— У меня было не так много времени, да и денег тоже. Столько всего интересного. Огромный город, парки, музеи…
— Как там Лувр поживает? — спросила товаровед Наталья Лукинична из-за шкафа. Там, в уголке, очень уютно разместился ее стол.
— В Лувре я не была. Была в доме Бальзака. И еще в музее истории Парижа. Каштаны, кстати, я бы попробовала, но это надо было в октябре ехать. — Марине, кажется, надоело рассказывать, она собрала стопку документов и направилась в соседний кабинет, где стоял большой сканер.
Остальные тоже вернулись к работе.
Маруся больше не вспоминала про Париж. Но однажды, уже в декабре, ей приснилось, как она гуляет по солнечному, радостному лабиринту из ручейков, сине-зеленых газонов и белоснежных ступенек. Она сразу сообразила, что это парк Монсо. В этом сне она была совсем девчонкой, легкой, как стрекоза. И как стрекоза, она перепархивала с одного дерева на другое, перепрыгивала через ручейки, и это было так здорово.
Потом в этом сне появился кто-то еще, неясная женская фигура, которая неспешно удалялась — вот-вот затеряется меж густых, темных, почти бурых, кустов боярышника. Стало понятно, что это Марина, и что ее нужно догнать. Но… Разве можно догнать кого-нибудь во сне? У Маруси не получилось.
Марина уже сидела в маленьком уличном кафе, пила кофе и грызла каштаны. Только это было так далеко, где-то за забором, легким, воздушным, но забором. А Маруся была тут, в саду. Она вдыхала умопомрачительный кофейный аромат и почти плакала от досады.
Нужно просто перепрыгнуть, или нет, перелететь через ажурную решетку! Ага, как же… Маруся зацепилась за золоченые острия и кувырком ухнула… носом в подушку.
Надо же такому присниться! Маруся встала попить водички, потом опять уснула в надежде попробовать-таки парижские каштаны.
Но на этот раз она оказалась в странном доме, тоже похожем на лабиринт. Маруся чувствовала, что она и есть хозяйка этого дома. Дом был большой, темный, захламленный, по его коридорам бесшумно бродили восемнадцать кошек, в каждой комнате стояли огромные часы с маятником, и из каждого окна открывался вид на запущенный сад со старыми корявыми яблонями и пышно разросшимися вьюнками тропического вида, с листьями-лопухами, увядшими цветками и плодами, похожими на дыни, только зелеными и колючими.
Одновременно пробили все часы в доме, Маруся проснулась с мыслью-озарением: так вот как на самом-то деле выглядят съедобные каштаны! — и выключила будильник.
Днем этот сон неожиданно припомнился — неясными, размытыми мазками, как это бывает со снами, неведомым образом зацепившимися за сознание. Маруся попыталась пересказать его Наталье Лукиничне — известной на весь кабинет толковательнице сновидений, — и Зинаиде Кузьминичне, которая просто оказалась рядом. Но видения исчезали от попытки их вспомнить, и в слова облеклись очень примерно.
— Заборы — это препятствия. А кошки — это враги, — авторитетно прокомментировала Наталья Лукинична.
— А колючие лопухи? — подсказала Зинаида Кузьминична.
Маруся отошла к своему столу, чтобы не растерять хотя бы воспоминание воспоминания своего сна.
Маруся любила свои сновидения. Иногда за ночь удавалось поучаствовать в увлекательном приключении, будто кино посмотреть, какое-нибудь 3- или даже 7-D. А однажды посреди запутанного действия ей объявили: «Глава вторая!» — и, перелистнув страницу, Маруся продолжила смотреть сон, мельком отметив, что это она, оказывается, попала в сюжет какой-то книги.
Жизнь продолжалась. Для Маруси это было увлекательнейшее действо: дом — работа, работа — дом. Иллюстрациями служили походы за булочками и, конечно же, сны, сны цветные, и вкусные, и ароматные. Именно во сне были задействованы все пять чувств, и даже, кажется, какое-то шестое тоже. В снах Маруся умела не только быстро бегать и высоко прыгать. В снах она бывала не только взрослой теткой, не очень здоровой и не слишком счастливой. Порой она становилась маленькой девочкой, а то и мальчишкой.
В мае засобирались в отпуска. Маруся вроде бы ехать никуда не планировала, но помечтать вместе с коллегами было приятно. И снова вернулась тема Парижа. И снова стали сниться парижские крыши. Маруся, кажется, соскучилась по узким булыжным улочкам, невысоким желтым зданиям, в которых тут и там располагались кафе, мини-пекарни, ресторанчики и прочие интересные заведения.
В этих кафе Марусю наперебой угощали пирожными с пышными кремовыми шапками всех цветов и вкусов, и кофе пах одуряюще, и каштаны предлагали в любое время года. И спрашивали по-французски:
— Вы уже бывали в Париже?
— Еще не была, — тоже по-французски отвечала Маруся.
Кафе встречались и на крышах, в путешествиях по которым Маруся стала специалистом. Только крыши попадались и двускатные, и тогда следовало экстренное пробуждение.
Это было досадно. Потому что никогда не удавалось вернуться в прерванный сон, а дожидаться следующего приходилось ой, как долго.
Но однажды Маруся сообразила, что с такой наклонной поверхности вполне можно перепрыгнуть на другую крышу. Так Маруся научилась летать. Вначале, конечно, это были только прыжки — благо, парижские улочки неширокие, но потом Маруся осмелела настолько, что поднималась над крышами и сверху выбирала себе очередное кафе посимпатичней.
