За «детским языком», как и за многими стереотипами и штампами, стоит: а) нежелание глубоко погружаться в контакт с собеседником; б) установка, что это единственно правильно; в) желание получить одобрение у родителей ребенка; г) отказ признавать в ребенке полноценного человека и д) страх своей спонтанности. Да, многие боятся говорить с детьми о серьезном и важном, как-то их этим повредить, поэтому выбирают проверенные временем штампы.
О чем же говорить, если не о чем говорить, но нужно? Ребенок в этот момент может уловить те же чувства, что и телезритель при просмотре предвыборного ролика какого-нибудь кандидата: по обе стороны экрана понятно, что новые дороги останутся обещаниями, кругом вранье, тем не менее «так положено». На самом деле от тотального вранья и лицемерия страдают все стороны диалога.
А вот позиция Юлии говорить с детьми честно и по-взрослому дает им возможность отведать редчайшего в наших широтах плода: уважения к их личности.
Чтобы сообщить детям о разводе, следует вначале признаться себе, что этот разговор – невероятно тяжелый. Могут не понять (поначалу), могут обвинить.
Почему Юлии показалось враньем, что «идеальный брак – когда родители паритетно занимаются детьми, практически не будучи связаны друг с другом»? Потому что частичная правда – разновидность вранья. Потому что связь, влечение мужчины и женщины – основа семьи, а когда его нет, остаются родительские обязанности и одиночество, неудовлетворенность. Но правду на всю катушку не так-то просто выдержать.
Ко мне однажды пришла клиентка, которая попросила помочь вернуть радость в жизни, ее желания, «ее голос». Когда процесс пошел, оказалось, что «быть настоящей собой» она заказывала только до и после работы, а с девяти до шести она требовала оставить все по-старому, чтобы не ссориться с начальством. Когда я сказал, что не способен дать ей частичную свободу, она в гневе ушла.
И немного про детей и родительские эмоции. Благодаря книгам, подкастам и роликам на ютубе психологическая грамотность россиян сейчас велика как никогда прежде. Многие родители усвоили, что с детьми лучше общаться «я-сообщениями»: вместо «руки у тебя из задницы» гораздо экологичнее сказать «я разгневана и расстроена тем-то и тем-то». Всем нам хочется быть идеальными родителями и вырастить самых лучших, самых психологически здоровых детей. Увы, это мечты. Любое общение порождает стрессы и конфликты, которые могут привести и к травме, но главным образом это все питательная среда для личностного роста ребенка. А перестройка сознания, отказ от впитанных в нашем еще детстве фраз вроде «ничего тебе доверить нельзя» и «получишь еще двойку – станешь дворником» – настоящая духовная работа, требующая ресурсов и времени! Главное – не убить себя виной, когда снова проскользнет в вашей речи что-то про «слона в посудной лавке» или нечаянный матерок после опрокинутой ребенком кастрюли борща. За это всегда можно извиниться.
Про любовь
Я всегда чувствовала родительскую любовь, но она была неосязаемой
Мои родители в молодости увлекались Бенджамином Споком. Это американский педиатр середины XX века, известный своими довольно неоднозначными суждениями в области воспитания детей. Главное, что он сделал – убедил матерей в том, что растить детей можно с удовольствием, любить и ласкать детей очень нужно, а самим следует быть поспокойнее, тогда и ребенок будет счастливее. Я про него впервые услышала в таком ключе: «учил воспитывать детей, а от него самого дети отказались». В общем, неоднозначный специалист, я же говорю.
Но книги его явно были модными, и родители мои некие знания от него точно почерпнули. Например, про любовь между братом и сестрой – а точнее, как избежать ревности между старшим и младшим ребенком. Все детство я слышала одну и ту же историю. Когда я родилась, мы жили в однокомнатной квартире, и меня, грудного ребенка, выкатывали в коляске по ночам на кухню – брату моему это объясняли так: чтобы это крикливое создание тебя не разбудило. И вот ночь, я кричу, а родители мои не встают, а тихонько ждут, пока мой четырехлетний брат (тот самый, который к этому моменту уже читать сам научился, я вам рассказывала) не проснется и в сердцах не обвинит родителей в черствости и не поплетется на кухню укачивать меня. Таким образом они как бы вызвали у брата чувство ответственности за меня, потому что «никчемные родители» даже проснуться не могут. То есть ревность заместилась опекой. Такой вот подход.
Я всегда чувствовала родительскую любовь, но она была неосязаемой. Объятия, поцелуи, похлопывания – все эти тактильные проявления чувств не были у нас приняты. Ни со стороны родителей или брата ко мне, ни с моей стороны. Может быть – и наверняка – это все было в младенчестве, но к сознательному возрасту я с такой близостью с родителями уже не сталкивалась.
Бабушка целовала меня часто, это я помню. И очень хорошо помню свои ощущения от бабушкиных объятий и поцелуев лет с десяти: было неловко и некомфортно. Прежде всего от того, что меня не спрашивают, хочу ли, чтобы меня обняли или поцеловали. Я очень четко ощущала себя взрослым человеком с личными границами, которые, конечно от большой любви, нарушались.
