Был конверт для Джорджа с тем же почерком, но Джордж на два дня уехал по делам в Пинар-дель-Рио{216}, и Лоусон плохо провел выходные, перечитывая письмо Уордмана Джорджу, свое письмо Уордману и думая, не он ли довел молодого человека до такой крайности. Утешался он мыслью, что интересы Уордмана явно не связаны с Нью-Хейвеном, и потеря для университета будет невелика.
Джордж пришел в контору в понедельник, положил письмо Уордмана в карман, поговорил о Пинар-дель-Рио и сказал, что хочет пропустить вечеринки и поработать на Кубе до начала занятий. Но позже днем, когда они встретились в клубе Лоусона, Джордж был крайне мрачен.
— Какой дурак Уордман! Не в том беда, что надо искать другого соседа, хотя будет уже не то… Но какой же дурак.
— Что он сделал?
— Бросил колледж, — с тяжелым недоумением сказал Джордж. — Так спятить.
Лоусон молчал; нервы натянулись.
— Почему он бросил? Или это секрет?
— Ну, такого в секрете не удержишь.
— Раз так… мне можно узнать… что он сделал?
— Кажется, он женился на шлюшке по имени Люси Бикмастер.
Лоусон подозвал проходящего официанта и попросил двойное виски. Джордж взял пиво. Оба молчали; Джордж вынул письмо и стал перечитывать.
— Почему он на ней женился? — спросил Лоусон.
— В том-то и загадка.
— Может быть… вынужден?
— Не смеши меня. Я три года знаю Люси. — И тут же быстро добавил: — Только ничего не придумывай, отец, у меня никаких планов на нее не было. Я просто знаю ее характер и догадываюсь, что он влип.
— Не спешишь ли ты с выводами насчет девушки, — холодно сказал Лоусон, — не имея никаких доказательств противного, разве нельзя предположить, что девушка семнадцати лет…
Он осекся, наткнувшись на удивленный взгляд сына.
— Откуда ты знаешь, что ей семнадцать?
— По-моему, ты мне сказал.
— Не помню, чтобы говорил.
Лоусон выпил виски и заказал еще.
— Он упомянул тебя в письме, — сказал Джордж.
Сердце у Лоусона екнуло.
— Он передает тебе привет и надеется, что ты окажешь на меня хорошее влияние.
— Оставим это, — сказал Лоусон. — Я огорчен тем, что ты огорчен, но он дурак, как ты говоришь, если бросил учебу из-за девушки.
— Он попал в западню.
— Возможно.
Они встали.
— Девушку я не знаю, — сказал Лоусон, — но, говоря абстрактно, надеюсь только, что она не попала тоже в западню.
У него было искушение выпить еще перед уходом, но это нарушило бы его правила. А затем от огорчения из-за своей маленькой оплошности он допустил другую оговорку.
— Может быть, сам Уордман не такой уж образец призового мужчины.
Лоусон вышел из клуба на ослепительный солнечный свет с ощущением победы и сделался разговорчив; он был рад, что они с Джорджем благоразумно проведут вечер порознь.
…Позже он зашел в бар, где подавали молодые девушки. Уходя, он приподнял шляпу на латинский манер.
— Multa gratia, Lucia[15], — весело сказал он, а затем другой барменше: — Adios, Elsie[16].
Он снова приподнял шляпу, поклонился и вышел. Две девушки смотрели ему вслед, не понимая, что поклонился он через два поколения назад, в американское прошлое{217}.
Ощущение победы не покидало его и на следующее утро — он пришел в свою контору поздно, будущее сына и его самого виделось ему в благоприятном свете. Джорджа еще не было, но на столе лежал конверт с надписью его рукой: «Лично». Лоусон открыл его и прочел письмо. После этого, как и в прошлый раз, вызвал звонком секретаршу и сказал:
— К телефону, пожалуйста, не зовите.
Затем прочел письмо еще раз:
«…по твоей последней реплике я понял, что происходит какая-то муть. Это беспокоило меня весь вечер, а сегодня утром я пришел рано, и твоя секретарша дала мне письмо, которое, по ее словам, оказалось в твоих документах по ошибке. К нему был прикреплен твой ответ, и я не буду притворяться, что прочел его «случайно».
Когда ты это прочтешь, я буду уже в самолете. Кассир выдал мне причитающееся жалованье. На прощание хочу сказать, что старался быть тебе хорошим сыном и вести себя как джентльмен — в том смысле, как понимаю это слово».
Только неделями позже, когда он увидел в газете заметку о свадьбе Джорджа («церемония прошла в Элктоне, Мэриленд{218}; новобрачной мисс Элси Джонсон шестнадцать лет»), Лоусон понял, что в сумбуре благих намерений эта неизвестная величина, Элси, была спасена — но жертвой его сына.
Он так до конца и не понял, как можно было поступить по-другому, но, случалось, порой высказывался о современных молодых женщинах и их нравах. Самым благожелательным его замечанием было такое, что они ловцы, настолько азартные, что наживляют ловушку взломанными частями себя. Но уточнял великодушно: «…это не их личная храбрость, это храбрость природы».
