. Позднее, уже после распада Советского Союза, мои русские знакомые сообщили мне, что в антиамериканской пропаганде того периода я занимал особое место как фигура сатанинская и мое имя стало широко известно. Я не испытывал ничего, кроме гордости, оттого что вызывал столько враждебности и, возможно, обеспокоенности у таких людей.
Совет по национальной безопасности, основанный президентом Трумэном в 1947 году, состоит из высших чиновников и включает, помимо президента и вице — президента, председателя Совета, советника президента по национальной безопасности, госсекретаря и министра обороны, директора ЦРУ, председателя Объединенного комитета начальников штабов и тех, кого сочтут необходимыми при рассмотрении конкретных вопросов. Заседания проводятся не регулярно, а по мере необходимости рассмотрения текущих вопросов внешней политики. (При Рейгане заседания Совета проходили раз в неделю.) Президент выслушивает мнения, предложенные на Совете, но не обязан им следовать. Другими словами, СНБ — это орган совещательный. При Совете работает небольшой штат постоянных сотрудников, где — то от 25 до 75 человек. При Рейгане этот штат разделялся на шесть региональных и пять функциональных отделов во главе с директорами, у которых было от одного до нескольких помощников[25]. В моем отделе, отвечавшем за Восточную Европу и Советский Союз, кроме меня и секретарши, работала одна сотрудница на полной ставке, Паула Добриан- ски, которая двадцать лет спустя стала заместителем госсекретаря. Кроме нее, на полставки работал морской офицер Дэнис Блэр, который в конце 1990‑х годов стал командующим Тихоокеанским флотом США.
Теоретически все рекомендации и просьбы от министерства обороны или Госдепартамента должны направляться в соответствующий отдел СНБ, который должен суммировать их для президента и передать с определенными рекомендациями или без них советнику по национальной безопасности. Но в действительности ничто не мешает любому министру обсуждать свои рекомендации или просьбы лично с президентом или по телефону и таким образом обходить работников Совета по национальной безопасности. Например, именно это и произошло в ранний период правления Рейгана, в апреле 1981 года, когда министр сельского хозяйства Джон Блок получил от президента разрешение снять эмбарго на торговлю зерном с Советским Союзом, которую ввел президент Картер после советского вторжения в Афганистан. Ни Ричард Барт, новый помощник госсекретаря по европейским делам, ни я не были поставлены в известность об этом.
В то время как советник по национальной безопасности руководит работой из Белого дома, его штат располагается поблизости в сером здании, которое называется «Старое здание исполнительной власти». Оно было построено в конце XIX века для размещения Госдепа, министерства обороны и военно — морского флота, но теперь там находится мозговой центр исполнительной власти. Это элегантное здание с высокими потолками, украшенное великолепным орнаментом. Размер кабинета и его расположение в здании имеют существенное значение. Самым престижным считается большой кабинет с видом на Белый дом и желательно с балконом, менее престижны кабинеты с видом на Пенсильвания — авеню и, наконец, список замыкают кабинеты с видом на внутренний двор. Как- то раз один из обитателей такого офиса сказал мне: «Этот офис некому предложить». Я получил кабинет в самой престижной части здания, хотя и без балкона. Окна были покрыты таким толстым слоем грязи (результат экономии средств при Картере), что мне едва было видно резиденцию президента, пока их не отмыли несколько месяцев спустя.
Никто ничего мне не рассказал ни о моих правах, ни об обязанностях и вопросах, за которые я должен был отвечать, так что я не имел ни малейшего представления о том, что мы должны были делать. Я задал Аллену этот вопрос на первом же совещании сотрудников десять дней спустя, после того как занял свой кабинет. Мой вполне невинный вопрос сразу же просочился в прессу. Четкого ответа на поставленный вопрос я не получил. На следующий месяц я получил перечень должностных обязанностей с широкими полномочиями, которыми по разным причинам невозможно было воспользоваться. Получалось так, что то, что я делал на своем посту, зависело главным образом от меня.
Это мое предположение подтвердил Киссинджер на приеме, который дал уезжавший корреспондент «Нойе Цюрихер Цайтунг» в конце марта 1981 года. Киссинджер, с которым я был знаком еще по Гарварду, относился ко мне пренебрежительно уже многие годы, вероятно потому, что считал меня отчасти — или даже главным — виновником принятия поправки Джексона — Вэника. Согласно этой поправке страны, стремящиеся получить статус наибольшего благоприятствования в торговле, а также иные коммерческие преимущества, должны были открыть свои границы для беспрепятственной эмиграции. Направленная против СССР и его политики отказа евреям в праве на выезд, эта поправка разрушила значительное взаимопонимание, которое достиг Киссинджер с Москвой, и, с его точки зрения, нанесла роковой удар по всей политике разрядки. На самом деле я не имел никакого отношения к этой поправке. Насколько я помню, Ричард Перл позвонил мне, чтобы выяснить мое мнение относительно этого законопроекта, автором которого был его начальник сенатор Джексон. Я выразил серьезные сомнения по поводу увязывания вопросов торговли с вопросами эмиграции, но когда закон был принят, я его защищал. Как бы там ни было, но в глазах Киссинджера я был скомпрометирован своей связью с его bête noire[33] Джексоном еще и потому, что в своих публикациях я критиковал его внешнюю политику как неправильную и оппортунистическую.
