Двадцать девятого июня 1936 года редактор «Пост» Джордж Лоример и редактор отдела художественной литературы Аделаида Нилл попросили переработать рассказ. «Лично меня, — писала Нилл, — этот новый рассказ очень обрадовал: он показывает, что мистер Фицджеральд все еще может написать простую любовную историю без мелодрамы, присутствовавшей в его последних рукописях». Фицджеральд не стал переделывать «Циклон в безмолвном краю», и «Пост» его не взял. Так же твердо держался он в случае с «Бедой», продолжением «Циклона». «Мне кажется, вы недооценили «Беду», — писал он в октябре 1936-го Аделаиде Нилл. — Если у вас есть какие-то конструктивные предложения, пожалуйста, сообщите, хотя рассказ мне нравится и так». «Пост» с запозданием принял «Беду» и напечатал в номере от 6 марта 1937 года. Это был последний рассказ Фицджеральда в «Пост» после почти двадцатилетнего сотрудничества.
Циклон в безмолвном краю(перевод В. Голышева)
— Да ты расслабься. Пусть санитар тебя подменит. Господи боже, не знаю, что я сделал бы, если бы пациент не давал мне спать всю ночь идиотскими звонками.
— Я об этом думал, — сказал Билл. — Я старался вспомнить все, чему меня учили в медицине. Но он — большая шишка…
— Этого ты не обязан учитывать…
— Я не о богатстве. Я о том, что он держится как важная шишка в своей профессии. Как Данди и Келли в нашей…
— Ты издерган, — сказал его товарищ. — Как ты сможешь через два часа читать лекцию девушкам?
— Не знаю.
— Ляг и поспи. А мне надо в бактериологическую лабораторию — но перед этим хочу позавтракать.
— Поспи! Я десять раз пытался заснуть ночью. Только глаза закрою — звонок из этой палаты.
— Ладно, завтракать будешь?
Билл был одет — вернее, так и не разделся ночью. Гаррис закончил переодеваться и, завязывая галстук, сказал Биллу Крейгу:
— Смени пижаму. У тебя мятый вид.
Билл застонал.
— Я пять раз переодевался за два дня. Думаешь, у меня своя прачечная?
Гаррис подошел к комоду.
— Надень, будет впору — осенью я часто твое надевал. Давай, одевайся. Завтрак ждет.
Билл собрался с силами и стал приводить в порядок нервную систему, чтобы жить дальше; система была крепкая, и сам он был хорошим физическим экземпляром, наследником многих врачебных поколений. Он переоделся в свежий белый костюм.
— Пошли. Но сначала надо бы что-то сказать этому больному.
— Да брось. Пойдем позавтракаем. Не может человек расслабиться!
Они вышли в коридор, но Билл все не мог успокоиться.
— Все же как-то неловко. Бедняге не на кого рассчитывать, кроме меня.
— Ты становишься сентиментальным.
— Наверное.
А навстречу по коридору шла Беда, такая белая Беда, такая милая, что трудно было соединить ее с этим именем. Но беда сущая. Квинтэссенция беды — беда во плоти, манящая…
…беда.
Начала улыбаться за пятьдесят шагов и летела, как облако, мимо интернов, остановилась, четкий военный поворот, подошла к обоим и, фигурально говоря, прижала их. Сказала только:
— Доброе утро, доктор Крейг. Доброе утро, доктор Мейчен{91}.
Затем, полагая, что нужное достигнуто, прислонилась спиной к стене в уверенности, о, в полной уверенности, что запечатлела себя на мужской глине.
Это был любопытный тип американской красотки; очарование ее трудно изобразить, потому что тут смешалось много племен. Не блондинка и не брюнетка; порода особенная; что-то вроде осенней страницы настенного календаря тридцатилетней давности, только глаза не октябрьские, а голубые. Под официальным именем значилась как Бенджамина Розалин, для друзей — Беда.
На что еще она была похожа? Для двоих интернов — на прелестную булочку, на сливки к кофе{92} в утренней столовой.
Все это разыгралось за секунду. И они пошли дальше, только Билл захотел остановиться у стола дежурной и предупредить, где его найти.
— Ты сойдешь с ума с этим стариком, — сказал Гаррис. — Лучше подумай о том, как мы завтра будем перерезать ему симпатические нервы. Вот когда ему в самом деле понадобится помощь.
Дежурная мисс Харт сказала:
— Доктор Крейг, вам вызов из четвертого отделения. Примете?
Гаррис потянул его к столовой, но Билл сказал:
— Приму.
— У тебя через полчаса лекция. Позавтракать не успеешь.
— Ничего. Из палаты один-Б, да?
— Да, доктор Крейг.
— Черт, хотел бы послушать твою лекцию стажеркам, — скривившись, сказал Гаррис. — Ну, давай — мальчики всегда мальчики.
Билл вошел в палату один-Б четвертого отделения. Мистер Полк Джонстон, крепкий, пятидесятилетний, сидел на кровати.
— Ага, пришел, — грубо сказал он. — А то сказали, что, наверное, не придете. Но вы единственный, кому я могу доверять, — вы и эта медсестричка, которую они зовут Бедой.
