Кидис на четвереньках взбирается на насыпь, отвешивает Сиду подзатыльник и сталкивает его с путей. Сам скатывается следом. В следующую секунду над нами с ветром проносится тяжеленный лязгающий состав, вагон за вагоном, и мерзлая земля дрожит. Мой новоиспеченный зять тащит Сида за шкирку, орет на него дурным голосом, кроет матом. А тот только лыбится.
У меня трясутся руки.
Кидис подтаскивает Сида к толпе и разжимает хватку:
— Сука, отморозок ты конченый, — рычит он. — Ты тут веселишься, а нам предлагаешь в Новый год твои кишки с рельсов собирать? Здесь же девушки…
Все отворачиваются, ржут, машут руками, бредут обратно в сторону дома.
Но Сид не двигается с места, и я остаюсь с ним. Моя душа почти при смерти, а он лишь спокойно меня рассматривает.
Я снова на него накидываюсь:
— Идиота кусок! Дебил, придурок! — И бью его кулаками куда придется, бью довольно долго, пока он не перехватывает мои запястья.
Он притягивает меня к себе и обнимает:
— Наверное, нам срочно нужна еще одна трубка мира, Лик. Да?..
Никто больше не умеет так меня утешать и так произносить мое имя.
— Вот что ты пытался изобразить этой тупой выходкой?! — Я начинаю плакать, реветь, выть. Никакой силы воли нет. Прощай, макияж а-ля Софи Лорен.
— Хотел исчезнуть.
— Больной… — задыхаюсь я. — А как же я?.. Ты исчезнешь, а я?.. Я же на тебе двинулась!
— А я двинулся на тебе, — тихо говорит он и гладит мои волосы.
— Я каждый вечер бродила по улицам, искала тебя…
— А я всеми вечерами торчал на лавке у твоего универа… Но ты каждый раз пробегала мимо. С мажором за ручку. Я приходил долго. Но я кто? Отброс. И ловить мне нечего, так какого же…
Я гляжу на Сида и ушам своим не верю. Неужели все это время я не замечала его, чтобы остаток вечера высматривать на улицах, не щадя глаз?
Он вытирает с моих щек слезы и разводы черной туши. И ничего не выдает в нем недавней решимости сигануть под поезд. Даже в такие моменты он беззаботен так, что становится жутко.
— Сид, он не значит для меня ничего… — Я пытаюсь докричаться до него и до себя. — Ничего!
— Зато ты для меня — все. Все. Понимаешь, рыжая?..
Мы сверлим друг друга взглядом. Его глаза — прозрачный серый лед, мои — мутное бутылочное стекло… Мы ровня. Мы — то, что валяется у всех под ногами. Мы просто идеально друг другу подходим.
Ну давай же, целуй меня.
Он и целует.
А над городом, что раскинулся под нашим холмом и отсюда виден весь как на ладони, в эту секунду расцветает разноцветный праздничный салют.
***
Вприпрыжку мы бежим к Светкиному дому, платье накалилось и прилипло к спине, у Сида зуб на зуб не попадает.
Внутри пьяные тела заторможено и хаотично передвигаются от стола к телику, от телика к дивану, треть присутствующих уже спит вповалку в живописных позах.
Пока я звоню маме и поздравляю ее с наступившим, Сид топчется у телефона, продолжая ежиться от холода даже в духоте жарко натопленной комнаты.
Мама желает мне счастья в наступившем году, успехов в учебе и найти наконец того, кого полюблю.
Кладу трубку, смотрю на Сида и понимаю: а я его нашла… Вот этого ненормального мальчика с кучей проблем, прибившегося ко мне, словно дворовый ободранный кот. Вот этого нежного невесомого мальчика с моей душой в груди.
Мы просто стоим рядом, глупо улыбаемся и во все глаза разглядываем друг друга. И я чувствую сокрушительное, ломающее ребра счастье. Хочется очутиться в сказке его прикосновений. В раю или аду, но только с ним.
Сид тихо шепчет:
— Здесь слишком людно, да?
Я киваю, не сводя с него глаз.
Он берет меня за руку и быстро тянет за дверь.
В холодной комнате, где на диване свалены горы курток, свободна кровать, мы ныряем под укрывающий ее старый шерстяной плед. Кровать прогибается почти до пола, и я словно падаю в яму, без всякой возможности выбраться. Сид нависает сверху, одним рывком расстегивает молнию на толстовке, бросает ее на пол.
Наклоняется, хватает ладонями мое лицо и впивается губами в мои губы. Он целует меня так, словно вот-вот наступит конец времен, я даже ощущаю горький привкус крови. Стены в душе рухнули, в ней гуляет штормовой ветер. Судорожно тащу вверх футболку Сида, расстегиваю ремень, чувствую, как его горячие руки избавляют меня от остатков одежды. А дальше я уже ничего не соображаю, я себе не принадлежу. Он забирает меня в свой мир, где с разбегу — в ослепительное небо, где у нас есть крылья…
Медленно прихожу в себя, Сид, продолжая крепко сжимать мои плечи, пытается успокоить дыхание. Я щурюсь, хотя комнату освещает только тусклая лампочка под потолком.
Сид скатывается в сторону, ослеплено моргая, а потом выдает:
— Охренеть… Вот это да. Просто охренеть.
Вот так все и произошло. Бездумно. Глупо.
Плевать.
Глава 30
Просыпаюсь в страшной жаре от ощущения тяжести. Рядом, закинув на меня руку, ангельским сном спит Сид, в глаза светит яркое зимнее солнце.