Вырывались у него и другие высказывания, но здесь их нельзя привести. Уордман Эванс тоже был бы глубоко ими шокирован, если бы слышал.
В 1939-м или 1940 году, когда Фицджеральд в основном не имел постоянного ангажемента и работал над сценариями других писателей, он сочинил этот, свой собственный. Его машинописный оригинал сохранился в принстонском архиве Фицджеральда.
До известной степени «Любовь — это боль» можно считать возвратом к эпохе и темам «По эту сторону рая»: здесь мы тоже видим сочетание принстонских дней и мира военного времени. Однако к моменту его написания Фицджеральд давным-давно покинул университет, а вместо «войны за то, чтобы покончить со всеми войнами», в которой он мечтал сражаться в юности, начиналась более реальная мировая война. Неудивительно, что мыслями он возвращался к своим последним дням в Принстоне, тем более что период его учебы завершился в студенческом городке, в 1917 году превратившемся в лагерь подготовки офицеров.
В сценарии не объясняется, о какой именно войне идет речь и на службе у какого иностранного государства состоит главный герой, тайный агент. Тематически «Любовь — это боль» напоминает одновременно странную пьесу Хемингуэя о гражданской войне в Испании «Пятая колонна» (1937) и нарочито легковесные голливудские военные фильмы 1938–1940 годов, где Германия и Гитлер не назывались в качестве врагов, а в центре внимания были мелодраматические любовные романы (вспомните хотя бы «Товарищ Икс» (1940) с Кларком Гейблом и Хеди Ламарр или «К югу от границы» (1939), где Джин Отри пытается спасти Мексику от «иностранных шпионов» и во время карнавала влюбляется в местную красавицу). Фильм по такому сценарию — если убрать из него университетские мотивы — мог бы снять Альфред Хичкок. Диалог об игре в карты читается увлекательно, и, как часто бывает со сценариями Фицджеральда, «Любовь — это боль» заставляет нас жалеть о том, что автор не написал вместо него рассказ с тем же сюжетом.
Любовь — это боль(перевод В. Бабкова)
Очень хорошенькая девушка по имени Энн Доз возвращается из Европы одной из последних, кто успел покинуть зону военных действий. В порту ее встречают двое молодых людей. Они не сразу находят Энн, поскольку ее нет в списке пассажиров — это объясняется тем, что ее богатый дед не хочет поднимать шумиху вокруг имени внучки. Если ее имя трижды появится в газетах, прежде чем ей исполнится двадцать, она ничего от него не получит.
Она была поблизости от фронта?
Нет. Но говорила с теми, кто был, и рада вернуться. Когда они проходят таможню и отправляются на машине в поместье деда близ Принстона, мы видим, что ее преследуют. Она не покинула зону военных действий — ей это только показалось.
Том, один из молодых людей, достаточно наблюдателен и замечает преследователя. Он сообщает об этом, но Энн только смеется, а его товарищ Дик говорит, что ему померещилось. Том соглашается, что мог ошибиться.
Но когда они оставляют Энн у деда, юноша по имени Дик тоже видит того, кто за ней следил; они бросаются за ним, догоняют его и хватают. Однако их пленник — внешне весьма привлекательный — показывает им карточку, удостоверяющую его принадлежность к американской секретной службе, и заявляет, что для слежки за Энн есть веская причина, которую он не вправе раскрывать.
Молодые люди шокированы. Они отпускают пленника.
На следующее утро они едут к Энн и пытаются уговорить ее признаться, что она замешана в каких-то темных делах. Сначала Энн принимает это за розыгрыш, потом ее начинает злить их нарочитый самодовольный патриотизм. Она выгоняет их и поднимается к себе в комнату. После ссоры она возбуждена и полна негодования. Она принимается за то, что вчера делать поленилась, — разбирает чемодан. На самом дне обнаруживается незнакомая ей кожаная сумка, а в сумке — сорокапятифунтовый снаряд для 156-миллиметрового орудия.
Первая ее реакция — испуг; вторая — накинуть на него какие-то тряпки и захлопнуть чемодан. Потом ей приходит в голову, что надо связаться с человеком, который вчера ее преследовал. Если он из секретной службы, значит, ее уже подозревают и дело может получить неприятную для нее огласку.
Она в смятении и нерешительности. Здесь я хотел бы подчеркнуть, что эту роль должна играть совсем юная девушка — например, Бренда Джойс{219}, — стоящая на пороге зрелости. Светская жизнь для нее всё. Девушка постарше, уже вполне повзрослевшая — скажем, лет девятнадцати, — обратилась бы в полицию без колебаний.
Энн решает пойти к деду и спрашивает его, не раскрывая правды, как он поступил бы в подобном случае. Тот, ничего не подозревая, отвечает, что необходимо соблюдать закон, после чего Энн пробует позвонить в полицию. Но телефон не работает.