— Нельзя, — согласилась я. — Человек не может принадлежать коту.
— Никто никому не может принадлежать, — решительно заявила Глория. — Каждый из нас принадлежит самому себе.
Она ела торт с закрытыми глазами.
— Давно, — сказала она. — Давно я не пробовала торт…
Я огляделась по сторонам. Ничего особенного в комнате не было. Но на шкафу стояло несколько фотографий, а на окне — пара поникших растений.
— Это все господин Аль, — вздохнула Глория. — Он грызет листья, стоит мне отвернуться.
— Откуда ты знала, что я сегодня приду?
Она посмотрела на меня и улыбнулась.
— Нетрудно было догадаться. Хочешь еще морса?
Не дожидаясь ответа, она снова наполнила стакан.
Потом встала и отправилась к шкафу, на котором стоял большой аппарат. Она нажала на кнопку, закрутились два колеса, узкая коричневая пленка стала перематываться с одного на другое. Глория схватила косынку и завязала под подбородком. Потом уселась на стул и закрыла глаза, откинувшись на спинку стула. Аппарат затарахтел, как заведенный мотор. Вот переключили скорость, гудение усилилось. Старушке не сиделось на стуле. Тело раскачивалось из стороны в сторону.
— Слышишь, что это такое? — произнесла она, не открывая глаз.
— Мотоцикл, — ответила я.
— Это понятно. Но какой?
— М-м… «ХД»?
— Именно. «Харли Дэвидсон». Конец пятидесятых… — добавила она с таким видом, какой бывает у мамы, когда она делает первый глоток шампанского в Новый год.
— Понятно, — казалось, теперь машина несется со скоростью не меньше двухсот пятидесяти километров в час.
— Ты только послушай, какой он ловкий на поворотах!
— Ага, — я отпила еще немного сока. Старушка сидела с закрытыми глазами, а я не хотела ей мешать, поэтому просто взяла еще кусок торта. Только кот видел, что я делаю.
— Слушай! — сказала она, хотя из магнитофона раздавалось только глухое урчание. В следующий миг по комнате галопом пронесся табун лошадей. Звук был как настоящий, я чуть под стол не спряталась.
Старушка засмеялась и всплеснула руками.
— Скачите, лошадки мои! Вейтесь по ветру, гривы! Пусть реки замрут, пусть деревья затаят дыхание!
Я поперхнулась малиновым морсом и закашлялась.
— Лошади взбивают пыль, — она постучала меня по спине. — Тебе надо прокашляться!
Но лошади ускакали, и над нами пронеслась стая птиц. Я надеялась, что это не чайки, которые какают прямо на головы людям.
— Это прочистит твои легкие, — она сделала большой глоток из своего стакана. — Какой прекрасный день!
— Ясно, — сказала я, хотя ничего не было ясно. Кот злобно уставился на меня. Он все еще сердился, что его отогнали от торта.
— Обожаю путешествовать, — сказала старушка, когда шелест крыльев утих. Послышался звук приближающегося поезда. Он так грохотал, что пришлось напомнить себе, что ты сидишь в комнате и пьешь морс, а не разгуливаешь по прерии.
Когда поезд совсем приблизился, пришлось зажать уши. Казалось, он едет по деревянному мосту, где надо прижиматься к перилам, чтобы тебя не сбили.
Поезд исчез с долгим свистом, и Глория выключила аппарат.
— Он очень старый, — она погладила блестящий деревянный бок. — Я завела его, когда коллекционировала звуки. Когда-то у меня был еще и маленький, который можно носить с собой.
— Понятно, — я попыталась представить себе, как это было. Никогда не слышала, чтобы кто-нибудь собирал звуки.
— Иногда я ходила в кино с магнитофоном в сумке. А потом слушала пленку и видела весь фильм от начала до конца. Бесплатно.
— Больше ты так не делаешь?
— Маленький сломался. А этот слишком тяжелый. К тому же, я, наверное, уже посмотрела все хорошие фильмы.
Она подошла к шкафу и взяла с полки фотографию.
Я увидела мужчину с большими усами, который держал под уздцы двух лошадей, белую и черную. Лошади везли что-то вроде повозки — похоже на цирковую.
— Это мой папа — тот, кто ведет лошадей. Негру и Бьянку.
Она сдвинула очки на лоб.
— А за повозкой целый караван. Последними идут повозки с животными. У нас было два льва, верблюд и множество кошек и собак.
— Ой, — сказала я. Больше ничего не смогла произнести.
— Мы путешествовали по дорогам Германии, Румынии, Венгрии. В любую непогоду. Находили достаточно большую поляну и разбивали шатер. Если нам разрешали. Еще у нас была карусель. После очень долгого перехода, если мы были слишком усталыми для представления, запускали одну карусель. И еще пускали посмотреть животных за деньги. А мы с мамой делали сахарную вату. Ее всегда хорошо брали. Те, кто посмотрел на льва и верблюда, всегда хотели угоститься сладеньким. Сахарная вата обволакивает нервы, как настоящая мягкая вата. И ты успокаиваешься.
Я не знала, правду она говорит или нет. Я не знала, имеет ли это значение — она говорит все как есть или сочиняет. Но были фотографии. Дядя Йосеф со львом. На другой фотографии он держал хлыст, рядом — верблюд. Между горбами верблюда сидела собака, на каждом горбе по кошке.
