– Бивара сикутжу, – хвастается своими познаниями мой пернатый собеседник.
– Как я погляжу, мэтр Ворон – большой знаток.
– Чертовы колдуны! – хрипло каркает говорящее пернатое.
– Чертовы вороны! – подхватываю я.
– Следи за своим языком, маленькая бесстыдница! – сердится птица. – Я пытаюсь до тебя добраться, но это очень непросто. Движущаяся вода мешает моему волшебству. Пока ты на корабле, ничего не получится.
– Выходит, ты тоже колдун?
– Чародей, дорогуша, а никакой не колдун.
– Какая разница?!
Ворон недовольно нахохливается.
– Сейчас не время для лекций, – бормочет он.
– А по-моему, самое время. Ты, да я, да мы с тобой. Вся компания – это дерево да туман.
– Так только кажется. Уверен, ты заметила тени. Это духи, они обязательно станут подслушивать. Дерево создал я, оно – зона покоя, которая может в любой момент рассеяться. И тогда…
– Короче! – перебиваю я его. – В чем разница между колдуном и чародеем?
– Как нетерпелива молодость! – восклицает птица, закатывая глаза. – Колдуны владеют наукой снадобий и заколдованных предметов, но подлинное волшебство им не по плечу. То ли дело чародеи!
– В смысле?
Побуждаю птицу продолжить, видя, что она не настроена распространяться. Мне хочется понять, что к чему. Но объяснение грозит затянуться. Ворон возобновляет представление: озирается с видом параноика, долго прыгает на ветке, прежде чем уступить и продолжить.
– У чародеев – собственная волшебная сила, она течет в их жилах, бежит у них под кожей, ею полнятся их легкие. Они могут поступать с волшебством по своему усмотрению, менять ход событий. Потому-то они редко встречаются и вызывают страх. Самые способные могут направлять окружающее волшебство, которое без своего ведома порождает любое живое существо.
– Если ты собирался меня поразить, то уймись, это напрасный труд. – Не знаю, почему так психую, может, потому что все происходит во сне, но напыщенный ворон страшно действует мне на нервы. – Вместо того чтобы дать мне спокойно поспать, ты вторгся в мои сны со своими ужастиками. Если смысл в том, чтобы я уяснила, что ты ничем не можешь мне помочь, то лучше успокойся. Спасибо.
Моя злость, как ни странно, поднимает ворону-чародею настроение. Он даже издает звук, похожий на хихиканье.
– Клянусь стариком Балиганом, ты – копия своего папаши!
Меня обдает холодом, хочется надеяться, что я ослышалась, но я знаю, это не так.
– Ты про моего отца?!
– Тсс! Не так громко! Я же говорил, безопасность оставляет желать лучшего.
– Ты знаком с моими родителями? – спрашиваю я, стараясь совладать с собой и со своим голосом.
– А как же! – отвечает птица, словно это само собой разумеется.
– Отвечай, кто я! – приказываю я почти в истерике. – Если ко мне вернется память, я сумею избавиться от Эликса.
– Молчи! – снова требует пернатое. – Так волшебство не работает. Одних слов мало, чтобы…
Он таращит глаза и, осекшись на полуслове, замирает и прислушивается. Я ничего не слышу. Что ж, он чародей, у него могут быть недоступные мне органы чувств. Внезапно меня настигает высокий звук, похожий на скрип, рвущий барабанные перепонки и резонирующий в челюстях.
– Нас засекли! – сообщает ворон, ероша перья на шее.
Туман темнеет, и я, подняв глаза, понимаю почему. Позади белого скелета дерева теперь вырисовывается громадный силуэт. Он приближается, распространяя тошнотворный запах. Птица готовится вспорхнуть с ветки. Мир вокруг нас распадается на части, усеявшись черными разрывами.
– Мне пора! – бросает ворон, взлетая. – Будь настороже!
Резко просыпаюсь. Вокруг меня по-прежнему вьется туман. Постепенно до меня доходит, что он настоящий. Баржа бесшумно плывет, как в густом облаке, в котором вязнут ее красные и зеленые опознавательные огоньки. Одного взгляда в сторону рубки достаточно, чтобы успокоиться: Сафр по-прежнему стоит у штурвала. Удивительно, как он умудряется что-то различать в этом супе.
Я облегченно перевожу дух, роняю голову на подушку и вскоре погружаюсь в сон, уже не нарушаемый никакими сновидениями.
– Эй, просыпайся! Ты должна это увидеть!
Я продираю заспанные глаза. Убедившись, что разбудил, Маргуль перестает меня трясти. Скидываю спальный мешок, в который замоталась, и сажусь. Приходится протирать глаза и моргать, прежде чем ко мне возвращается зрение. Уже давно рассвело, туман рассеялся. Канал снова сузился, кажется, он лишь немного шире баржи. Мы плывем в тоннеле из сомкнувшихся над нами зеленых и желтых ветвей густого леса, который будто пытается спрятать нас от остального мира. Крылья птиц стремительно разрезают утренний воздух. Ветви колеблет легкий ветерок, на нас неспешно опускаются желтые листочки. Большая капля росы падает мне на макушку, стекает по затылку и окончательно будит.
– Что такое?.. – бормочу я, не понимая, зачем вообще понадобилось меня расталкивать.
– Тиваз Икиматур, – лаконично отвечает Сафр, не выпуская рукояти штурвала.
