Когда он обратился к ним, они были увлечены беседой.
— Добрый вечер, мистер Джонстон. Добрый вечер, мисс Беда.
Мистер Джонстон посмотрел на него ошарашенно.
— А вы что тут делаете? — недовольно спросил он. — Вас за мной послали?
— Нет, я по собственному желанию.
Джонстон успокоился.
— Что вы сделали с вашим носом?
— Видите ли, мистер Джонстон, ваша лестница оказалась недостаточно прочна для спуска трех человек по очереди и отыгралась на мне. Подвел один узел на середине.
Беда рассмеялась.
— Я сделал бы крепче, — обиженно сказал Джонстон, — если бы дали время.
Билл представил себе картину, как вся больница по очереди лезет в окно и спускается по канату мистера Джонстона.
— Давно вы здесь? — спросил он.
— Минут двадцать, — сказала Беда. Она посмотрела на свои часы. — Час ушел на дорогу: я села в автобус на краю города.
— Я на попутной, — самодовольно сообщил мистер Джонстон. — Приехал сюда через пять минут после нее.
— А я на такси, — сказал Билл, — и прибыл только третьим. Нам надо выступить на Олимпиаде, будем как Бонтрон, Венски и Каннингем{97}.
Джонстон хмыкнул. Он был менее дружелюбен, чем прежде — у Билла создалось впечатление, что сам он тут лишний.
— Я не собираюсь на Олимпиаду, — сказал мистер Джонстон. — Наоборот, летом я намерен поехать в Тибет. Как я понял, там есть средство от высокого давления, и не нужно дурацкой операции.
— Далеко ехать, — сказал Билл.
— О, я еду не один. Мисс Беда только что согласилась ехать со мной — в качестве моей жены.
— Понимаю, — сказал Билл, но почувствовал, что с его лицом произошло что-то неприятное.
— Вижу, что этот план вам не нравится, — сказал наблюдательный Джонстон. — Красавица со стариком и так далее. Почему же сами ей не предложили, пока была возможность?
И тут вдруг Билл сделал ей предложение — не многословно, а глядя в ее довольно несчастные голубые глаза.
— Интерны не в том положении, чтобы звать кого-то замуж.
Беда оборонительно напряглась.
— Вы мне предлагаете, доктор Крейг? После того, как только сегодня утром назвали нас…
— Давайте это опустим, — сказал Билл. — Мы уже не в больнице. Словом, я, кажется, помешал.
— Безусловно помешали, — сказала Беда, изо всех сил стараясь придать глазам такое же сердитое выражение, как голосу. Какой у нее был выбор — вернуться к матери на ферму и просидеть с ней на веранде лучшие годы жизни или снова с сестрой, по три вечерних выступления в кинотеатрах от Бангора до Таллахасси?
Она так погрузилась в свои размышления, что только когда Билл отвел глаза, очнулась и вспомнила о мистере Джонстоне. Он побелел как полотно, и левая сторона лица его дергалась одновременно с правой рукой, отбивавшей ритм на невидимом барабане. Билл успел схватить его за плечи, не дав сползти на пол.
— Будьте с ним, — скомандовал он. — Принесу кофе{98}.
Он отправил бегом официанта с кофе, а сам позвонил в полицию и вызвал санитарную машину. Когда он вернулся, скамью окружала небольшая толпа.
— Отодвиньтесь, — распорядился он, не повышая голоса. — Человеку очень плохо.
— Что вы хотите делать? — спросила Беда.
— Ждем санитарную машину. Он выпил кофе? Влейте в него все.
— Я не смогла. Я пощупала пульс у него на плече. Почти нет пульса.
— Я так и думал. — Он опять попросил зрителей отодвинуться и подозвал самого крепкого с виду.
— Поможете мне? Попробую искусственное дыхание.
Он оседлал Джонстона и приступил к процедуре. Дело казалось уже безнадежным, но вдруг он ощутил слабый трепет; тут же Беда сказала ему на ухо:
— Санитары приехали. Что мне делать?
— Пусть будут рядом.
— Да, доктор.
— Нужна помощь, сэр? — спросил санитар.
— Нет — просто не подпускайте их.
К мистеру Джонстону возвращалась жизнь — она пришла со вдохом, рывком и, наконец, осознанием происходящего; он безуспешно попытался сесть и, едва задышав, стал отдавать приказы.
— Кто эти люди? Уберите их! Пусть уйдут!
— Лежите. — Билл внутренне улыбнулся, слезая с воскресшего тела: «Он думает, они кто — официанты?»
— Отправляемся, — сказал он санитарам. — Вы, конечно, с носилками?
— Да, сэр.
— Грузите его. Едем в больницу «Бэтл».
Он пошел за ними, ощущая усталость от пережитого. Чего-то рядом не хватало; потом сообразил: Беда шла где-то сзади.
— Мне тоже ехать?
— Перестаньте, балда. Конечно, ехать. Скорее. Его уже внесли.
— Вы думаете, кто-нибудь захочет нас снова видеть?
— Ну, хватит. Не говорите глупостей.
В темном кузове машины мистер Полк Джонстон слабым голосом попросил сигару.
— Не думаю, что здесь дают, — сказал Билл.
— Тогда я хочу в другую машину, где дают. Вам полагалось бы знать, вы у них единственный приличный доктор.
