Нехотя открываю.
— Здравствуй, Анжелочка! Давно тебя и твоей мамы не видно, я и посомневалась, дома ли вы вообще. Вот, третий день в вашем ящике торчит. Подожгут, не дай бог, случится пожар… — Она протягивает мне почтовый конверт без обратного адреса, и я цепляюсь за ручку, чтобы удержаться на подкосившихся ногах.
Благодарю вредную старуху, хватаю письмо, бегу в комнату и падаю на пол, судорожно пробегая глазами по неровному мелкому почерку, которым написан мой адрес. Отправитель не указан, но я знаю, кто он.
Трещит мороз, в небе взрываются звезды, их взгляд прожигает насквозь, их свет освещает путь… Сид. Он реален, в моих руках доказательство этому.
Разрываю конверт, разворачиваю тетрадный листок. Читаю. Перечитываю много раз. Дрожу и глотаю слезы.
Привет, Лика!
Что ты знаешь о трассе М-5? Я тоже раньше о ней ни черта не знал, но оказывается, Федеральная автомобильная дорога М-5 «Урал» — автомобильная дорога федерального значения Москва — Рязань — Пенза — Самара — Уфа — Челябинск, протяженностью 1879 километров.
Теперь копилка моих бесполезных знаний пополнилась, потому что на одном из отрезков трассы расположен поселок городского типа, где я живу. Сквозь него день и ночь пролетают машины — легковушки и фуры.
Я люблю сидеть на отбойнике и провожать их взглядом — они уходят по разветвлениям дорожной сети до конечных пунктов в сотнях и тысячах километров от этого места.
Поселок со всех сторон окружен лесами. Леса начинаются сразу за огородами, тянутся на много верст вокруг, и в них наверняка живет нечисть — ведьмы и лешие. У меня все-таки получилось попасть в сказку, Лик.
Сказка: пять пятиэтажек и церковь в Центре, два продуктовых магазина, вещевая ярмарка по пятницам, школа, детский сад, библиотека и больница, где медсестрой трудится моя тетя.
В школе учатся дети со всей окрестной мухосрани — кроме поселковых, сюда на автобусах привозят народ из сел и деревень, расположенных в радиусе пятидесяти километров.
Благодаря этому единственный одиннадцатый класс укомплектован почти полностью: нас тут восемнадцать человек. Двенадцать парней, шесть девчонок.
Поначалу местным я не нравился — ни разу не видели чуваков с серьгой в ухе. Но я все им популярно объяснил. Так, что они поняли.
По школе ходит слух, что я с приветом, но теперь все девушки из старших классов не дают мне прохода.
Зачем я рассказываю это тебе? Сам не знаю. Просто хочу, чтобы ты была в курсе. Но я не пользуюсь положением, не хожу на их посиделки, не вожу девчонок домой и не принимаю их приглашения.
Тут вообще ничего не происходит.
Давно адреналин не хлыстал в башку, давно никто не смотрел на меня так, как ты, когда мы перекрывали друг другу кислород…
Я часто думаю об этом.
Предновогодняя тоска наседает, намекает: выйди, начисть рожи паре случайных прохожих, убейся в слюни водкой, угасись тем, что тебе подгонят друзья, а потом, возвращаясь домой, обблюйся в полупустом троллейбусе, везущем тебя на рога к самому черту… Потому что мир несправедлив, потому что ты один. Вечно по жизни один. И легче не станет.
Там, в своей реальности, я бы точно сторчался. Однажды на спор я уже пробовал. Дурак был. Заработал трещину в кости. Месяц на гитаре играть не мог. А отходняк был такой, что чуть в петлю не влез. Но самая жесть, что я до сих пор помню, какими глазами ты тогда смотрела на меня… Хорошо, что я сейчас в этой сказке. Здесь неоткуда достать.
А осенью лес у трассы горел красными и желтыми кронами кленов и берез, а небо было бледно-голубым, почти белым, с молочными облаками. Темные ели на контрасте казались еще более зелеными, загадочными.
Градиент этих цветов каждый раз запускал в голове ассоциации с тобой, рыжая. Он будил мою память, растаскивал душу на куски.
Как тебе лирика? Что скажешь, способен ли мужик на такие чувства?..
Однажды в октябре я увидел у отбойника сбитую лису. Лиса была жива, пыталась поднять голову. Я притащил ее домой и, невзирая на вопли тетки, поселил в своей убогой комнате.
Как ни странно, лиса выжила, к вечеру уже лопала собачьи консервы, спустя день ходила за мной по квартире как привязанная.
Она ждала меня и всеми вечерами сидела возле моих ног.
Но разве так должен был жить самый красивый зверь этого леса?
Я ее отпустил.
Она долго недоверчиво смотрела в мои глаза, но уходить не собиралась. Пришлось заорать, и она скрылась в чаще.
Беги, рыжая.
Пожалуйста, беги и больше не оглядывайся…
Я мог бы спросить, как у тебя дела, оставить обратный адрес, но все это больше не имеет никакого значения. Я просто надеюсь, что у тебя все хорошо.
Sid».
Первой мыслью было вскочить и бежать в ближайшее почтовое отделение, чтобы определить по штемпелю место отправки. Я верчу в руках письмо, выпавшее из параллельного мира, но помимо обратного адреса на нем отсутствуют и почтовые отметки.
