ринстону, юриста Джона Биггса-младшего, Фицджеральд тоже ничего не скрывал: «В Каролине мне было так паршиво приехал [в Балтимор в 1935 г.] на Рождество долго баловался с тридцать восьмым [калибром]».
Не давала Фицджеральду покоя и почти постоянная опасность, что Зельда причинит себе вред. Набрасывая список возможных имен для «Карли-суицида» Деланнукса, он поместил в столбике напротив случаи из жизни Зельды. Однако в апреле 1936-го он писал Беатрисе Дэнс, с которой у него был краткий роман в Северной Каролине: «На днях я возил [Зельду] к Чимни-Року, куда она в детстве ездила с семьей. И когда мы пытались (безуспешно) найти пансион, где они останавливались, грозовые тучи почти рассеялись. Как я тебе говорил, иногда и не догадаешься, что она больна». Даже если иметь в виду самое личное или болезненное, в жизни Фицджеральда не было ничего такого, что он не мог бы претворить в искусство — возможно, в попытке понять это или избавиться от этого, а возможно, ради того, чтобы подчинить его себе и обратить в нечто ностальгическое, даже прекрасное.
Наконец, за рассказом маячит судьба английской актрисы Пег Энтуистл (1908–1932). В 1920-х, еще подростком, она имела успех на Бродвее, затем пыталась сделать карьеру в Голливуде, но ей это не удалось. Она хотела вернуться в Нью-Йорк, но у нее не было денег на дорогу. 18 сентября 1932 года она залезла на букву «Г» в эмблеме Голливуда и бросилась оттуда. Ей было всего двадцать четыре. О ее смерти много писали, и она стала символом губительного влияния кинобизнеса на тех, кого он затягивает в свою орбиту.
Я за тебя умру(перевод В. Бабкова)
В чаше Каролинских гор лежало озеро, розовое в лучах летнего вечера. В озеро вклинивался мыс, а на нем стояла гостиница в итальянском стиле{60}, облицованная штукатуркой под мрамор; эта облицовка меняла цвет вместе с движением солнца. В гостиничном ресторане сидели четверо, все из мира кино.
— Если можно подделать Венецию или Сахару, — говорила девушка, — то уж состряпать поддельный утес и вовсе ничего не стоит. Ну и к чему было загонять нас так далеко на восток?
— Чимни-Рок подделать нетрудно{61}, — отозвался Роджер Кларк, оператор. — Если бы речь шла только о декорациях, мы могли бы подделать даже Ниагарский водопад и Йеллоустонский парк. Но этот утес — герой нашей истории.
— Сама реальность не может с нами тягаться, — вставил Уилки Праут, помощник режиссера. — Когда я увидел настоящий Версаль и вспомнил тот, что соорудил Конджер в двадцать девятом{62}, это был удар. Я в жизни не испытывал такого разочарования…
— Но правда — главное мерило, — продолжал Роджер Кларк. — Вот на чем горят другие режиссеры…
Девушка, Атланта Даунс, больше не слушала. Ее глаза — глаза, которые будто поймали звездный блеск да так его и не отпустили{63}, — покинули общество за столиком и остановились на только что вошедшем человеке. Через минуту взгляд Роджера скользнул туда же. И застрял.
— Это еще что за тип? — спросил он. — Он мне точно уже попадался. Чем-то он нашумел.
— А с виду ничего особенного, — заметила Атланта.
— Нет-нет, он непрост. Черт возьми, я знаю про него все, кроме одного — кто он такой! Он не давал себя снимать — бил фотоаппараты и прочее. Он не писатель, не актер…
— Стал бы актер бить фотоаппараты, — вставил Праут.
— …не теннисист, не из семейки Мдивани{64}… погодите-ка, уже тепло…
— Он скрывается, — предположила Атланта. — Вот в чем дело. Глядите, как он прикрывает ладонью глаза. Преступник! Кого там у нас разыскивают? Есть нынче беглые?
Техник, Шварц, пытался помочь Роджеру вспомнить — и вдруг воскликнул шепотом:
— Да это же Деланнукс! Помните?
— Верно, — сказал Роджер. — Он и есть. Карли-суицид.
— Что он сделал? — заинтересовалась Атланта. — Совершил самоубийство?
— Ага. А это его призрак.
— В смысле пытался?
Все четверо слегка подались друг к другу, хотя вошедший был довольно далеко и не мог их услышать. Роджер принялся разъяснять.
— Нет, наоборот. Самоубийством кончали его девушки. По крайней мере, так считают.
— Из-за кого — из-за этого? Да он ведь… чуть ли не безобразный!
— Может, все это вздор. Но одна девушка разбилась на аэроплане и оставила записку, а еще одна…
— Две или три, — вставил Шварц. — История была громкая.
Атланта поразмыслила.
— Убить из-за любви мужчину — это я еще кое-как могу представить, но прикончить себя саму? Ни за что!