— Этот номер придумал мой папа, — гордо рассказывала Глория. — Собака и кошки менялись местами, а верблюд вышагивал по манежу. Иногда они забирались к нему на голову, иногда прыгали через горбы, как прыгают через козла. Ты где-нибудь еще такое видела?
Я помотала головой.
— А верблюду это нравилось? — осторожно спросила я. — Что они так по нему прыгали?
— На репетициях Гоби, конечно, был недоволен. Верблюда звали Гоби. Если папа пытался его заставить, он просто ложился на землю. И папе приходилось слушаться, иначе номера не получилось бы.
— А ты? — спросила я. — Ты ухаживала за животными, да?
— Мы все ухаживали. Мама и папа, и братья. А Йосеф ухаживал за львом.
Она осторожно достала две фотографии, которые были спрятаны за снимком дяди Йосефа со львом. На одной была девочка на велосипеде. Вторую Глория показала, смущаясь. Девочка в белом платье шла по канату, одновременно жонглируя тремя кеглями.
— Тебе, конечно, не видно, что это я. Да и я уже почти не вижу.
Я посмотрела на Глорию, чтобы сравнить. Похожего было немного. Может быть, глаза.
— Это последний год нашего «Цирка Варьете».
Она вздохнула и стала собирать фотографии, но мне хотелось смотреть еще. Тогда она решительно отняла их у меня и вернулась к шкафу. Она не стала расставлять их так же красиво, как прежде, а просто сложила в кучу. Потом тяжко опустилась на стул. Устало поднесла стакан ко рту.
— Что случилось?.. — спросила я. — Почему это был последний год?
— Я осталась одна, — она поставила стакан. — Они отняли у нас цирк. Всю нашу семью отправили в лагерь. Мы же были цыгане. Мы были как мусор. Никого не волновало, что мы умеем. Маму, папу, моих троих братьев и Йосефа, всех увезли на грузовике. И львов они забрали, не знаю, что с ними стало. Может, их убили, а может, отправили в зоопарк. Но меня не нашли. Когда пришли солдаты, я собирала дрова в лесу. А потом спряталась на опушке. Видела, как солдаты их бьют и загоняют в грузовик. Я ничего не могла сделать. Папа один раз обернулся и посмотрел на деревья, где я пряталась. Кажется, он понял, что я была там.
Глория смотрела прямо перед собой с застывшим лицом.
— Я лежала, пока не стемнело, потом прокралась к нашей стоянке. Зашла в повозку, в которой жила всю жизнь. Легла в свою постель и стала просить Бога, чтобы они вернулись. Я думала, что если уснуть и потом проснуться, то все будет как обычно.
7. «Цирк Варьете»
Но когда она проснулась, ничего не изменилось. Ее семья не вернулась. Три дня Глория оставалась на разоренной стоянке. На третью ночь пришли пьяные люди, забрали вещи из повозок и подожгли остальное. И убили верблюда.
— Они хотели мяса, — сказала Глория. — В то время все голодали.
Глория убежала в лес. Она успела захватить только узелок с одеждой и еще фотографии, которые теперь показывала мне.
Я не знала, что сказать ей в ответ. Поэтому молчала.
— О таком обычно не говорят… — она положила руку на спину коту, совсем рядом с моей рукой.
— Господин Аль ничего не рассказывал о том, откуда пришел. Просто запрыгнул ко мне через окно, — продолжала она. — Может, оно и к лучшему. Знать друг о друге как можно меньше.
— Но о друзьях хочется узнавать больше и больше, — сказала я. — Моим маме с папой тоже пришлось бежать. Иначе папу посадили бы в тюрьму.
Она посмотрела на меня, и глаза у нее заблестели — может быть, от слез.
— Знаешь что, Янис? Когда-нибудь мы с тобой пойдем в настоящий, очень хороший парк развлечений. Там будет карусель и лошади с золотыми гривами — вот бы отвести тебя в такое место! Тиволи в Копенгагене — ты там была?
— Нет. Мне, наверное, пора, — сказала я. — Который час?
— Что скажешь, господин Аль? — спросила она у кота. — Который час, по-твоему?
Кот зевнул.
Тогда я заметила, что в доме не слышно тиканья. Часов не было ни на стене, ни на шкафу. И на руке у Глории не было.
— Не люблю часы, — сказала она. — Но дрозды только что запели, значит, скоро семь.
— Ой, тогда мне пора домой.
— Не забудь перчатки!
Она протянула мне перчатки. Я подняла голову и подумала, что это самая высокая женщина из всех, кого я видела. Интересно, умеет ли она до сих пор ходить по канату, как раньше.
— У тебя есть велосипед, да? — сказала она, когда я подошла к входной двери.
— Да, — ответила я.
— А трюки знаешь?
— Не очень-то.
— Пойдем, — она стала натягивать пальто.
— Сейчас?
— Сейчас.
Я боялась, что во дворе будет народ. Не то чтобы я стыдилась Глории, но появляться с ней на людях совсем не хотелось.
Она встала на лестнице. Ей было, как будто, холодно. Для разогрева я сделала несколько кругов среди луж. Когда я проезжала мимо нее, она махала рукой.
И я начала: прибавила скорость, поднялась на заднее колесо и проехала метров пять, а потом снова опустила переднее. А потом попробовала один трюк, который у меня не очень хорошо получается. Прыгать на заднем колесе вперед маленькими скачками. И самое трудное — развернуться в другую сторону и прыгать обратно, ни разу не опустив переднее колесо.