— Кто это? — тяжело выговорила Каджри.
— Похоже, что кто-то бьет в большой барабан.
— Мы теперь у самой сокровищницы, Сукхрам.
Внезапно кто-то захохотал совсем рядом. У нас волосы встали дыбом, мы не выдержали и бросились наутек вверх по лестнице. Вверху маячило темно-серое пятно. Мы поднялись на последнюю ступеньку и оказались на плоской крыше, поросшей густой травой. Оттуда, тяжело заухав, медленно взлетела сова.
— Так это сова, — перевела дух Каджри.
— Сова, кто же еще, — уверенно добавил я.
— Пошли отсюда, Сукхрам. Я больше ни за что не спущусь вниз.
— Пошли? Но куда?
— Э, да внизу озеро, — вглядываясь в темноту, воскликнула Каджри.
В это время со стороны сада послышался шум, а затем показались бегущие люди. Они громко кричали.
— Кто это, Сукхрам?
— Откуда я знаю?
Толпа достигла противоположного берега озера.
— Надо уходить, Каджри. Там люди. Они хотят напасть на нас. А ты женщина.
— Разве это люди, глупый! Это духи. Сейчас они будут здесь.
— Каджри! Я привяжу тебя к себе!
Она сняла передник, а я — дхоти[41] и остался в одной короткой набедренной повязке.
— Сними и юбку, — приказал я, — свяжи концы дхоти и передника, а одежду заверни в юбку. — Каджри сделала все так, как я велел. — Теперь привяжи сверток на голову.
Я обвязал Каджри дхоти и замотал свободные концы на себе вокруг пояса. Затем, несколько раз взмахнув факелом, я швырнул его в озеро. Факел упал в воду, вспыхнул в последний раз и погас. Когда глаза свыклись с темнотой, я увидел отраженные в озере мерцающие звезды. Теперь у нас не было факела.
— Выбрось кинжал, Каджри.
Взяв в зубы саблю, я с вытянутыми руками приготовился к прыжку.
— Смотри же переплыви, милый! — донесся до меня голос Каджри.
Ее слова предали мне силы. Я бросился вниз головой и ушел глубоко под воду. Вынырнув, я убедился, что Каджри держится молодцом. Она лежала у меня на спине, крепко обхватив меня руками, и уверенно била ногами по воде. Через несколько минут мы приплыли к заросшему берегу.
На берегу мы развесили одежду. Все промокло до нитки.
Так мы просидели часа два. Ночь была прохладной, и мы дрожали от холода. Наконец, не выдержав, мы надели непросохшую одежду и отправились домой.
Дул резкий, холодный ветер. Каджри стучала зубами. Чтобы согреться, мы побежали. Тогда на нас с лаем набросилась собака. Я ударил ее саблей и разрубил от морды до хвоста. Мы пустились во весь дух без оглядки.
В шатер мы прибежали до утренней звезды. Разделись и снова принялись сушить одежду. Мы завернулись в одеяла, развели костер и сели у огня. Почуяв меня, прибежала Бхура. Я прижал собаку к себе и стал гладить ее по спине. Бхура внимательно смотрела на меня, как будто ее что-то беспокоило.
— Э-э! Совсем забыл! — стукнул я себя по лбу. Встал и пошел к коню. Я похлопал его по морде и поцеловал у уха. Он тихонько заржал.
— Не сердись, — виновато шепнул я коню. — Сам видишь, задержался. Уж не взыщи, ты, поди, здорово проголодалась, скотина?
Я принес ему большую охапку травы. Каджри разжигала кизяки.
— Умираю, есть хочу, — сказала она, — поджарю хоть немного сладкого картофеля.
Батат быстро поджарился. Мы очистили картофелины и принялись за еду. Потом напились воды и легли. Тонкие одеяла не грели нас, так мы продрогли. Мы обогревали друг друга теплом своих тел, но уснуть не могли.
Я принес пару охапок соломы и положил на кровать, под подстилку.
— Нарвать бы листьев сахарного тростника, — мечтательно произнес я, — а то замерзнешь в этакую стужу.
— Подбрось кизяку в огонь, — сказала Каджри.
— Да он чуть тлеет.
Каджри поднялась и стала раздувать затухавший огонь. Потом мы завернулись в одно одеяло и уснули. У входа в шатер улеглась Бхура. Мы спали у самого костра на вольном воздухе — в шатре костер быстро гаснет. Утром нас разбудили яркие лучи солнца, и мы почувствовали себя свежими и отдохнувшими.
13
Когда я пришел к Пьяри, во дворе стоял невообразимый шум; под навесом сидел Рустамхан, а два его приспешника, Банке и Чакхан, самые отъявленные негодяи во всей деревне, держали за руку чамарку Дхупо и нещадно избивали ее туфлями. Рядом, шипя, как разъяренная пантера, стояла Пьяри. Кругом столпились люди, сбежавшиеся посмотреть на это зрелище. Дхупо отчаянно ругалась. Увидев меня, женщины закричали:
— Пришел ее хозяин. Интересно, будет она теперь задирать нос?
Я ничего не мог понять, подошел к Рустамхану и поклонился ему.
— А, Сукхрам! Взгляни-ка на эту мерзавку! — И он ткнул пальцем в сторону Дхупо.
— Что произошло, господин?
— Ты думаешь, я буду терпеть угрозы твоей жены? — закричала Дхупо. — Она еще будет меня обзывать! Что, я ее отца сгубила, что ли?
Я почувствовал, что земля уходит у меня из-под ног. Банке и Чакхан продолжали избивать Дхупо.