После ужина они с Роджером Кларком пошли прогуляться по набережной озера, мимо лавчонок, где торговали разными пустяками, поделками местных ткачей и резчиков по дереву, а в витринах лежали полудрагоценные камни с Дымчатых гор{65}, — и, дойдя до почтовой конторы в конце, остановились полюбоваться озером, горами и небом. Зрелище было на пике своего великолепия — буки, сосны, ели и пихты превратились в единый огромный отражатель изменчивого света. Озеро было словно девушка, взволнованная и залившаяся румянцем перед мужественной статью хребта Блу-Ридж{66}. Кларк поглядел туда, где в полумиле от них высился Чимни-Рок.
— Завтра утром как следует поснимаю его с аэроплана. Буду летать над этим столбом, пока у него голова не закружится. Так что надень-ка свой костюм первопроходца и давай наверх — может, какие-нибудь случайные кадры потом пригодятся.
Это можно было считать приказом, ибо по-настоящему их экспедицией руководил Роджер; Праут возглавлял ее лишь номинально. Роджер овладел своим ремеслом в восемнадцать лет, когда был аэрофотографом во Франции, и вот уже четыре года не имел себе равных во всем Голливуде.
Атланте он нравился больше остальных мужчин, которых она знала. И именно это она сообщила ему через несколько минут, когда он спросил у нее кое-что тихим голосом — тот же самый вопрос он задавал ей и раньше.
— Но не настолько, чтобы за меня выйти, — грустно сказал он. — А я ведь старею, Атланта.
— Тебе всего тридцать шесть.
— Это уже немало. И никаких перспектив?
— Не знаю. Я всегда думала… — Она обернулась к нему в вечернем сиянии: — Ты не поймешь, Роджер, но я работала изо всех сил… и всегда думала, что сначала неплохо бы пожить в свое удовольствие.
Помолчав, он ответил без улыбки:
— Это первый и единственный ужасный лозунг, который я от тебя слышал.
— Прости, Роджер…
Но на его лицо уже вернулась привычная жизнерадостность.
— Вот идет мистер Деланнукс, явно уставший от самого себя. Давай подойдем к нему и проверим, сумеет ли он тебя покорить.
Атланта поморщилась.
— Терпеть не могу профессиональных сердцеедов.
Но, словно в отместку за ее недавнее заявление, Роджер обратился к новоприбывшему, попросив у него огоньку. Через несколько минут все трое уже шагали по набережной в сторону гостиницы.
— Я не мог вас раскусить, — сказал Деланнукс. — На отдыхающих ваша компания не похожа.
— А мы приняли вас за Диллинджера{67}, — откликнулась Атланта. — Или кто там сейчас вместо него.
— Вообще-то я и вправду скрываюсь. Вы когда-нибудь пробовали? Это невыносимо! Я начинаю понимать, отчего они сами не выдерживают и сдаются.
— Вы преступник?
— Не знаю, да и выяснять не хочу. Меня обвиняют по гражданскому делу, и пока мне не вручат повестку, я чист. Некоторое время я прятался в больнице, но так поправил здоровье, что меня оттуда выставили. А теперь расскажите мне, зачем вам фотографировать эту скалу.
— Пожалуйста, — ответил Роджер. — В фильме Атланта играет роль матери-орлицы, которая ищет место для гнезда…
— Хватит валять дурака! — Потом она обратилась к Деланнуксу: — Это картина о первопроходцах… о войнах с индейцами. Героиня подает с утеса сигналы, ну и так далее.
— И долго вы здесь пробудете?
— Спасибо за напоминание, — сказал Роджер. — Я пойду. Мне уже давно пора чинить сломанную камеру. Ты остаешься, Атланта?
— Думаешь загнать меня под крышу, в такой-то вечер?
— Что ж, вы с Праутом должны быть наверху в восемь утра — и лучше не пытайся залезть туда на одном дыхании.
Она и Деланнукс присели на краешек зачаленного плота и стали любоваться закатом, сложенным из темнеющих розовых кусочков неба.
— Удивительно, как быстро все происходит, — сказал Деланнукс. — Вот мы — едва знакомы, и вдруг сидим на берегу озера…
…А он времени зря не теряет, подумала она.
Но его отрешенный тон обезоружил ее, и она присмотрелась к нему получше. Простое лицо, только глаза большие и выразительные. Нос чуть свернут набок — это выглядит немного комично, но если слегка поменять угол зрения, лицо становится насмешливым. Стройный, длиннорукий, с крупными кистями.
— …озера без истории, — продолжал он. — Ему надо бы иметь свою легенду.
— Но она есть, — возразила Атланта. — Что-то про юную индианку, которая утопилась из-за несчастной любви… — Увидев, как изменилось выражение его лица, она оборвала себя и закончила: — Но я плохая рассказчица. Вы говорили, что лежали в больнице?
— Да, в Эшвилле. У меня был судорожный кашель.
— Что?
— А я вообще притягиваю все нелепое. — Он сменил тему. — Атланта — это правда ваше имя?
— Да, я там родилась.
— Чудесное. Оно напоминает мне великую поэму «Атланта в Калидоне»{68}. — Он серьезно продекламировал:
Весна на след зимы спускает свору,