Пара(перевод В. Голышева)
Кульминация трагедии произошла на широком удобном диване, самом старом предмете мебели в их семейной жизни.
— Хорошо, — сказал молодой Поулинг, очень серьезно и грустно, — на этом и порешим. К согласию мы прийти не можем, и лучше нам разойтись. Мы год пытались и только отравляли друг другу жизнь.
Кэрол кивнула и поправила:
— Ты хочешь сказать, что ты отравлял мне жизнь.
— Нет, не хочу. И на этом остановимся. Достаточно. Я больше не хочу спорить. Ты меня не любишь, и я одного не могу понять: почему ты не уяснила этого до брака. Теперь… — Поулинг замялся. — Когда нам практически… то есть практически…
Прохладный ночной воздух начала мая натекал в комнату. Кэрол красивой походкой перешла на другую сторону и встала перед горящим камином.
— Я хочу побыть здесь, пока мама не вернется из Европы, — сказала она. — Это дело двух недель, а я буду собираться. Конечно, если хочешь, могу уехать завтра, но пока что не знаю куда.
— Не думай уезжать, — поспешно возразил Поулинг. — Останься здесь. Я сам уйду, прямо утром.
— Нет. Если ты хочешь как можно быстрее, то съеду я. Просто я думала, если мое присутствие не будет тебя раздражать…
— Меня раздражать? Ни капли. Да ведь… — Он закусил губу. Именно поэтому они и расходились. Все, что он делал, раздражало ее ужасно. Он уже бросил все попытки ей угодить, несколько недель назад бросил.
— Разумеется, ты можешь остаться, — продолжал он официальным тоном. — Вечером перенесу свое барахло в большую комнату.
— На две недели только, понимаешь?
— Да я только ра… — Он опять осекся. Хотел сказать, что будет рад, но сообразил, что фраза неуместна. Тем не менее она была близка к истине: ум его вцепился в мысль, что она еще побудет здесь, пусть хоть две недели. Расстаться было, конечно, необходимо — но это короткое время, когда все решено, но еще не завершено, сделает расставание менее резким и ожесточенным.
— И еще одна вещь, — сказала жена. — Вернее, две. Первое — завтра я пригласила кое-кого на ужин…
— Хорошо.
— …и второе: Эстер и Хильда завтра утром уходят, и нам надо кем-нибудь их заменить, пока… пока не приедет мама. Так что сегодня я нашла в городе пару.
— Двоих. Естественно.
— Нет, чету. Мужа с женой. Она стряпает, а он буфетчик и помогает ей с работой по дому. Пара, кажется, хорошая — он англичанин, она ирландка. Будь я уверена, что мы разъедемся сразу, я бы их не взяла… но раз они приходят…
Голос ее затих, а взгляд остановился на середине ковра.
— Конечно, — тихо сказал Поулинг, глядя в ту же точку. Он как-то даже не заметил, что она перестала говорить и в комнате тишина. Он думал о том, что через несколько минут поднимется наверх и не в гневе, но с достоинством, сколько его еще осталось, заберет свои вещи из зала — гребень и щетку для волос, коробку с запонками и разные бумаги со стола. На этом его брак закончится. Ночью, когда они будут лежать в разных комнатах, что-то произойдет, разрушит навсегда таинственную непрочную их власть друг над другом, неосязаемую, наполовину исчезнувшую связь сердец, которая не дала им разделиться давным-давно. Утром глазам обоих откроется другой мир, они осознают, что существуют врозь и смогут существовать так до конца.
Поулинг встал.
— Я, пожалуй, пойду наверх, — сухо сказал он.
— Хорошо. Я запру дверь.
Через полчаса он погасил свет в гостевой комнате и лег в постель. Холодная, ясная майская ночь навеяла воспоминания о другой весне, воспоминания, поцарапанные и запачканные за последние месяцы, но все еще идиллические, красивые. Он думал, придет ли еще когда-нибудь любовь — с такой же силой, с веселым волшебством первой любви{225}, или все растрачено в душе [непоправимо] навсегда.
Вскоре он услышал, как ходит внизу Кэрол. Щелкнул выключатель, и послышались ее шаги на лестнице. Шаги были очень медленные, словно она устала, и, поднявшись, она задержалась на минуту перед его дверью. Потом ушла в большую спальню, закрыла за собой дверь, и тяжелая тишина будто хлынула с ночным воздухом в окно и затопила дом.
Утром Поулинг поехал на станцию за новыми слугами и сразу опознал их в толпе пассажиров, сошедших с девятичасового поезда.
— Рейнольдс?
Мужчина средних лет с длинной шеей и незапоминающимся лицом лондонского простолюдина энергично закивал:
— Да, сэр, Рейнольдс.
Он повернулся к крупной даме ирландской наружности, стоявшей у него за спиной.
— Это моя жена, сэр. Ее зовут Кэти.
Видимо, был еще сундук. Рейнольдс пошел узнать о нем, а у Поулинга с крупной дамой завязался разговор на платформе — Поулинг заметил, что поездка до дома предстоит короткая, а Кэти оживленно затрясла головой.
— Давно у нас в стране? — спросил Поулинг, когда они отъехали от станции.
Рейнольдс кивнул головой.
— Не очень давно, — не согласилась Кэти. — Может, месяца два.
