— А завтра утром?
— Завтра утром я тебя отвезу в Антьяно. Только рано. Если меня выгонят с работы, я пропал.
— Во сколько?
— В пять?
— Идет, — буркнула Алима.
Пьерини точно знал, куда идти.
В кабинет технических средств обучения. Там стоял телевизор «Филипс» с экраном 28 дюймов и видеомагнитофон «Сони».
Они и стали его целью с той самой минуты, когда он узнал, что Итало нет.
Дидактической видеоаппаратурой (так ее называли) пользовалась в основном учительница биологии, показывавшая ученикам документальные фильмы.
Саванна. Чудеса кораллового рифа. Тайны воды и так далее.
Но аппаратурой постоянно пользовалась и училка итальянского.
Эта Палмьери заставила школу купить серию кассет с фильмами про Средневековье и каждый год показывала их ученикам второго класса.
В октябре была очередь второго Б.
Палмьери усадила учеников перед телевизором, а Итало поручила поставить кассету.
Федерико Пьерини было глубоко наплевать и на Средние века тоже, а потому, как только погас свет, он выскользнул из класса и пошел играть в волейбол с третьеклассниками. К концу урока он вернулся, стараясь, чтобы его не заметили, и сел на свое место, весь разгоряченный и потный.
На следующей неделе в программе была вторая серия, и Пьерини опять улизнул. Однако на сей раз его засекли.
— Ребята, прошу вас, смотрите внимательно и записывайте. А ты, Пьерини, сделаешь дома письменную на работу на… на пять страниц, поскольку ты уже второй раз предпочел пойти поиграть. И если завтра ты мне не принесешь сделанную работу, тебя ждет взыскание, — сказала Палмьери.
— Но… — попытался возразить Пьерини.
— Никаких «но». На этот раз я серьезно.
— Пожалуйста, я сегодня не могу. Мне нужно в больницу…
— Ах, бедняжка! Ты не хочешь нам поведать, что за тяжелая болезнь с тобой приключилась? Что ты сказал в прошлый раз? Что тебе надо к окулисту? А потом тебя видели во дворе: ты играл в волейбол. А потом ты не сделал задания и сказал, что у тебя была почечная колика. Ты даже не знаешь, что такое почечная колика. Постарайся хотя бы придумывать что-нибудь поинтереснее.
Но в тот день Пьерини не врал.
Днем он должен был ехать в больницу в Чивитавеккью, к матери, которая страдала раком желудка, она позвонила и сказала, что он никогда к ней не приходит, и он обещал приехать.
А теперь эта сука рыжая заявляла, что он врет, и выставляла его на посмешище перед всем классом. А он не выносил, когда над ним смеются.
— Итак, зачем тебе надо в больницу?
И Пьерини со скорбным видом ответил:
— Дело в том, что… У меня… у меня после фильмов про Средние века случается сильный понос.
Весь класс заржал (Ронка повалился на пол, держась за живот), а Пьерини отправили к директору. Потом целый день ему пришлось торчать дома и писать сочинение.
А отец, придя домой, избил его, потому что он не поехал в больницу.
На побои ему было наплевать. Он их и не почувствовал. А вот на то, что он не сдержал слово, — не наплевать.
А потом, в ноябре, его мать умерла, а Палмьери сказала, что ей очень жаль и что она не знала, что его мать больна.
«Ей очень жаль. Сволочь».
С того дня Пьерини бросил заниматься итальянским и делать домашние задания. Когда Палмьери входила в класс, он надевал наушники и клал ноги на стол.
Она ничего не говорила, делала вид, будто не замечает его, даже не вызывала. А когда он пристально смотрел на нее, опускала взгляд.
Не удовлетворившись этим, Пьерини проделал несколько милых штучек. Проколол шины ее «Лянче Y10». Сжег журнал. Разбил ей камнем окно.
Он был готов дать руку на отсечение, что она прекрасно знала, кто все это сделал, но промолчала. Боялась.
Пьерини постоянно бросал ей вызов и всегда побеждал. Власть над ней доставляла ему странное удовольствие. Своего рода опьянение, сильное, отвратительное, физиологическое. Его все это возбуждало.
Он закрывался в ванной и мастурбировал, представляя, как трахает рыжую. Рвет ей одежду на спине. Тычет ей членом в лицо. И вставляет ей огромные вибраторы. И бьет ее, а она кончает.
Она прикидывается скромницей, но она сука. Он знал.
Он ее всегда терпеть не мог, но после истории с фильмом в голове Федерико Пьерини поселились мрачные чувственные фантазии, и он чувствовал себя неудовлетворенным.
Теперь он решил поднять планку.
И посмотреть, как отреагирует рыжая.
Машина Итало остановилась у ворот школы.
— Ну вот, приехали. — Итало выключил мотор и указал на свой домик. — Знаю, снаружи неважно выглядит. Но внутри уютно.
— У тебя правда есть фрукты в сиропе? — спросила Алима, у которой было пусто в желудке.
— Конечно. Моя жена сделала из персиков с моего дерева.
Итало замотал шею шарфом и вылез из машины. Достал из кармана ключ и вставил в замок.
— А это кто прицепил?
Вокруг замка была цепь.
— Раз!
От удара об пол экран телевизора взорвался с оглушительным грохотом, тысячи осколков разлетелись повсюду — под парты, под стулья, по углам.
