После моего возвращения в Гарвард Нэнси Рейган по неофициальным каналам привлекла других экспертов по России, которые не обязательно были сторонниками мягкого курса, но испытывали более романтическое отношение к России, что ее больше устраивало. Полагаю, что такие закулисные интриги не прошли бесследно для Рейгана на последующих этапах его президентства.
Нэнси Рейган, Дивер и Бейкер очень не любили Аллена за его консервативные взгляды и профессиональную неэффективность и были полны решимости сместить его. Вскоре подвернулся подходящий повод. 3 ноября 1981 года японская газета опубликовала сообщение, что Аллен получил тысячу долларов от трех японских журналисток, которые взяли интервью для японского журнала у Нэнси Рейган. Этот инцидент произошел в первый день работы Аллена на своем посту. Одна из журналисток попыталась дать первой леди конверт с десятью стодолларовыми купюрами в качестве гонорара за интервью. Чтобы избавить ее от неприятной ситуации, Аллен перехватил конверт и отдал секретарше, чтобы та его куда — нибудь убрала. Аллен потом забыл об этом. Некоторое время спустя конверт был найден в его сейфе и его обвинили в получении взятки. И хотя министерство юстиции быстро очистило его от подозрений в нечистоплотности, обвинение прилипло к нему, и после возвращения из вынужденного административного отпуска он был освобожден от должности. Недостойное поведение Рейгана и его команды напоминало советскую практику, когда освобождение от должности высокопоставленного лица всегда сопровождалось обвинением в каком — нибудь преступлении. Комментатор Сафир справедливо охарактеризовал это дело как «линчевание».
Рейган был недоступен, даже его дети жаловались, что никогда не могли сблизиться с ним. Его благожелательность на самом деле служила щитом, защищавшим его от более дружественных отношений с людьми. Он прибегал к своему неистощимому запасу шуток и анекдотов, чтобы избежать серьезного разговора. Он был одиноким человеком, одиноким по собственному выбору. У него было несколько глубоких убеждений, и они служили ему компасом в его политических решениях. Среди них была вера в то, что Америка — Богом избранная страна и что необходимо восстановить ее первенство в мире, которого она лишилась из — за долгих лет пораженчества и военной слабости. Коммунизм он считал абсолютным злом, которое было обречено, если только Соединенные Штаты и союзники приложат достаточно усилий. Он стремился избежать войны любой ценой. Он верил в то, что должен быть небольшой государственный аппарат, низкие налоги и частная инициатива. Мне кажется, что все остальное было ему глубоко безразлично, и это помогло ему достичь высокой степени духовной целостности. Также его не заботило то, как его цели будут достигнуты: главным было «что», а не «как». Как — то раз судья Уильям Кларк, занявший пост Аллена, сообщил сотрудникам СНБ, что для Белого дома нужно выполнить некую работу. Когда мы задали вопрос, как это сделать, Кларк ответил: «Президент считает, что если вы делаете правое дело, то найдутся и подходящие средства». Подобное безразличие к средствам реализации целей позднее привело Рейгана к неприятностям в связи с делом «Иран — контрас»[41]. Но все же такой подход к делу позволял ему не утонуть в мелочах.
Без сомнения, политические и экономические идеи Рейгана были в некотором отношении упрощенными. Как — то раз я слышал от него, что если распространить в Советском Союзе миллион каталогов универмага «Сиэрс и Робак», то советский режим падет. И все же бесспорно и то, что он был весьма успешным президентом, который внес ощутимый вклад в падение Советского Союза и распад его империи, а это события всемирно — исторического значения. Как же случилось так, что этот человек, которого интеллигенция считала простодушным тупицей, понял, что Советский Союз испытывает муки последней стадии болезни, в то время как почти все дипломированные «врачи» говорили про здоровье?
Одно из объяснений заключается в том, что он обладал необъяснимым качеством политического здравомыслия. Как все великие государственные деятели, он инстинктивно понимал, что имеет значение, а что нет, что хорошо, а что плохо для его страны. Этому качеству невозможно научить. Как и абсолютный слух — это врожденный дар.
Но объяснение может быть также и в том, что интеллектуалы, которым дано определять, что совершенно, а что примитивно, уделяют слишком много внимания элегантному оформлению идей, их внутренней логичности и теоретической, а не практической полезности. Так они теряют из виду картину реального мира. Как же еще объяснить, что многие из них поддерживали социализм и коммунизм уже много времени спустя их очевидного для всех банкротства? Почему они верили в то, что, повторяя как заклинание снова и снова слово «мир», они сумеют предотвратить войну? Почему они десятками тысяч маршировали во имя ядерного «замораживания» — бессмысленного лозунга? Интеллектуалы становятся пленниками слов, потому что слова — это их валюта. Среди моих бумаг я нашел записку, в которой написал где — то в середине 1970‑х на какой — то конференции: «Чтобы иметь дело с [советской] Россией, необходимо иметь простой ум». Я имел в виду, что советская система была неотесанная, основанная на силе и эксплуатации страха и прикрывающаяся высокими идеалами. Такая противоречивость приводила в замешательство утонченный интеллект, но не простых людей, живущих в условиях невзгод и беспорядочности реального материального мира.