— Работали в Нью-Йорке?
— Нет, мы работали в Филадельфии — о, у отличных джентльменов. Может быть, вы знаете — мистер Марблтон и мистер Шафтер{226}?
Нет, Поулинг их не знал. Но кивнул с понимающим видом, как бы соглашаясь, что они, должно быть, отличные.
Дома Поулинг показал им кухню и дал понять, что их комнаты — прямо над ней. Потом, предоставив их самим себе, вышел на террасу.
Он был в отпуске, первом за год, три недели. Конечно, отпуск был кстати сейчас, когда его настигла катастрофа развода, но, с другой стороны, он немного жалел, что не будет занят работой. Тоска развода обострится от бездеятельности — ему остается только сидеть и смотреть, как проходят один за другим погожие майские дни, отмечая конец неповторимого предприятия. Он рад был, конечно, что последнее слово сказано. Высокомерие Кэрол, ее холодность, растущую неприязнь к нему — терпеть это уже не было сил. Он сам был вспыльчив, и не раз за эти последние месяцы их споры чуть не переходили в драку.
— Лу.
Он поднял голову и сквозь сетку на террасе увидел ее под ярким солнцем.
— Здравствуй. — Он встал, чтобы впустить ее. — Твоя чета благополучно прибыла. Они на кухне.
— Спасибо, — равнодушно сказала она, войдя на террасу с охапкой цветов. — Сейчас пойду посмотрю на них.
Он заметил, что на ней накрахмаленное бледно-голубое платье, которого она не надевала с прошлого лета. Он присмотрелся к ней внимательно — есть ли под глазами круги от бессонницы, как наверняка у него самого; но она была вся свежая и розовая, как букет у нее в руках.
— Я их срезала к ужину, — сказала она. — Правда, милые?
— Очень.
Не взглянув на него, она ушла в дом.
[В час они сели за второй завтрак, и он сказал себе, что этот будет последним с ней. Надо придумать, как ему проводить дни в городе. Сидеть каждый день за едой, опустив глаза, — такая перспектива ему не улыбалась.]
Еда была из остатков вчерашнего и невкусная. Это понятно — новая пара еще не освоилась на кухне. Но он не понимал, почему Рейнольдс передвигается вокруг стола с таким топотом.
— Они еще не привыкли, — сказала Кэрол. — Там полный беспорядок. Вечером будет по-другому.
Подали десерт — нарезанные персики в глубокой тарелке.
— На сегодня сойдет, Рейнольдс, — сказала Кэрол, — но завтра прошу подавать десерт в чаше.
— Что, мадам?
— Я сказала: вечером прошу подать десерт в чаше — помните, я говорила вам, — бланманже.
Рейнольдс согласно кивнул. Он мешкал.
— Да, и хотите, чтобы я днем подстриг газон?
Кэрол посмотрела на него с удивлением{227}.
— Да… да, если хотите. То есть, может быть, лучше подождать до завтра.
— Что?
— Я говорю, может быть, лучше подождать до завтра, — чуть громче повторила Кэрол. — Сегодня у вас и так много дел.
Рейнольдс кивнул и тяжелым шагом ушел в буфетную.
— Он, наверное, привык стричь газон, — сказала Кэрол. — Так, наверно, делят обязанности муж и жена. — И тихо добавила: — Он, кажется, глуховат. Наверное, поэтому и ходит так громко.
Гостей вечером было трое: Гарольд Гей с женой — малознакомая чета из Портчестера, и Родерик Баркер из Нью-Йорка, давний поклонник Кэрол.
Поулинг вдруг подумал: раз Кэрол теперь свободна, возобновит ли Баркер ухаживание, прервавшееся из-за него? И понадеялся, что нет, только не Баркер; мысль о том, что Кэрол будет появляться где-то с Баркером, кокетничать с Баркером, целоваться с Баркером, приводила его в смятение — он усилием воли отогнал эту мысль.
— Как ваш Твайн? — спросил Баркер.
Твайн был маленький пудель со скудной шерстью и глазами пропойцы; Кэрол испытывала к нему нежность, смешанную с отвращением.
— Твайн — замечательно, — сказала она. — Чуть не укусил сегодня нового буфетчика. Ах, забыла вам сказать: у нас теперь будет буфетчик… Барская жизнь.
— Хозяйство по последнему слову, — с энтузиазмом откликнулся Баркер.
— Он лишь мужская составляющая пары, — объяснила Кэрол, — но он из Англии, и согласитесь, это — кое-что.
Через минуту в двери появился упомянутый джентльмен и громко, нараспев объявил:
— Ужин готов!
Все взгляды устремились на него. Тон объявления был несколько обескураживающим, и все стремительно встали, как будто им скомандовали перейти из одной комнаты в другую. Кэрол сделала мысленную заметку: поговорить с ним завтра о его голосе.
— Я его отошлю и попрошу говорить тише, — сказала она с наигранной веселостью, когда они шли в столовую.
— Очаровательно, — вполголоса сказал Баркер и улыбнулся.
За ужином случайные, мимоходом сказанные фразы то и дело напоминали Поулингу, что все изменилось. Подробно обсуждали чей-то развод: что «она» сказала, и как жестоко «он» себя повел; повествование включало в себя подробности касательно того, с кем разводящиеся «встречаются сейчас».