Но его чувство неприязни по отношению к Аллену даже превосходило его раздражение на меня за прошлые обиды. Как только он заметил меня среди присутствующих, он подошел ко мне с дружелюбной улыбкой. В течение десяти минут в окружении других гостей он читал мне лекцию о том, как сместить Аллена и занять его место (не упоминая, конечно, его имени). Неважно, какая должность у вас сейчас, уверял он меня, если вы будете вести игру правильно, вы сможете достичь вершины; важно не то, какую должность занимает человек, а то, какую пользу он из нее извлекает. Я внимательно слушал его не потому, что у меня было хоть малейшее желание последовать его совету, а потому, что меня поражало его бесстыдство[34].
В течение последующих двух лет я встречался с Киссинджером время от времени в Вашингтоне и за границей. Как — то раз я завтракал в «Метрополитен — клубе» с газетным обозревателем Роуландом Эвансом. Киссинджер подошел ко мне и с характерной улыбкой произнес: «Пайпс, я могу вас уничтожить». — «Как?» — «Просто сказав, что я с вами согласен». Это был прекрасный образец его самоуничижительного юмора. Несколько лет спустя я видел его в Богемской роще[35] в Калифорнии пробирающимся сквозь толпу выдающихся и не очень людей. Его застенчивая улыбка, казалось, говорила: «Да, это я, Генри Киссинджер, среди вас. Ваши глаза вас не обманывают, даже притом что я сам удивлен моим собственным существованием».
Но когда он оставил надежду на возвращение на государственную службу, на него снизошла некая печаль, потому что несмотря на миллионы, которые он зарабатывал как глава консалтинговой кампании, он жаждал быть в центре внимания. Наблюдая за ним и другими, такими как он, я пришел к выводу, что власть и сопутствующая ей известность настолько же входят в привычку, как и наркотик. Я вспомнил, как Хрущев говорил, что может наскучить все — женщины, роскошь, еда, но никогда не наскучит власть. Однако ниже я покажу, что это правило относится только к определенному типу личности.
Все же я не могу отрицать, что в начальный период работы в СНБ испытывал наслаждение от власти, которая была мне предоставлена этой должностью. Как — то раз мне позвонил полный отчаяния директор радиостанций «Свободная Европа» и «Радио Свобода», чья штаб — квартира располагалась в Мюнхене. Он сообщил, что из — за быстрого роста курса германской марки по отношению к доллару этим радиостанциям придется переехать в какой- нибудь менее дорогой город. Не могу ли я как — то помочь? Я связался с одним знакомым в отделе управления и бюджета и спросил его, нельзя ли выделить дополнительные средства этим двум важным станциям. Прошло несколько дней, и мой знакомый сообщил, что для них выделено дополнительно несколько миллионов. Радиостанции остались в Мюнхене.
Приблизительно в то же самое время я узнал, что Георгий Арбатов запросил визу для участия в конгрессе в Виржинии некой фальшивой организации, которая называла себя «Врачи за предотвращение ядерной войны». Несмотря на то что Арбатова при всем воображении никак нельзя назвать врачом, он получил кратковременную визу для участия в этом конгрессе. Очевидно, он привык при предыдущей администрации к тому, что можно запросто игнорировать такие ограничения, как срок действия визы, и принялся готовить выступления по телевидению и другие выступления, которые планировались на много недель после истечения срока визы. Я считал, что ему необходимо было усвоить, что Соединенные Штаты это не советский сателлит, и попросил Госдепартамент позаботиться о том, чтобы его виза не была продлена. Таким образом, в день истечения срока ее действия его вежливо попросили покинуть страну. Мне сообщили, что он был в бешенстве от такого непривычного обращения.
Мои ежедневные обязанности в СНБ не были утомительными, кроме ситуаций, когда возникал какой — нибудь кризис. Обычно я приходил в офис368 в «Старом здании исполнительной власти» около девяти утра и прочитывал ежедневную сводку ЦРУ. Затем разбирал «пакеты», положенные на мой стол для принятия решений. Три раза в день моя секретарша приносила кучу необработанной разведывательной информации в виде перехваченных сообщений, собранных Агентством по национальной безопасности. «Еще мусор», — вздыхала она, произнося это слово на французский манер. Я внимательно просматривал материалы, потому что среди них иногда находилась информация, которую аналитики ЦРУ зачастую оставляли без внимания. Один чиновник с большим опытом работы в разведке сказал мне, что я был единственным, с кем он был знаком лично,