И тут в мой мозг, размякший от бесполезного лежания в кровати, вползает похожая на прозрение догадка: это послание могло оказаться в почтовом ящике только одним способом. Сид сам его там оставил.
Спустя двадцать минут я, нахлобучив на голову дурацкую шапку с помпоном и укутавшись в пуховик, еду в троллейбусе и смотрю на застывший солнечный мир сквозь маленький островок прозрачного стекла среди белых морозных узоров.
Сейчас я выйду на остановке у большого торгового центра, пройду десяток метров вверх по улице и окажусь перед темным подъездом ветхого желтого дома, поднимусь по скрипучим деревянным ступеням на второй этаж, постучу в высокую дверь и услышу за ней шаги. Она откроется, а дальше наяву сбудется самый светлый, самый сокровенный сон.
Я увижу звезды.
Я стану плакать и просить прощения, а он только улыбнется и обнимет меня. Я распрямлюсь, потому что с плеч упадет огромный камень. Я скажу, что больше не боюсь раскрывать свою душу, скажу, что больше не боюсь любить. Скажу, что люблю…
И вот я умираю перед огромной, выкрашенной зеленой краской дверью, в полутьме подъезда загадочно блестят ее замки, из глазка льется свет зимнего солнца. Набираю в грудь побольше воздуха, заношу кулак. Удары сердца сливаются в сплошной гул, в глазах рябит. Стучу, прислушиваюсь. Тишина. Стучу сильнее, но ничего не происходит.
— Сид, пожалуйста… Пожалуйста… — шепчу, и разочарование разрывает душу на части.
Щелкает замок, из соседней квартиры показывается белобрысая девочка лет тринадцати. Она растерянно оглядывает меня с ног до головы:
— А Галина Яковлевна в прошлом году еще умерла… Ой, вы к Сережке?
Я подбегаю к ней и в истерике шиплю:
— Да, я к нему! Он приезжал? Был здесь, так?
Девочка кивает:
— Да, он приезжал на зимних каникулах. Какие-то дела решал. Но несколько дней назад уехал…
— Оля, кто там? — раздается за ее спиной, Оля извиняется и захлопывает дверь прямо перед моим носом.
Я бреду к остановке.
Креплюсь изо всех сил.
Невесомый мальчик Сид сделал выбор. Он отпустил лису с ее дурацким пушистым хвостом в естественную среду. Он больше никогда не появится в моей жизни.
Мне больше не на кого оглядываться, некого ждать. Не у кого просить прощения. Я осталась одна…
Мне бы только не упасть трупом посреди этой скованной морозом улицы.
А уж дома, в пустой покрытой слоем пыли комнате, я дам волю чувствам. Потом возьму себя в руки, определюсь, в каком направлении строить новый хрупкий мост из иллюзий и идти по нему в светлое будущее. Раз уж все ранее возведенные пали и разрушились в один миг под напором надежды.
В невыносимой легкости пройдут остаток января, февраль, мой девятнадцатый день рождения, и придет весна, которая сменится летом.
Глава 41
Пыльное заляпанное окно в конце университетского коридора являет вид на изнывающий от жары город. Там, внизу, плавится асфальт, если верить радио, температура идет на обновление рекорда столетней давности.
Я только что блестяще сдала общую часть уголовного права, и учеба на втором курсе подошла к завершению.
Сейчас закрою в деканате зачетку, попрощаюсь с одногруппниками и смело выйду под это пылающее солнце.
Впереди еще два месяца лета. Возможно, я останусь в раскаленном воняющем гудроном городе, разведу цветы на балконе, на отложенные собственноручно заработанные деньги куплю коту кошачий домик и шлейку, буду ездить в гости к Светке и ее домочадцам… Возможно, приобрету горящую путевку и улечу греть пузо в не менее жаркие страны. Возможно, переклею обои в своей квартире…
Из аудитории с величайшим грохотом вылетает красная как рак Алеська:
— Анжелик! Он мне «отл» поставил, ты можешь такое представить? Спасибо тебе. — Она осторожно заглядывает мне в глаза и трогает за руку. — Ну как ты, а? Все ровно?
Я киваю.
Январь и февраль, мой девятнадцатый день рождения, весна, сменившаяся летом — все это время действительно прошло, проплелось для меня в невыносимой легкости. Невыносимой. Потому что через пять дней после того, как до меня долетело письмо от Сида, погибли мои родители. На заснеженной трассе под Красноярском старенькая иномарка дяди Кости влетела под фуру.
Первой об этом почему-то сообщили тете Кате, маминой старшей сестре, и она на попутках сразу примчалась ко мне из села Алексеево. Она, Светка и Кидис взяли ситуацию в свои мощные руки, а я только сидела и диву давалась, как это они все успевают. Я-то знала, что эту историю можно переписать заново, потому что она абсурдна, она не может на самом деле иметь место.
И горечь от успокоительных таблеток поднималась к горлу.
Потом потянулись невыносимо легкие дни — будто огромный осиновый кол вбили через рот, через грудь, прямо в желудок. Ни есть. Ни пить. Ни жить. Я разглядывала слабые бледные руки, по венам которых бежала кровь — единственное живое, что мне осталось от мамы. Она перетекла в меня, но останется запертой во мне насовсем.