— Она еще не сестра — она еще стажерка.
— Ну, мне она кажется сестрой. Слушайте, зачем я вас позвал — как, скажите еще раз, называется эта операция?
— Называется симпатэктомией{93}. Кстати, мистер Джонсон, разрешите снять с вас носок?
— Нет! — рявкнул больной. — Я думал, вы тут врачи, а не педикюрши. Я буду в носке. Если думаете, что я сумасшедший, — как я заработал свои деньги?
— Никто не считает вас сумасшедшим. Мистер Джонсон, мне надо идти на лекцию — после нее загляну.
— Когда?
— Ну, через час.
— Ладно. Тогда пришлите эту девушку.
— Она тоже будет на лекции. — Билл ускользнул под стон пациента.
Больница располагалась в трех зданиях, соединенных галереями платанов и кустарника. Билл вышел наружу и по дороге к аудитории, остановившись, прислонился к торчавшему суку. Откуда это раздражение? Может, он напрасно выбрал эту профессию.
«Но у меня для этого все данные, — думал он. — У меня есть смелость — надеюсь, что есть. Есть ум. Почему я не могу справиться с нервами?»
Он оттолкнул куст и пошел дальше.
«Я должен предстать перед девушками солидно. Возьми себя в руки, Билл. Тебя ведь выбрали для этих лекций, а трепать тебя еще будут много пациентов».
Еще из зеленой аркады он увидел, как стекаются к аудитории стажерки, все двадцать, и он воспользовался задержкой, чтобы обдумать несколько вступительных слов перед лекцией, пока они там изучают кролика. Кролик был под анестезией, сердце открыто, и будут выяснять, как оно реагирует на адреналин, на дигиталис, на стрихнин. Девушки займут свои места и будут наблюдать. Девочки были милые, как правило, невежественные, но милые. Он знавал врачей, которые не любили дипломированных медсестер.
…Сорок лет назад, рассказывали эти врачи, девушки шли в профессию, потому что слышали о Флоренс Найтингейл и о службе человечеству. Многие до сих пор идут из этих соображений, другие идут просто так. Этих лучшие больницы старались выполоть. Чтобы стать медицинской сестрой, требовалось три года — еще год, и можешь стать врачом. Если женщина настроена серьезно, почему не пойти до конца? Но тут Билл подумал: «Бедные девочки, у половины из них вообще нет образования кроме того, что мы им даем…»
Вся стайка скрылась в здании. Со своими заметками и двумя книгами под мышкой он пошел следом.
— Силы небесные! — вырвалось у него.
Он решил подождать перед дверью, пока не утихнут. Он посмотрел в утреннюю даль за парапетом и опять задумался о себе. Только он собрался войти, как навстречу бурно вылетела зеленая юбка.
— Доктор Крейг… — задыхаясь.
— Что за драма?
— Вы бы видели! С этим кроликом!
— Слушайте. Успокойтесь. Что там?
Он не понимал, смеется она или плачет. Его охватило раздражение — мысленно он взял ее за плечи и встряхнул.
— Что за ерунда? Что там еще?
Билл ввел ее в аудиторию. Их встретила эхолалия{94} идиотского смеха, и он протолкнулся в самый его центр с криком:
— В чем дело?
…перед ним была Беда. Во всей своей красе стояла рядом со вскрытым кроликом{95} и обливалась слезами.
Он не мог поверить своим глазам — притом, что она была божьим подарком мужчинам, она успела показать себя самой способной.
…Одна стажерка рядом с ним вдруг упала в обморок, он ее поднял. В аудитории бушевала истерика, и он видел, кто вызвал ее просто силой своей личности — девушка, при встрече с которой его всякий раз чуть не сбивало с ног. Он мгновенно приказал себе не кричать — заговорил, сцепив зубы.
— Малодушная команда, — сказал он. — Малодушная команда.
Он понимал, что теряет над собой контроль, но не мог замолчать.
— Собираетесь людям помогать, а боитесь мертвого кролика. Вы…
Вся красота слетела с лица девушки, но она заставила себя выпрямиться и посмотреть ему в глаза.
— Простите меня, доктор, — всхлипывая, сказала она. — У меня в детстве были кролики, а здесь этот маленький… разрезанный…
И тогда он произнес слово — тяжелое слово{96}. Оно не отрицало, что они принадлежат к женскому полу, но относило их не к виду homo sapiens, а к неким четвероногим. В ушах его еще звучало эхо этого слова, когда открылась дверь и вошла главная медсестра.
Он посмотрел на нее… гнев его вмиг потух.
— Доброе утро, миссис Колдуэлл.
— Доброе утро, доктор.
По ее лицу он понял, что она слышала, что она изумлена и шокирована.
— Студентки, прошу вас выйти, — сказал он. — Подождите на террасе. Лекция на несколько минут откладывается.
Была минута замешательства, девушки стали извиняться, не зная, кому приносить извинения. Они понимали, что произошло нечто эпохальное, что доктор их обозвал, но не понимали, как оценить это событие и каких ожидать последствий.