— Боюсь, что не смогу обеспечить вас…
Фразу он не закончил. Его швырнуло вперед, и он оказался на переднем сиденье примерно в такой же позиции, какую занимал на мистере Джонстоне. От того же толчка мимо него пролетела Беда и охнула, ударившись плечом о небьющееся стекло. Мистера Джонстона подбросило и уронило, как куклу. Прошло не меньше минуты, пока Билл ощупью в темноте выбирался из машины, чтобы увидеть, что произошло, — и увидел немало.
В них врезался школьный автобус; он был в огне, стоял, накренившись над кюветом, и из него через заднюю дверь, крича, вылезали девочки. Он бросился к той, на которой горела одежда, столкнулся с Бедой, устремившейся к ней же, повернул к другой и ладонями стал сбивать на ней пламя. Оба санитара, сидевшие впереди, раньше поняли ситуацию и успели к автобусу.
— Кто-нибудь есть внутри? — опомнившись, крикнул Билл.
И тут же увидел, что есть. Он действовал методически — обернул кулак носовым платком и разбил окно. Водитель автобуса набросил свой габардиновый пиджак на подоконник, и вдвоем они вытащили девочку. Билл уже сам горел и окунулся в кювет с водой. Подъехали еще пять или шесть машин — теперь у них была подмога. Быстро сделали перекличку: все девочки были в наличии.
— Кто-нибудь, кто близко живет, привезите муки, — сказал Билл. — Вы, девочки, полезайте в санитарную машину — все. Санитар, станьте у двери, проследите, чтобы ни на ком не тлела одежда. Если есть сомнение, в машину не пускайте.
— Да, доктор.
— И сразу езжайте, как можно быстрее. Отделение экстренной помощи.
— А вы, сэр?
— Неважно. Меня кто-нибудь подвезет.
Он вернулся к канаве и облепил руки жидкой грязью{99}, потом увидел рядом Беду — она делала то же самое.
— Давайте попросим кого-нибудь с машиной, — сказал он. — Может быть, теперь они нас пустят, а?
— А мистер Джонстон?
— О нем я не подумал. Он едет с санитарами в больницу. Надеюсь, на нем не сидят.
— Не сидят. Санитары вынесли его, чтобы освободить место. Лежит на той стороне дороги.
— Жив?
— Чрезвычайно. Его два раза пытались вернуть в машину.
— Старый черт. Сейчас сниму с него носок или выясню, в чем дело.
Присев перед Джонстоном, чтобы проверить пульс, он повторил свою угрозу.
— Нет, не снимете, — отозвался Джонстон.
— Это почему же?
— Потому что он снят. Мне стало немного стыдно оттого, что вам приходится так работать, и я решил снять его сам.
Билл наклонился к голой ступне.
— Черт, чтоб мне провалиться. Всего-навсего сверхкомплектный{100} палец!
— По-вашему, всего-навсего! Он всю жизнь мне отравлял.
— Завтра мы его отнимем.
Билл выпрямился. Перевел дух.
— Так вот в чем было дело. Значит, это будет стоить вам всех расходов, которые пойдут на девочек.
— Нет, — возразил мистер Джонстон, упрямый, как всегда. — Это будет стоить мне постройки педиатрического отделения вашей чертовой больницы — если вас примут назад. Вас и вашу приятельницу.
В конце 1935 года Фицджеральд начал цикл рассказов о девочке-подростке. Сверстница Скотти Фицджеральд, Гвен, девочка с «ясными голубыми глазами», живая и любопытная, с интересом к мальчикам, хорошим новоанглийским колледжам, Нью-Йорку, имеет много общего к той Скотти, которую мы представляем себе по хорошо известным письмам Фицджеральда к дочери.
В середине декабря он писал Гарольду Оберу:
«Рассказ [«Несказанно милая»] родился из моего желания писать о детях возраста Скотти… Если в «Пост» он понравится, я хочу написать цикл. Если понравится, пожалуйста, попросите их придержать его до нового [«Жемчуг и мех»], который должен ему предшествовать, как они поступили когда-то с циклом о Бэзиле. Я приступлю ко второму рассказу о Гвен, не дожидаясь их ответа, но жду от Вас телеграммы с одобрением или неодобрением этого плана».
Фицджеральд еще оправлялся после тяжелейшего гриппа, во время которого харкал кровью, но был полон оптимизма в отношении своей работы. «Я с удовольствием писал этот рассказ — второй такой случай за год хороший признак». Всю весну он усердно писал и переписывал этот рассказ. Обер с энтузиазмом воспринял идею цикла о Гвен — не в последнюю очередь потому, что это могло избавить Фицджеральда от необходимости снова писать сценарии. «Думаю, это гораздо разумнее для Вас — работать над циклом рассказов, чем в Голливуде, так что забудем о нем».
«Пост» принял первый рассказ о Гвен «Несказанно милая» и напечатал его 18 апреля 1936 года, не дожидаясь «Жемчуга и меха», который, по плану Фицджеральда, должен был ему предшествовать. А «Жемчуг и мех» журнал отверг, потребовав существенных переделок. Фицджеральд был огорчен, но вместо этого занялся сценарием «Балетные туфельки», а Оберу ответил: «Я провел утро за написанием этого письма: естественно, я разочарован тем, что «Посту» не понравился рассказ о Гвен; сейчас должен отдохнуть, а днем сяду за работу — надо как-то заработать денег, но не знаю, за что взяться». Денежные трудности Фицджеральда отразились на семье Гвен: Депрессия разорила ее отца, и он, естественно, был вынужден во многом ей отказывать.