Оппоненты Рейгана обвиняли его в том, что он дремал на заседаниях кабинета. В 1982 году я посещал многие заседания Совета по национальной безопасности и никогда не видел, чтобы он заснул. Иногда мысли его путались, что можно отнести на счет симптомов болезни Альцгеймера, которая поразила его после окончания срока президентства. Большую часть времени у него были ясные мысли. Нужно признать, что он задавал мало вопросов и держал свои намерения в секрете. Но я отношу такое поведение на счет его весьма твердых убеждений, которые невозможно было изменить: если речь шла о деталях исполнения, к ним он был равнодушен, если же затрагивались принципиальные вопросы, он был непоколебим. Мой коллега как — то присутствовал на встрече Рейгана с Гельмутом Шмидтом, еще до инаугурации. Германский канцлер разглагольствовал полчаса о необходимости умерить антикоммунистическую риторику Рейгана и возобновить политику разрядки. Рейган слушал вежливо. Когда Шмидт закончил, вместо того чтобы вступить с ним в диалог, Рейган спросил с улыбкой, не слышал ли канцлер его любимый анекдот о Брежневе и его коллекции автомобилей?[42] Шмидт был на грани апоплексического удара. Но Рейган этим шутливым отступлением давал понять: «Не следует учить меня, что делать в отношении Советского Союза. Мое мнение твердо».
На заседаниях СНБ он иногда терялся и не знал, что ответить, когда аргументы «за» и «против» звучали один за другим. Вот впечатления, которые я записал в своем дневнике о первом заседании Совета, в котором участвовал. (Оно касалось предполагаемого эмбарго на поставку оборудования для Ямальского газопровода.)
РР совершенно растерян, чувствует себя дискомфортно. После коротких, общего плана замечаний онмол- чал сорок пять минут или около этого. Когда наконец он нарушил молчание, то просто выдохнул: «Ну и дела», как бы пытаясь сказать: «что же делать со всем этим?». Он поглощал пастилки, что, как я полагаю, заменяло ему сигареты. Слушал он невнимательно, смотрел куда — то в сторону или уставившись на бумаги перед собой, за исключением времени, когдя говорила Джин Киркпатрик и он на какое — то время вступил в диалог с ней. Он понимающе улыбнулся, когда [Дональд] Риган сказал, что он в «замешательстве». Все это — суть проблемы и противоборство мнений — было не для него и ему непонятно. У него нет достаточно знаний или решительности, чтобы сделать выбор среди противоречивых советов, ему предлагаемых…
Хейг, зловещий, агрессивный, нг/ просто Яго (только РР не хочет играть Отелло и полностью его игнорирует). После того как он всех выслушал, Хейг отмел все доводы и заявил, что эти вопросы были уже решены раньше. Он постоянно (и только он один) нахваливал президента и говорил как будто он его представитель. Он смотрел то свирепо, то искоса и злобно, что смущало всех остальных. Никто его не поддерживал, дш/се представитель министерства торговли, который в принципе разделял его точку зрения о необходимости широкой торговли с восточным блоком. Одиночка, который, однако, не выжидает своего часа, а яростно без устали нападает — особенно, конечно, на Дика Аллена.
Дик (Аллен) был удивительно хорош, прекрасно знал все факты и доводы. Он ратовал, но безуспешно, за то, чтобы решения по конкретным вопросам торговых лицензий принимались в широком контексте политики в отношениях между Востоком и Западом. Он сказал Хейгу, что тот, как лицо, связанное с союзниками, естественно, стремился к более гибкой политике в торговле. Хейг даже подскочил: нет, он стремился к более «эффективной» политике. У меня было чувство, что Дик большую часть времени говорил, так и не сумев заинтересовать Рейгана, по крайней мере РР не слушал его внимательно, хотя более внимательно, чем Хейга, когдя mom безрезультатно показывал свою власть.
Но Рейган понимал очень хорошо, скорее интуитивно, чем осознанно, большие проблемы. Его негодование по поводу введения чрезвычайного положения в Польше в декабре 1981 года было так сильно потому, что уничтожило надежду на мирное развитие коммунизма в сторону демократии. Та помощь, которую он оказал польскому сопротивлению в 1982 году, дала возможность Солидарности выжить и позднее заставить коммунистов уступить власть. Это показало намного более глубокое понимание положения, чем то, что можно было видеть в Госдепартаменте, обитатели которого, кичившиеся своим реализмом, списали Польшу со счета. Из членов его кабинета были еще двое, разделявшие его моральный подход к внешней политике: министр обороны Каспар Уайнбергер и особенно Джин Киркпатрик, и поэтому он очень внимательно слушал, когда она говорила.