. Я немного заволновалась: хорошо, если это Адидас.
Если это он, то мне больше не надо ждать. Надо просто сказать — отдавай сумку, вот и все. Если у него нет с собой сумки, пусть принесет.
И я пошла бы за ним домой. Он от меня не скроется.
Не знаю, почему я решила, что он будет меня слушать.
Но это был не Адидас. Просто человек шел к метро. Он даже не взглянул на меня и сразу скрылся.
Какой-то невероятный вечер, все люди куда-то исчезли, как будто вместе с цирком уехали. В какую-то минуту я захотела позвать Линуса, хорошо бы не стоять здесь одной. Но не успела, потому что увидела черную куртку с белыми полосками. В дверях метро показался Адидас. Он почти сразу меня заметил.
Я стояла у неработающего фонтана.
В нем никогда нет воды, я ни разу не видела даже самой маленькой струйки. Если, конечно, никто не остановится помочиться. Как, например, Адидас.
Он подошел к фонтану и повернулся спиной ко мне. Я увидела струю и услышала, как она ударяется о стенку пустого бассейна.
— Ты что здесь делаешь? — спросил он, не оборачиваясь.
— Тебя жду, — ответила я.
— Тебе мало влетело? — даже по спине было видно, что он ухмыляется.
— Мне нужна сумка, — сказала я.
Тогда он обернулся.
— Ты что, совсем рехнулась?
— Тебе какое дело, — ответила я. — Давай сумку.
— Ну ты зануда. Я ее выбросил, если хочешь знать.
— Где?
— А чего это я буду отчитываться?
— Потому что там то, что нужно Глории.
— Что за Глория?
— Ты ее избил и ограбил.
— А, та…
— Она в больнице.
— Там ничего не было.
— Куда ты ее выбросил?
— Только пять тошнотных конфет. И двадцать крон. И все.