Пьерини схватил видеомагнитофон, поднял его над головой и швырнул об стену, превратив в груду металла и проводов.
— Два!
Пьетро был потрясен.
Что на него нашло? Почему он все ломает?
Ронка и Баччи стояли в сторонке, наблюдая за разбушевавшейся стихией.
— Теперь посмотрим… как… ты нам покажешь следующую сраную… кассету., про эти сраные… Средние века… — Пьерини тяжело дышал, пиная магнитофон.
Он чокнутый, он не понимает, что делает. За такое выгнать могут.
«Если узнают, что ты тут тоже был…»
«Не-е-ет, не-е-ет, посмотри, что он делает, это невозможно…»
Пьерини ломал стереосистему.
«Ты должен что-то сделать, и немедленно».
«Хорошо. Но что?»
«ТЫ ДОЛЖЕН ЕГО ОСТАНОВИТЬ».
«Если бы только я был…
(Чаком Норрисом, Брюсом Ли, Шварценеггером, Сильвестром Сталлоне)
…побольше и посильнее… Это было бы проще».
Никогда в жизни он не чувствовал себя таким беспомощным. Он уже видел перед собою конец счастливых школьных лет, но не мог ничего поделать. Голова отказывалась работать, когда он пытался думать о последствиях: взыскание, исключение, разоблачение. Ему казалось, что у него в горле застрял огромный ком.
Он подошел к Баччи:
— Ну скажи ему. Останови его, прошу тебя.
— А что я ему скажу? — уныло пробормотал Баччи.
Пьерини тем временем продолжал терзать остатки колонок. Потом обернулся и что-то увидел. Рот его искривился в мерзкой ухмылке. Он направился к высоким металлическим полкам, где лежали книги, электроприборы и прочие учебные материалы.
Что он еще задумал?
— Ронка, поди сюда. Дай руку. Подсади меня.
Ронка подошел, сцепил руки. Пьерини оперся на них правой ногой и забрался наверх. Он смахнул рукой на пол картонную коробку, которая раскрылась, и из нее выкатился десяток цветных баллончиков с краской.
— А теперь повеселимся!
Что за придурок повесил цепь на замок?
Несчастный идиот, который мечтает остаться на второй год.
Итало крутил цепь в руках, не зная, что делать.
Его уже начали доставать эти дурацкие шутки.
Да что с этими детьми творится?
Ты им слово скажешь — они тебе десять и смеются прямо в лицо. Не уважают ни учителей, ни школу — никого. В тринадцать лет они уже встали на прямую дорожку к преступности и наркомании.
«Во всем виноваты родители».
Алима высунула голову в окошко:
— Итало, что случилось? Почему ты не открываешь? Холодно.
— Посиди тихонько. Я думаю.
«На этот раз, видит Бог, я им устрою».
Нужно остановить их и наказать, а иначе в следующий раз они подожгут школу.
«Но как мне теперь попасть внутрь?»
Он был взбешен не на шутку. Исходил желчью и испытывал зверское желание все крушить.
— Итало?!
— Ну что еще? Не мешай! Не видишь, я думаю? Сиди тихонеч…
— Да пошел ты! Отвези меня обрат…
Бум-м.
Взрыв.
В школе.
Глухой, но сильный.
— Что за чертовщина? Ты тоже слышала?
— Что?
— Как что? Взрыв!
Алима указала в сторону школы:
— Да. Вон там.
Итало Мьеле понял. Понял все.
Все стало ему абсолютно, полностью, совершенно ясно.
— САРДИНЦЫ! — запсиховал он. — ЧЕРТОВЫ САРДИНЦЫ!
Потом, осознав, что орет как дурак, он приложил палец к губам, доковылял, покачиваясь как орангутан, до Алимы и продолжил вполголоса:
— Мать моя женщина, сардинцы! Это не дети ее повесили, цепь-то. В школе сардинцы.
Алима ошеломленно поглядела на него:
— Сардинцы?
— Говори по-ти-ше! Сардинцы. Да, сардинцы. Цепь повесили они, ясно? Так они могут воровать спокойно.
— Не знаю… — Алима сидела в машине и доедала тирамису. — Итало, а кто такие сардинцы?
— Что за вопросы! Сардинцы — это сардинцы. Но они крепко ошиблись. Я им покажу. Ты жди здесь. Не уходи никуда.
— Итало?
— Тихо. Говорю тебе, молчи. Жди.
Итало поковылял вокруг школы, приволакивая больную ногу.
Ни в одном окне свет не горел.
«Я не ошибся. Взрыв Алима тоже слышала».
Он прошел еще.
Холод забирался под воротник, зубы стучали.
«Может, просто упало что-то? Был сквозняк, дверь хлопнула. Но как же цепь?»
Потом он заметил слабое свечение с задней стороны здания. Оно шло из-за решеток на окнах класса технических средств обучения.
— Вот о… ни где, сардинцы.
Что ему делать? Вызвать полицию?
Он прикинул, что ему понадобится по меньшей мере минут десять, чтобы доехать до комиссариата, еще десять, чтобы объяснить этим тупицам, что в школе воры, и еще десять, чтобы вернуться. Полчаса.
Слишком долго. За полчаса их уже и след простынет.
Нет!
Он должен сам поймать их. Взять их с поличным.
Наконец-то он сможет кое-что предъявить этим уродам из «Стейшн-бара», которые над ним насмехались.