Наташка сошла с тропинки, присела на скамейку на берегу пруда, опустила веки и сжала виски кончиками пальцев. Когда она открыла глаза, то увидела прекрасного лебедя, приплывшего совсем близко к ее убежищу, а из-под свода, расположенного невдалеке мостика, грациозно скользила к нему в компанию еще парочка. «Ну, вот у нас и коллектив, — улыбнулась доброму предзнаменованию путешественница, — может, ну его, этот Багатель? Отдохну и поеду понемногу в центр». Головная боль чуть стихла, и уже четыре, словно нарисованных акварелью, красавца вальсировали на расстоянии вытянутой руки от Наташкиной скамейки. Эх, вот бы знать заранее, захватила бы вам булочки. Как будто в ответ на ее мысли из ажурной зелени, укрывавшей мостик, появилась фигура подтянутого не то чтобы молодого человека в джинсах, футболке, с небольшим рюкзаком за плечами и двумя багетами подмышкой.
Видимо, это была «его скамеечка», потому что, поравнявшись с Наташкой, месье взглядом попросил у нее разрешения присесть на другой край и, не обращая более внимания на внезапную соседку, принялся неспешно отламывать и бросать в воду кусочки свежего батона. Лебеди определенно ждали именно его, и все новые проголодавшиеся спешили неведомо откуда присоединиться к угощению.
Кто знает, мигрень — такое дело, которое не очень-то позволяет смотреть на мир широко открытыми глазами, особенно в солнечный летний день. Но интерес был сильнее. Наташка принялась из-под прищуренных ресниц искоса сканировать своего внезапного компаньона. Волевой загорелый профиль, подкачанный торс, лысеющая макушка, лет тебе, пожалуй, сорок с малюсеньким хвостиком. Хм, ну, может, и не таким уж малюсеньким, что-то я строга, усмехнулась своим озорным оценкам исследовательница. Второй багет подходил к закономерному концу, а незнакомец не спешил ни продолжить свой путь, ни завязать беседу. «Пусть молчалив ты, независим, мы не привыкли отступать, нам расколоть тебя поможет вопрос, как Багатель сыскать!» — снова съязвила мысленно Наташка, ощутив азарт исследователя не столько парижской архитектуры, сколько душ человеческих. Тема ее кандидатской по психологии была «Синдром “эмоционального холода” и особенности стратегии избегания близости у одиноких мужчин позднего репродуктивного возраста».
Сосед по скамейке выглядел как человек, который прогуливается в Булонском лесу частенько, но все-таки его уверенный жест «конечно, знаю» в ответ на вопрос про Багатель стал для Наташки неожиданным. Она уже привыкла к мысли, что найти такого знатока памятников культуры здесь практически невозможно. Но радость была недолгой, тут же выяснилось, что ее довольно сносный английский не поможет договориться: парижанин изъяснялся исключительно на французском. Он любезно попробовал показать направление с помощью мобильной карты, но, взглянув на растерянное выражение лица собеседницы, оставил попытки. Зато заметил в ее лице что-то кроме растерянности и жестами спросил, как она себя чувствует. Слово «мигрень» в сочетании со страдальческой гримасой и приложенными к вискам пальцами прозвучало достаточно интернационально. Француз понимающе кивнул, расстегнул молнию рюкзака, вытащил из него термос, ловко отвинтил крышечку и протянул Наташке чашку горячего напитка. В ответ на ее вопросительный взгляд показал пальцем в середину лба, затем на чашку, а потом быстро поискал в телефоне и предъявил недоверчивой иностранке галерею фотоснимков каркаде — в виде цветов, засушенных лепестков и чашек с красным чаем. «Ибискюс, мигрен, гуд». Выпив чашку ароматного чая с каркаде, Наташка поморщилась от кислого, и спустя несколько минут благодарно улыбнулась. «Гуд, мерси, месье».
— Жерар, — наконец представился он.
— Наталья, Натали, — ответила она. Они обменялись улыбками и немного помолчали, наслаждаясь умиротворяющим пейзажем.
— Жоли, — снова прервал паузу Жерар, не отводя глаз от пруда и взмахнув рукой в сторону лебединой стайки.
— Жоли? О, бьютифул! — подхватила Наташка.
— Но. Жоли, — уверенно поправил Жерар.
«Ох, ты ж, ежик, — подумала она, — ну, бог с тобой, жоли так жоли».
С той же решительностью Жерар предложил проводить ее в сторону парка Багатель, снисходительно усмехнувшись в ответ на ее, не лишенные кокетства, благодарные попытки отказаться. Конечно, недолгие и формальные попытки, ведь парк и павильоны, ярко расписанные в путеводителе, Наташке хотелось посмотреть тем сильнее, чем сложнее оказывалось их разыскать. Да и компания нравилась ей все больше.
Жерар с места в карьер пошел размашистой рысью заядлого холостяка, не привыкшего приспосабливать скорость и размер шагов к походке идущей рядом женщины. Наташка удовлетворенно улыбнулась и даже мысленно кивнула этому своему наблюдению, прибавив хода. Она, напротив, умела и любила приноравливаться к другим людям, попадать в такт чужого дыхания, настроения, ритма жизни, чувствовать и глубоко понимать тех, кто рядом, оставаясь при этом самой собой.