Вообще проявление своих чувств в виде прикосновений для меня всегда было чем-то очень специальным, требующим подготовки и осмысленной проработки. Я будто робот просто знаю, что в этой ситуации хорошо бы человека обнять, а в этой поцеловать, а сейчас можно приобнять, и действую по плану. Дружеские поцелуи в щеку, например, для меня неприемлемы – не заложена в моей программе такая функция.
Но при всем этом я, безусловно, чувствую и любовь, и нежность, и привязанность к людям, просто я проявляю ее немного по инструкции.
И как, с учетом таких вводных, дать детям достаточное количество любви и нежности? Инструкция оказалась очень простой: целовать, обнимать и щекотать пятки до тех пор, пока они это позволяют.
«Я родила детей, чтобы целовать их, обнимать и щекотать пятки»
Женская, а в частности материнская, психика, она же такая, хитрая, защищает нас всеми силами. Из младенческого и последующих периодов моих детей мой мозг сохранил несколько историй, которые помогают мне поверить, что я, во-первых, ничего так мать, а во-вторых, прожила эти периоды довольно счастливо. Про то, как мы с мужем по очереди укачивали Мишку в пять утра, чтобы еще хоть часок потом поспать, или как он по ночам ходил с коляской по району, чтобы я хоть немного отдохнула, или дикие стрижки ногтей – все это уже затуманено. А вот запах молока, нежная детская кожа, беззубые улыбки, растопыренные пальцы на ногах, развевающиеся пять волосинок и мирный храп – это записано в памяти очень четко, я и сейчас чувствую все запахи, и улыбка немедленно расползается, и на душе теплеет.
Я обожала прикасаться к детям, вдыхать их, целовать с самого начала. Помните, я рассказывала про происхождение Гришиного семейного имени – Мешок с картошкой? С Мишкой ведь было так же. Вот Мишке месяца три, я покормила его, а потом надо же немного походить с ним на руках – но надо же еще повеселиться не забыть. Я поднимаю его вверх на вытянутых руках, он так смешно повисает, шея практически исчезает, остаются только складки. Он, уже полусонный, довольный и накормленный, смотрит на меня, улыбаясь и пуская пузыри, тихонько вздыхая и чуть ворча по-стариковски: мол, когда ты уже наиграешься и положишь меня в кровать? А мне так весело на него смотреть, на его пухлые щеки, аккуратно сложенные на груди. А потом еще зарыться носом в его шею, скрытую в складках, а там так вкусно пахнет молоком. А еще в этих складках пыль – да-да, пыль, которую я протирала влажными салфетками.
Эту историю про щеки, вздыхания и пыль в складках мои дети слышали от меня многократно – почти всегда я начинаю ее рассказывать, когда сокрушаюсь, как они выросли. «Боже мой, 185 сантиметров! А был же 53! А помнишь, как я тебя поднимала на руках?» Как может восемнадцатилетний Мишка помнить, как я его трехмесячного поднимала на руках? Но я рассказываю эту историю снова и снова, дополняя новыми нежными деталями, потому что так я передаю ребенку свою любовь на протяжении всей его жизни. Потому что это наша с ним неразрывная история, мы пережили эти мгновения вместе, и я не хочу их забывать. Более того, в нем я хочу продлить их максимально долго.
А как мы с мужем «играли на губе» спящего Мишки, а потом и Гришки тоже? Знаете, это очень весело: ребенок сопит, а ты так тихонько пальцем оттопыриваешь ему нижнюю губу, а она потом смешно возвращается на место – такая игра на губной гармошке. Дети на эту историю обычно восклицали: «Ну что вы за родители, как можно было так поступать с нами?» Но смешно же, причем всем.
Где-то с Мишкиных пяти лет – Гришиных двух – мы с мужем начали им читать на ночь. Я, конечно, пыталась таким образом аккуратно привить им любовь к чтению – об этом я вам расскажу в главе «Про школу», – однако из этого ничего не вышло. Но я не догадывалась, что эти предсонные наши чтения с детьми даны совсем для другого – это наше с ними время, когда они слышат мой спокойный голос, когда им самим тепло, уютно и хорошо в своих кроватях, когда горит лишь настольная лампочка, когда Нарния так близко. «А помнишь, – спрашиваю я сейчас Гришку, – как ты вечно через пять минут после начала чтения меня перебивал и спрашивал: «Так, а кто эта Люси? А как она оказалась в шкафу?” – а мы с Мишкой начинали на тебя ворчать, что ты плохо, как обычно, слушал в прошлый раз, где и рассказывалось, как Люси попала в Нарнию сквозь шкаф?» И мы начинаем вспоминать и хохотать. И тепло на душе.
А еще я с детства учила детей одной глупости – правильно растопыривать пальцы на ногах. Да, можно делать это как все, неправильно, оттопырив только большой палец, а можно делать это виртуозно, растопыривая пальцы веером. Вы так умеете? Я умею и показывала этот фокус детям при любом удобном случае – как правило, перед сном.