– Рунический тоннель, – переводит Маргуль. – Мы покидаем твой мир и возвращаемся в наш.
Только сейчас мне начинает открываться, что они пытались мне объяснить в прошлый раз. Другой мир? Это еще какой?
Держась за леерный трос, я напрягаю зрение. Баржа медленно вплывает в настоящий, а не лиственный тоннель. Свет меркнет, птичье пение и трепет листьев постепенно стихают. Теперь слышен только шум двигателя, отражающийся от каменных стен тоннеля. Может показаться, что нам навстречу движется другая баржа. Тоннель не совсем темный, повсюду мерцает зеленоватый свет. Я поднимаю глаза. Потолок густо исписан нанесенными прямо на камень зелеными письменами.
– Что здесь написано?
– Это знают только колдуны. Я думаю, здесь говорится о Переходе из одного мира в другой. Письмена создают Переход.
– Как это возможно? – Я поворачиваюсь к Маргулю. – Где находится ваш мир по отношению к моему? Разве это может служить их связью?
– Не знаю.
Внезапно стук дизельного двигателя прекращается. Тишина становится почти осязаемой.
– Почему ты заглушил двигатель? – спрашиваю я с упреком Сафра, покинувшего рубку и присоединившегося к нам. – Кто управляет баржей, если не ты?
Сафр, глядя на меня, выдыхает дым.
– Почему, почему… – передразнивает меня догрон. – Апикутилар илиану мики ниакук.
– Что?..
– Слишком много вопросов в одной голове, – переводит он.
– Руны делают и это, – объясняет в ответ на мое недоумение Маргуль. – Нас несет течением.
– А если встречный корабль? Здесь не разминуться!
– Вода течет в одну сторону. Никакого встречного корабля, – терпеливо говорит догрон.
– Значит, в тоннеле одностороннее движение?
– Апикутилар… Слишком много вопросов, – укоряет меня Сафр.
Он приносит из рубки две трубки и одну протягивает брату. Старший догрон достает из кармана кисет и набивает трубку. Зажигать ее излишне: табак начинает тлеть, стоит поднести трубку ко рту. Маргуль берет кисет и совершает точно такую же операцию. Я думаю, что он забыл про мой вопрос, но нет, из густого облака дыма, заслонившего руны, доносится ответ:
– Есть много рунических путей, связывающих наши миры. Это и каналы, и мощеные дороги, и проселки с верстовыми столбами. Взять этот тоннель: ход только в одну сторону.
– Что, существуют и другие миры?
– Я знаю два: твой и мой. Но я всего-навсего невольник-догрон. Я не знаю всех ответов.
Дальше мы плывем под руническими фразами в полном молчании. Вход в тоннель позади нас сжимается из яркого пятна в мерцающую точку. Я смотрю на свои ладони, освещенные волшебным зеленым светом. Он лежит на всем вокруг, все кажется нереальным. Нахожу взглядом клетки с животными. Совсем про них забыла. А ведь я за них отвечаю, таково повеление Эликса.
Я снова нарушаю молчание.
– Это надолго?
В этот раз я удостаиваюсь внимания Сафра, цедящего обращенный ко мне приказ:
– Нипируннаи!
Мне на выручку опять приходит его брат.
– На час, – тихо говорит он. – А теперь замолчи и не двигайся. Пусть время скользит, как корабль по течению. Для нас, догронов, это время сосредоточения. Ты должна это уважать.
Приходится мне прикусить язык. Ничего я не поняла. Что еще за особенный момент? Даю себе слово расспросить Маргуля позже, а пока что сажусь, привалившись спиной к рубке, натягиваю до подбородка спальный мешок и молча наблюдаю бег рун над головой.
Мне трудно поверить, что происходит что-то необыкновенное. Лично я не ощущаю никакой разницы. Ни покалывания, ни пощипывания, ни зуда. Пахнет мокрыми камнями, серой и табаком – все-таки рядом догроны. Выходит, у волшебства нет запаха. Вдруг оно действует, как радиация, – сила, которую наши чувства не улавливают, несмотря на ее сокрушительную мощь? Не вредно ли для здоровья подвергаться сильному волшебству? Вдруг меня ждут опасные последствия? Догроны – чудища, сотворенные колдовством Эликса. Но я-то совсем другая! Что будет со мной? Вопросов столько, что я больше не в состоянии усидеть. Мне необходимо потратить распирающую меня энергию хоть на что-то. Я верчусь и никак не нахожу удобную позу. В конце концов сбрасываю спальный мешок, но быстро замерзаю и снова под него ползу. Чувствую, догронам все труднее терпеть мою возню.
– Иввит акару? Нервничаешь? – спрашивает Сафр. – Тук, пужортарук. – И он сует мне свою трубку.
– Ты что?! – Я оскорбленно отталкиваю вонючую штуковину. – По закону я еще ребенок, дети не курят!
– Неужто? – Он искренне удивлен. – Матана. Жаль.
Крепко держа трубку, он усиленно втягивает дым, раздувая грудь и щеки. А потом наклоняется и выдыхает весь дым прямо мне в лицо. Я кашляю, задыхаюсь, меня вот-вот вывернет от запаха серы и гвоздики.
В следующую секунду гадливость сменяется истомой. Руки и ноги размягчаются, вся я превращаюсь в тряпичную куклу. Только и могу, что скорчиться под спальным мешком в полном оцепенении.
Зато мое сознание раскрывается, ка