Пруды остались позади, парочка прогульщиков (ну да, каждый, кто имеет возможность и берет смелость не следовать своим собственным планам буквально — это прогульщик) бодро удалялась в глубину старинного парка. Тенистые аллеи, резная светотень от зеленых крон на дорожках, нежная прохлада на коже в разгар летнего дня. Все отлично, все складывается за-ме-ча-тель-но, ликовала маленькая птичка в груди у Наташки, озорно потюкивая клювом в блестящее стеклышко компаса-навигатора.
Жерар время от времени приостанавливался, указывая на прелестный вид, открывавшийся по пути то с одной, то с другой стороны, и полувопросительно, полугорделиво произносил свое «жоли», оглядываясь на Наташку с таким видом, как будто это были его собственные владения, и он самолично посадил все эти роскошные деревья, нежные цветы, населил окрестности мелкими лесными обитателями, расставил вдоль живописных дорожек скамейки, да еще и включил отличную солнечную подсветку. «Жоли, жоли», — с удовольствием откликалась Наташка. Оба заговорщически улыбались друг другу, одновременно подшучивая над языковым вакуумом, в котором оказались, и перешагивая через него. Слова потеряли свою значимость, природа и настроение говорили за них: «Жизнь прекрасна, мир прекрасен, прекрасно жить в этом мире».
Они шли довольно долго, и Жерар поворачивал так часто, что очень скоро Наташка поняла, как ей повезло встретить провожатого, никакие объяснения и указания не привели бы ее к цели. Срезая углы, они шли по совсем узким тропкам, иногда просачиваясь сквозь густые заросли и оказываясь в самых безлюдных уголках.
После одного из таких поворотов Наташка увидела в тени густого кустарника отдыхавшую на раскладном шезлонге роскошную брюнетку. Наряд дамы был уже скорее ближе к вечернему, а сама она была неопределенного возраста, свойственного всем ухоженным женщинам, особенно красивым той яркой южной красотой, которой обладала незнакомка. В ней было что-то латиноамериканское, волнующее и необыкновенное. Прямой открытый взгляд был одновременно и откровенным, и загадочным. «Настоящая Кармен», — подумала восхищенная Наташка, проходя мимо. Заметив, что Жерар с любопытством наблюдает впечатление, которое произвела незнакомка на Наташку, она воскликнула:
— Жоли! Ши из бьютифул!
Жерар рассмеялся и покачал головой:
— Но!
— Уи, ши из вери бьютифул, тре жоли, — повторила Наташка.
Она хотела тут же вернуться, чтобы сделать фотографию, но Жерар встревоженно и твердо удержал ее за руку и, нахмурившись, снова убедительно помотал головой:
— Но! но фото!
Обернувшись, Наташка увидела, что незнакомка пристально смотрит им вслед, а от ближайших зарослей отделилась не обещающая ничего хорошего широкоплечая мужская фигура и медленно двинулась в их сторону.
«Ого! Тут, оказывается, может быть не только мило», — подумала Наташка, с опаской ускоряя шаг, и вдруг заметила, что Жерар все еще держит ее за руку. Не дожидаясь, пока ситуация станет двусмысленной, она легонько высвободилась, поправляя на ходу прическу. Ложная тревога, ее спутник просто занервничал даже чуть больше, чем она.
Но вместо того, чтобы вернуться на широкую аллею, он снова внезапно повернул в гущу леса. Откуда-то послышалось журчание воды, и, миновав заросли, они оказались на открытой лужайке с прекрасным водоемом, на берегу которого был сооружен живописный грот из песчаника и огромных валунов. Вода широкими струями стекала с его верхушки в пруд, а уж как она поднималась обратно наверх, было совершенно непонятно. Наташка тихонько взвизгнула от удовольствия и быстрыми шагами направилась к гроту. Жерар едва поспевал за ней, чуть заметно улыбаясь. Ему все больше нравилась эта привлекательная женщина с ласковым открытым взглядом, стройной талией и таким живым огненным интересом ко всему окружающему. Наташкин диагноз был совершенно справедливым, Жерар был закоренелый холостяк, не то, чтобы женоненавистник, но убежденный сторонник независимого от женских прихотей существования. С возрастом охотниц на его свободу становилось все больше, но тем меньше у него возникало желания связать свой быт с одной из них, отказавшись от возможности каждый день следовать своему собственному плану и намерениям, идти со своей скоростью в своем направлении, не подстраивая походку к ритму и настроению какой-нибудь взбалмошной, но такой предсказуемой представительницы капризного пола. Эта девушка была как будто другая: она не стремилась опереться на его руку, не пробовала заигрывать, флиртовать, и в то же время совершенно не удерживала какую-то нарочитую дистанцию, приглашая тем самым ухаживать и быть обходительным. Прошло чуть больше часа с момента их знакомства, а ему казалось, что уже несколько лет каждую субботу они вместе кормят на скамейке его лебедей, а потом прогуливаются по парку. Ее теплота, даже нежность к постороннему человеку и в то же время совершенная от него отстраненность, независимость не давали повода возникнуть привычному состоянию напряженной обороны. Необходимости держать границы не было, она не посягала на них, оставаясь при этом очень близкой, почти родной. И пожалуй, больше всего его пленяла ее непосредственность, готовность и умение восхищаться всеми сюрпризами этого прекрасного мира. Он чувствовал себя джинном, творящим невероятные чудеса для маленькой принцессы.