— Оставьте ее в покое, — крикнул я, оттолкнул обоих мучителей и встал между ними и Дхупо.
— А, знатный тхакур! Ты пришел вершить справедливость? — набросилась на меня Пьяри. — Убирайся!
— Пьяри! — закричал я. Ты что, ослепла от ярости? Заставляешь избивать женщину! Поднять руку на бедную чамарку, тебе не стыдно?
— Защити меня, добрый и храбрый человек, — взмолилась Дхупо, падая к моим ногам.
Банке двинулся было на меня, но я схватил его за руку. Когда он попытался освободиться, я с силой дернул его руку вниз, и Банке, взвизгнув, свалился на землю, словно куль. Рустамхан встал и нетвердой походкой направился в дом. Я догнал его.
— Господин! Я принес лекарство. Вчера весь день искал в лесу нужные травы.
Пьяри с негодованием обернулась ко мне.
— А ты немедленно иди к себе! — заорал я на нее.
Мой крик заставил ее повиноваться. Все еще пылая от гнева, Пьяри вошла в дом. За ней последовали и мы с Рустамханом.
— Ложитесь, мой господин, — сказал я Рустамхану, — вот сюда.
Рустамхан покорно лег на кровать.
— У господина жар, — продолжал я, — а он сидит на улице! Ай-яй, как нехорошо! Господин же знает, кто жизнь сохранил — тот мир победил.
— Я буду лежать, Сукхрам! Пьяри немного повздорила с этой чамаркой, вот мне и пришлось подняться, — слабеющим голосом произнес Рустамхан.
— Стоило мне взглянуть в глаза господину, как я сразу понял, что господин нездоров. И с чего это Пьяри так разошлась?
— Повздорила, — повторил он.
— А господин узнал причину ссоры?
Моя откровенная лесть сделала свое дело. Рустамхан успокоился. Толпа во дворе разошлась. Ушла Дхупо, за ней покинул двор и Банке. Остался один лишь Чакхан. Он забрался под навес и попыхивал бири. Я заставил Рустамхана проглотить мое лекарство, а затем перебинтовал ему ногу. Я взял с него обещание, что он будет умеренным в еде.
— Господин, если будете соблюдать диету, к вам опять вернется молодость, а с ней все желания и силы. Господин, не прикажете ли и Пьяри дать лекарство?
— Да, да, — закивал головой Рустамхан. — Поднимись к ней, она наверху.
Пьяри с пылающим от гнева лицом сидела на кровати.
— Низкий поклон, сиятельная госпожа! — приветствовал я, опускаясь на пол у ее ног.
Губы ее скривились — казалось, она вот-вот заплачет, но она закричала, чтобы я убирался прочь.
— Что же, я уйду, — сказал я.
— Сию же минуту уходи!
— Сейчас не могу. Я сделал господину перевязку и ’ дал лекарство. Час нужно ждать, подействует ли оно. После этого я уйду.
Пьяри с изумлением уставилась на меня.
— Господин говорил мне, что в доме есть еще больная. Вот, возьми этот шарик и проглоти, он поможет. И не надо злиться. Тогда все будет в порядке!
— Не приму я твоего лекарства.
— Давай-ка, да побыстрей. Проглоти шарик и запей водой. А потом расскажешь мне, что у вас тут приключилось. Видно, мне на роду написано страдать из-за тебя.
Я принес воды в кружке, повалил Пьяри на постель, разжал ей рот, вложил шарик и влил воды. Пьяри пыталась выплюнуть лекарство, но я стукнул ее кулаком по спине, и она вынуждена была повиноваться. Я сел и стал ждать. Из глаз Пьяри полились слезы.
— Ты опозорил меня.
— Чем это?
— Защищал Дхупо. Ты встал на ее сторону, ты против меня.
— Два негодяя избивали женщину.
— А ты хоть знаешь, в чем дело?
— Хватит с меня того, что я видел. Жажда власти растет в тебе с каждым днем. Ты начинаешь забывать о людях. Прав святой отшельник: стоит самому безобидному ничтожеству добраться до власти, как он становится ужасом людским. Он подобен вздыбившейся от наводнения реке, норовящей затопить берега. Он забывает, что солнце светит всем одинаково.
— Я — ничтожество?
— А кто же ты? Разве ты не натни? Да еще карнатни — продажная женщина! При живом муже ушла к другому и живешь с ним! Тебе ли говорить о чести? Всевышний сделал нас низшими, отсюда все наши страдания. Но от того, что свинья будет долго мыться, она не станет коровой, такого еще не было.
— А эта тварь Дхупо, она что, высокорожденная?
— Она верна мужу и своей честью не торгует.
— У их племени одни законы, у нас — другие, — отрезала Пьяри. — Чем это я унизила себя?
— Тем, что, получив власть, стала мучить людей. В чем она провинилась?
— Пусть не перечит. Я велела ей вымазать глиной забор, а она ответила: «Господин прикажет, тогда сделаю, натни слушать не стану».
Пьяри многозначительно посмотрела на меня, как будто хотела спросить, что я скажу на это. Но я молчал.
— И кто ты такой, чтобы меня допрашивать? Я сказала, чтобы она, безродная тварь, не смела мне возражать, а она все свое — дерзит. Вот я и приказала избить эту дрянь.
— Ты очень плохо поступила, Пьяри.
— Это почему же?
— Разве ты сама не могла обмазать забор?
— Я лучше обмажу глиной твой шатер. А здесь я госпожа.
Я рассмеялся. Пьяри вздрогнула, как от удара.
— Теперь и ты смеешься надо мной? — печально спросила она. — Где ты пропадал вчера?