Разглядываю его лицо: родинки, дрожащие темные ресницы, еле различимые белые шрамы, полученные в неведомых драках… И в груди расцветает невыносимая нежность. Вспоминаю наше знакомство и становится смешно: если бы кто-нибудь мне тогда сказал, что у нас с Сидом до такого дойдет — сразу пал бы от моей руки.
У соседней стены на заваленном одеждой диване в блаженной дреме посапывает мой вчерашний несостоявшийся кавалер. Этот тут какими судьбами?
Осторожно высвободившись из объятий Сида, свешиваюсь с кровати, нашариваю на пыльном полу белье и праздничное платье. Под пледом напяливаю их, встаю и тихонько выхожу из комнаты.
В сенях я сразу же налетаю на Светку — та в клубах мороза вваливается в дом с улицы. Шмыгает носом, вытирает рот:
— Токсикоз достал совсем. Все утро полощет, — хрипит она. — Пойдем, чаю попьем. Пока честной народ еще спит.
В комнате стоит спертый запах перегара, в тарелках оплывают остатки недоеденных салатов, в бокалах плавают остовы сожженных бенгальских огней. По телику улыбающийся круглолицый дядька шлет всем привет с Большого бодуна. Юморист.
Светка наливает в две чашки чай, садится напротив, подпирает ладонью щеку. И с хищным любопытством на меня смотрит.
— Ну и как все прошло? Колись!
Я краснею и задыхаюсь от возмущения. Светка и чужое личное пространство — понятия несовместимые.
— Не твое дело! — рычу исступленно. Сейчас начнет выяснять: кто, кого, куда и сколько раз — это ее излюбленная тема.
— Давай-давай, колись! — не унимается Светка.
Ну что за беспардонный человек!
Я разглядываю хороводы чаинок в чашке.
— Ну… Это было… — Нет, не буду я ей ничего рассказывать. — Ой, Свет, иди-ка ты, а?
— Ладно, — шепчет она заговорщицки. — Мы это проходили…
Стоило мне хоть раз уступить этой жизни, точнее, не жизни, а Сиду, как уже стервятники налетели. Светка любит собирать сплетни, а я сейчас не в том настроении. Я сейчас вообще не настроена, как расстроенное пианино.
— Думаешь, что все обо всем знаешь, Свет? А может с Сидом все совсем по-другому? — патетично вопрошаю я.
А она прыскает и заливается смехом:
— Как с ним — я как раз и знаю…
Я смотрю ей в глаза. Рот не слушается, кривится в ухмылке…
В любых обстоятельствах держать все под контролем — это я умею.
Но мне очень хочется отмотать время назад и эту Светкину фразу не расслышать. Полную яда, гнили, никому не нужную фразу. Уродское, подлое признание. Если бы Светка просто взяла ведро с помоями и вылила их на мою башку, было бы легче — не так противно.
Чашка дрожит в руке. В душе снова разверзается чернота.
— Ой, хватит, Лик. Не кори себя — раз само в руки шло, грех не взять. Только ни на что особо не надейся. — Ее опухшие глаза полны сочувствия. — Он временами себя-то не помнит. Какие он тебе дифирамбы-то пел? Что ты для него все, да?
Вот взять бы ее слова и засунуть обратно в глотку. Только мараться никакого желания нет.
Самое интересное, что я всегда была уверена: стоит убрать шипы — твою тонкую кожу разорвут, а сердце вынут и выбросят в грязь. Но мама с дядей Костей, та же Светка со счастливым замужеством, мальчик Сид, легко утянувший меня в свою невесомость — они заставили меня усомниться, рискнуть, поверить… А я была права, и осознание этого, похмельное и виноватое, возвращается ко мне только сейчас.
Я смотрю в окно на первый день нового, 2004-го. В нем даже солнце какое-то тусклое, разбавленное, ненастоящее. Претит. И от избенки замызганной тошнит, и от пьяни всей этой, и от беременной Светки — Баунти в грязной растянутой футболке… Даже от чая безвкусного, нехитрого…
Но мне очень нужно узнать правду. И правда сейчас сожжет мою душу и раз и навсегда очистит от глупой любви.
— Он говорил так и тебе? — Я отчего-то не узнаю свой отрывистый и грубый голос. Снова смотрю на сестру, ловлю и фиксирую ее бегающий взгляд.
— Ага… Знаешь же: в августе мы с Юркой взяли паузу, а Сид тогда только появился в тусовке. Ну я с ним и замутила… Ну не знала я, сколько ему лет, понимаешь? Я просила твоего совета, но ты, Снежная королева, тогда до меня так и не снизошла!
Светка переживает, не глядя, складывает из мятой салфетки треугольник, сгибает его напополам — и еще, и еще…
Но она плохо меня знает, если думает, что увидит мои слезы. Все мы родом из детства, и еще тогда я дала себе обещание не плакать даже в моменты, когда чувствуешь, что вот-вот навсегда закроешь глаза.
Мозг работает в автономном режиме, анализирует, сопоставляет, делает выводы…
— В августе, говоришь? — бормочу, и разум пронзает смутная догадка. — Свет… Ты от кого залетела-то? Только честно.
И картинка вокруг начинает еле заметно искажаться, подергиваться, заполняться черными назойливыми мушками: так я обычно в обморок отчаливаю. Если отчего-то становится очень плохо…
Светка глядит в чашку и улыбается, будто тихо помешалась: