— Ты обиделась? — спросила Каджри.
— Нет. — Пьяри пыталась отогнать мрачные мысли.
Каджри внимательно смотрела на нее. Так прошло несколько долгих минут. Наконец Пьяри нарушила молчание.
— Поешь что-нибудь? — спросила она.
— Нет, не хочу, — отказалась Каджри.
— Может быть, приготовить бетель?
— Не хочется.
— Тебе понравится, я научилась его готовить. — С этими словами Пьяри достала ящичек с бетелем и стала приготавливать листья. Пьяри с такой торжественностью приступила к делу, что Каджри подумала было, что она просто подражает женщинам из богатых домов, но она тут же отогнала эту мысль.
— Может быть, лучше не надо? — нерешительно проговорила она.
Пьяри положила на лист немного извести и стала выбирать каттха[51]. В тон Каджри она неопределенно буркнула «у-гу» и засмеялась. Каджри покраснела.
— Ну вот. Пожалуйста! — Пьяри протянула Каджри свернутый лист.
Каджри взяла бетель и низко поклонилась. Церемония вошла у нее в привычку. До этого она всегда получала бетель из рук человека более высокой касты, и поэтому ей приходилось всегда почтительно благодарить.
— Ну что же ты? — спросила Пьяри, видя, что Каджри никак не решается положить бетель в рот.
Каджри неуверенно произнесла:
— А если он рассердится?
Наконец-то Пьяри догадалась, что она говорит о Сукхраме, но и теперь она не могла понять Каджри. Ей все казалось, что та просто смеется над ней. Она подозрительно покосилась в ее сторону и спросила:
— А что он может сказать?
Каджри не выдержала.
— Он скажет: «Теперь и ты ушла от меня?» — ответила Каджри.
У Пьяри болезненно сжалось сердце. Значит, Сукхрам до сих пор не примирился с тем, что она бросила его. Но почему он сам никогда не скажет ей об этом?
— А он так говорил? — спросила она.
— Конечно, — сказала Каджри. — Еще бы! — И засмеялась.
Пьяри почувствовала, как бледнеет. Напрасно она стремилась к Сукхраму! Ей теперь нечего у него делать!
Подавленная своим открытием, Пьяри молчала. «Но и здесь я не могу оставаться. Ни за что! Это невозможно! Что ж тогда? Бежать? Но куда? Оставаться? Но гнев Сукхрама никогда не пройдет. Раньше на это еще можно было бы надеяться, но теперь, когда с ним Каджри, это пустые мечты!»
— Дай сюда! — сказала она Каджри, протягивая руку.
— Что?
— Бетель.
— Почему? — не понимая, в чем дело, Каджри отвела руку. — Так не поступают.
— Не думай об этом, — возразила Пьяри, не убирая руки. Каджри посмотрела сначала на руку, а потом в лицо Пьяри.
— Зачем?
— Ему же не нравится, когда ты жуешь бетель.
— Пьяри! Я же шутила!
Стемнело. Пьяри принесла фонарь. Стекло на фонаре было чистое, без следов копоти. Пьяри заправила фонарь керосином, подкрутила фитиль и зажгла. Комната озарилась мягким желтоватым светом.
— О, великий Рама! — изумленно воскликнула Каджри. — Как светло!
Пьяри улыбнулась.
— Хочешь такой же зажечь в своем шатре?
— А что ты думаешь, и зажгу!
— Такой фонарь дорого стоит, — засмеялась Пьяри.
Каджри взяла фонарь в руки.
— Я простая натни, — задумчиво произнесла она. — Подумать только, у меня в шатре такой фонарь! Э! Да он жжется!
— Поставь на место, уронишь, чего доброго.
— А скажи, сестра, — спросила Каджри, аккуратно ставя фонарь на место, — он и от ветра не гаснет?
— Конечно нет.
— Какая умная вещь! — вздохнула Каджри. — А сколько еще таких вещей в мире! И все не для нас. — Каджри умолкла, а потом, вспомнив о чем-то, сказала: — Два года назад я была в столице. Я видела дворец раджи, правда, снаружи. На балконе стояла рани. О-хо-хо! Такая красивая, такая нежная! Поставь меня рядом с ней, так я буду выглядеть как только что вылезшая из грязи черная буйволица рядом с белой коровой. Я видела, как возле дворца, вот в таких огромных бронзовых горшках, — Каджри широко расставила руки, — горел семицветный огонь. Я прямо застыла на месте. Так красиво было, так красиво! Ночью было светло, как днем, и свет был белый-белый, как молоко.
— Раджи — большие люди.
— Наверное, — согласилась Каджри и мечтательно воззрилась в пространство, будто до сих пор перед ней горел этот огонь.
— Каджри, как ты добилась Сукхрама?
— Да ну тебя, еще кто услышит.
— Расскажи, Каджри.
— Разве о таком спрашивают? — засмеялась Каджри.
— Расскажи.
Каджри не спешила с ответом. Пьяри задумалась.
— Тогда он был один, ты его встретила, ну дальше. Как вы познакомились? — настаивала Пьяри.
— Понравились друг другу, как же еще.
Но такой ответ не удовлетворил Пьяри.
— А потом? — настаивала она.
— Потом поженились.
Пьяри, как хищная птица, нырнула вниз и раскрыла клюв, чтобы хватать, хватать.
— А до этого кто был твоим мужем? — бросила она.
— Не хочу о нем думать! — решительно ответила Каджри. — Он был плохой человек.
— Он бил тебя?
— Нет, но мне приходилось самой зарабатывать на жизнь. Он много пил.
— Ну и дальше?
— А что дальше? Этот ведь тоже пил. Я заставила его бросить.
— Почему же ты выбрала его?
— Я подумала, что этот лучше.
— Все наты пьют, Каджри, что здесь плохого?
— У нас плохо лишь то, что не признает община. Но я от этой общины ничего путного не видела. Люди ссорятся и дерутся. Мой первый муж ради выпивки был готов на преступление. Однажды он украл и пропил деньги на саван для покойника. — Каджри разволновалась. — В детстве рядом с нами жил зеленщик, по имени Чикува, он приходил к нам пасти овец. Однажды он пришел вместе с другом Багаром, с ними были две женщины канджарки и еще один зеленщик из Дели, Саркасрайян звали его. Они передрались. Канджарки сбежали, а Саркасрайяна убили. Чикува и Багара потом повесили. А ты посмотри, как живут канджары! Где их место? Они доедают пищу даже за мусорщиками-мехтарами.
— Каджри, а твой отец, он тоже пил?
— И отец, и мать.
— А ты?
— Я — нет.
— Мне бы твою голову, Каджри, твой ум.
— Ум? Ум женщине дает муж после свадьбы. Курри не мог мне его дать, а Сукхрам дал. Он по крови раджа.
— И ты веришь в это, Каджри? Какой в том прок?
— Да никакого, но хочется верить. Разве он такой, как все наты? Откуда у него столько ума и благородства?
— Он просто теленок, Каджри. Ни разу в жизни ни с кем не подрался, меня ни разу пальцем не тронул.
— Зато теперь дерется, только кости трещат. Он тебя никогда не бил?
— Только один раз.
— Значит, не любил.
Внизу в растерянности сидел Рустамхан. Почему не пришел Банке? Обычно он в это время всегда здесь. Уж не натворил ли чего?
Рустамхан вышел во двор, огляделся. Никого. Только буйволица медленно жевала свою жвачку. Он выглянул за ворота. Его встретила тишина деревенского вечера; улица была безлюдна. Он вернулся в дом и снова сел ждать. Но беспокойство не покидало его. Эта женщина наверху, и в ее присутствии ему пришлось выслушать столько неприятного. Что она подумала о нем? Уж не вообразила ли, что Рустамхан под башмаком у Пьяри?
Сверху слышался веселый смех. Ему казалось, что смеются над ним. Выгнать бы вон и ту и другую! Другую — это Пьяри?
Какая странная женщина!
Нет, здесь явно что-то не так. Да и Сукхрам стал говорить намеками.
Рустамхан погрузился в раздумье. Он сидел, обхватив голову руками, и, поглощенный своими мыслями, не замечал, что уже совсем стемнело. Мысли его были мрачными. Как же так! Банке — преданный человек. Во всем виновата Пьяри. Это она положила конец его влиянию на людей. Как только у нее хватило смелости?
Демон черной зависти терзал его душу, тот самый, что сбил его с праведного пути…
А наверху продолжалась беседа.
— Он что-нибудь говорил обо мне? — спрашивала Пьяри.
— Ничего.
— Так ли? — настаивала Пьяри.
— Ну, говорил, какая ты хорошая, — сказала Каджри.
— И все? — покачала головой Пьяри.
— Пьяри! — раздался за дверью разгневанный голос.
— Иду, — ответила она. — Рустамхан зовет.
Пьяри вошла в комнату, и Рустамхан пытливо оглядел ее.
Он встал, набил хукку, потом добавил в табак щепоть гашиша.
— Почему не сменила тава[52]? — набросился он на Пьяри.
— Сменила.
— Зачем она пришла?
— Просто так.
— Отошли ее домой.
— Это еще почему?
— Женщина, хватит болтать!
— Мы будем болтать, пока нам не надоест.
— Я замечаю большие перемены.
— В тебе или во мне?
— Как ты разговаривала со мной в ее присутствии!
— Подумаешь! А ты как со мной говорил?
Рустамхан опешил, он не нашелся, что ответить.
— Зачем ты назвала ее «саут»? — обиженно спросил он.
— А как мне ее называть, если мы две жены одного мужа?
— Ты чья жена, моя или его?
— Жена его, твоя любовница!
— И не стыдно тебе?
Она пожала плечами.
— Тебе должно быть стыдно. Если б ты знал, что такое стыд, ты не заставил бы меня прийти сюда, ты не смог бы сказать: «Иди, не то я упрячу твоего мужа за решетку». Стыд! Если есть в тебе стыд, так введи меня в свою общину, женись на мне. А ты — мужчина, твои грехи — не грехи. Если бы ты знал, что такое стыд, ты бы давно женился, не путался с кем попало…
— А ты не развратничала?
— Я падшая, неграмотная женщина, низкая из низких, и каста моя — ниже некуда, и законы в моей общине — хуже не придумаешь, я вечно голодна, вечно раздета… А тебя что толкнуло на этот путь? Можешь ли ты равняться со мной? Твой дружок Банке раскрыл все твои делишки! Твой закон велит наложить запрет на притон, а ты жиреешь на взятках с него и еще кричишь о стыде? Бессовестный! Я совершила много дурного, так я и не говорю, что мое место среди порядочных. Весь мир знает, что я падшая женщина, но ты, ты же выставляешь себя порядочным человеком!
— Не играй с огнем, Пьяри! — крикнул Рустамхан.