Не всегда Маруся путешествовала в одиночку. Случались и романтические встречи с героями, лиц которых Маруся не запомнила. Но пирожными они угощали исправно. Два раза компанию ей составила Марина, один раз угораздило всем коллективом оказаться в уличном кафе посреди Марсова поля.
Именно в этом сне Маруся остановилась напротив уличного торговца с огромным количеством разной сувенирной мелочи, разложенной прямо на земле. Были тут всевозможные брелки, браслеты, ожерелья, фигурки парижских достопримечательностей, акварельные миниатюры. Люди вокруг толкались, хватали все подряд. А Маруся стояла и не могла насмотреться — глаза разбегались, хотелось сразу все, но как? Ведь половину уже растащили алчные туристы. Торговец протянул ей что-то, зажатое в кулак, Маруся потянулась навстречу и… оказалось, на скате крыши, мокрой и скользкой, незадачливый торговец со всем своим скарбом тоже тут, и еле держится, сейчас упадет, а отдельные его побрякушки уже сыплются дождем на головы прохожих. И это оказывается очень весело, когда прямо на тебя летит маленькая ажурная эйфелева башня, и эта башня — из шоколадного крема на большом бисквитном пирожном! Нет, не из крема — башенка уютно разместилась в ладони своими металлическими гранями, и в этот момент Маруся испытала жгучее чувство обладания заветным призом.
Такого приятного пробуждения Маруся уже давно не испытывала. Захотелось потянуться изо всех сил, как в детстве, вытянув пальцы ног и крепко-крепко сжав кулаки.
В правом кулаке оказался зажат какой-то небольшой предмет. Удивительно… Маруся села в постели и рассмотрела свой трофей со всех сторон.
Напившись сладкого кофе с булочками, подогретыми в микроволновке, Маруся поставила фигурку Эйфелевой башни между Медным всадником и керамическим домиком со Староместской площади, на полке снизу поправила мягкую игрушку — чешского кротика.
И лукаво улыбнулась — в Праге она тоже не была.
История одной старой лампы
Людмила Ворожбицкая
Моник торопливо шла по Montmartre, торопясь к Musée d'Orsay.
«Профессор Легран будет очень недоволен, если я снова опоздаю», — думала девушка.
Но, подходя к антикварному магазину «L`Objet qui parle», она невольно замедлила шаг.
Вглядываясь в огромные чистые окна антикварного магазина, выходящие на проезжую часть, она искала взглядом ее. Старую масляную лампу, так похожую на ту, что она видела в семейном фотоальбоме, который ей часто показывала бабушка, папина мама.
«Неужели продали?! Oh, mon Dieu… Нет! Вот она! Стоит…», — облегченно вздохнула Моник. Кивнув лампе, как старой знакомой, девушка поспешила дальше.
Это был своего рода ритуал: как только она оказывалась по делам здесь, в районе Montmartre, ее как магнитом тянуло к
этому антикварного магазину.
Как у каждой порядочной француженки, у Моник Дюваль была русская прабабушка вполне себе купеческого рода и учить русский язык в семье считалось хорошим тоном.
Маленькая Маня (как ласково звали ее в семье) любила подолгу сиживать на коленях у бабушки Александры, слушая, как сказки, ее рассказы о далекой заснеженной России, такой холодной, таинственной и оттого еще более прекрасной.
И выставленные в антикварном магазине вещи были как бы иллюстрациями к тем рассказам, услышанным в детстве.
Моник подолгу смотрела на выставленные в витрине предметы, и пыталась представить людей, которым эти вещи ранее принадлежали.
О чем они мечтали, о чем они думали? Вряд ли о том, что через несколько лет часть из них расстреляют, одних сошлют в Сибирь, другие уедут в эмиграцию. А в их домах будут жить чужие, плохо воспитанные и неопрятные люди, а сами дома, когда-то такие уютные и комфортные, превратятся в шумные многоголосые коммуналки.
Когда девушка заходила в этот магазин и брала в руки какой-нибудь предмет, она ощущала его тепло.
У большинства старинных антикварных вещей есть это тепло — они живые. Они прожили столько лет, они несут в себе связь времен, связь поколений. Они уже прожили жизнь, которая намного больше нашей. Например, книга XVI века. Ей уже 550 лет!
Сколько она пережила войн, пожаров, хозяев! Сколько людей, державших ее, листавших ее страницы, уже истлело в своих могилах, а книга живет. Вот она, по-прежнему несет информацию, несет свет и мудрость — одно это уже требует уважения к ней.
Старые вещи несут в себе время! Оно в них концентрируется веками.
С ними можно разговаривать и думать: «Тебя держал в руках Пушкин… или точно такую же», — думала девушка, перебирая выставленные на продажу антикварные вещи.
Больше всего на свете Моник хотелось работать в таком вот магазине, среди старинных вещей, которые так похожи на те, какие она видела в старом семейном фотоальбоме! Она знала, что когда-то давно именно сюда приносили на продажу свой нехитрый уцелевший скарб русские эмигранты, бежавшие от ужасов Октябрьской революции 1917 года. Девушка словно воочию видела перламутровые пуговицы и кружево, споротые с платьев и блузок, бальные атласные туфельки и драгоценности, шляпки с вуалью и меховые горжетки… Все то, что обездоленные люди несли в этот магазин, пытаясь хоть как-то прокормиться на вырученные деньги.