рь уже становилось ясно, что широкомасштабная, хорошо организованная операция была осуществлена безупречно, что уверенное в своей неуязвимости руководство «Солидарности» не предприняло мер предосторожности и было арестовано, а Польша оказалась под военной диктатурой. Госдепартамент уверял нас, что Советский Союз в эти события не вовлечен.
Днем под председательством Буша состоялось заседание специально сформированной группы по кризису в Польше, но меня на него не пригласили.
17 декабря президент зачитал заявление по поводу событий в Польше, большую часть которого написал я, в нем он охарактеризовал введение военного положения и массовые аресты как «грубое нарушение Хельсинкского договора» и пообещал Польше помощь для преодоления экономических трудностей при условии, что будет восстановлено гражданское правление.
Поскольку Польша ничего не предприняла в ответ на эти условия, в администрации стали обсуждать вопрос о санкциях сначала против Польши, а затем и против Советского Союза. Эти меры были предметом обсуждения на четырех заседаниях Совета по национальной безопасности, состоявшихся 19, 21, 22 и 23 декабря в эмоционально напряженной атмосфере, вызванной главным образом яростью Рейгана по отношению к коммунистам. В своих мыслях он постоянно возвращался к 1930‑м годам, когда западные демократии не сумели остановить германскую и японскую агрессию. Как он выразился на заседании 22 декабря, это был «последний в жизни шанс выступить против этой проклятой силы». Остальные члены кабинета смирились, но с различной степенью энтузиазма: Хейга, как всегда, тревожила реакция союзников по НАТО; члены кабинета, отвечавшие за экономику (министр торговли Малкольм Болдридж, министр сельского хозяйства Джон Блок и министр финансов Дональд Риган), беспокоились по поводу вреда, который принесут экономические санкции Соединенным Штатам. Однако по настоянию Рейгана были приняты довольно строгие санкции, хотя далеко не настолько жесткие, как он поначалу предполагал.
В апреле 1958 г. я получил должность профессора факультета гуманитарных наук Гарвардского университета. В течение тридцати восьми лет с перерывами я преподавал курсы по истории России и СССР. В рабочем кабинете. 1960 г. Фото: Lyman W. Fisher. The Christian Science Monitor
Сыновья Стивен (8 лет) и Дэниел (13 лет) во время импровизированной трапезы по поводу еврейской пасхи. Париж, 1962 г.
Мои родители. Последнее фото вместе…Четам (Нъю- Гемпшир), 1971 г.
С моими дипломниками Дэном Орловски и Ниной Тумаркин 1971 г. Под моим руководством более 80 аспирантов получили степень доктора исторических наук.
"Танец" на льду спортзала в Гарварде. 1972 г.
Дружба с Исайей Берлиным продолжалась почти полвека, до ею смерти в 1997 г.Это был необычайно разносторонний интеллектуал… Лондон, 1993 г.
Весной 1978 г. я побывал в Китае. Запись в дневнике: "… очень может быть, что это люди будущего: если они обретут высокие технологии и определенную степень интеллектуальной свободы…" С офицерами 196‑й дивизии.
В феврале 1981 г. я принял пост главы восточноевропейского и советского отдела Совета по национальной безопасности США. Газета "Правда" отреагировала на это назначение статьей под заголовком "Осторожно: Пайпс!" С президентом Р. Рейганом. Июль 1981 г.
В моем кабинете № 338 в здании СНБ с видом на Белый дом, где я проработал два года. С самого начала у меня была уверенность, что я вернусь в Гарвард, что бы ни случилось. Я стремился к свободе, а не к власти. 1982 г.
Беседа с вице — президентом Дж. Бушем — старшим. Июль 1983 г.
С А. Сахаровым, самым достойным восхищения защитником прав человека в России….Он не осознавал, насколько он значителен. Бостон, 1988 г.
Семейство в сборе. Чешам, 1990 г.
Одим из ободряющих событий, связанных с посткоммунистической Россией, стали мои связи с Московской школой политических исследований — организацией, призванной распространять демократические идеи и практики. Фото: Олег Начинкин
Первое из этих заседаний было 19 декабря. Президент отсутствовал, так что заседание превратилось в заседание Группы по разрешению кризисов под председательством Буша. Уайнбергер, Киркпатрик и в некоторой степени Кейси были сторонниками ответных мер против Советского Союза как подстрекателя польского кризиса, в то время как Риган, Болдридж и Блок были сторонниками «массированных» мер. Как правильно заметил Уайнбергер, такая ситуация на деле означало отсутствие всяких мер. Хейг занял центристскую позицию. Во время перерыва, когда мы с Джин Киркпатрик разговаривали в углу комнаты, Хейг подошел к нам с «искривленным лицом», как я записал в своем дневнике, и сказал: «Я дам вам обоим ядерные ракеты». Мы в замешательстве переглянулись.
Первое серьезное совещание СНБ, посвященное положению в Польше, состоялось 21 декабря. На этом, как и на следующих заседаниях председательствовал адмирал Нэнс, но он почти не вступал в дискуссию. Объятый гневом, Рейган говорил убедительно. События в Польше, заявил он, были первым случаем за шестьдесят лет, когда произошло нечто подобное. (Он был неправ, так как игнорировал события в Венгрии и Чехословакии.) Москве надо дать понять, что если она желает продолжать нормальные отношения с западным миром, то должна восстановить свободу в Польше. Упомянув речь Рузвельта 1937 года, в которой тот призвал к установлению «карантина» по отношению к странам — агрессорам, Рейган сказал, что нам следует изолировать Советский Союз, сведя дипломатические и экономические отношения союзников с Москвой к абсолютному минимуму. Если союзники откажутся действовать с нами заодно, мы должны пересмотреть отношения с ними. Он даже зашел так далеко, что сказал, что нам следует быть готовыми объявить бойкот странам, которые будут продолжать торговать с Советским Союзом. Когда в ответ на это предложение Мис представил список возможных мер: полное прекращение торговли, отмена авиарейсов и блокирование телефонной связи, а также разрыв дипломатических и политических отношений — Рейган возразил, сказав, что дипломатические отношения следует поддерживать и что следует предложить Брежневу что — то привлекательное, чтобы он понял, насколько лучше будет его стране, если он изменит свое поведение. Хейг, однако, предупреждал, что подобные меры являются для Советского Союза вопросом жизни и смерти и потенциально могут стать причиной войны.
Заседание, которое происходило два дня спустя, 23 декабря, началось с перепалки по поводу письма Рейгана Брежневу. Было два текста письма, один из которых был написан мной, а другой — Госдепартаментом. Несмотря на то что мой вариант был одобрен Госдепартаментом, Хейг в приватном разговоре с Рейганом до начала заседания СНБ настаивал на том, чтобы он подписал версию Госдепартамента. Мис разрядил обстановку, предложив передать оба варианта письма рабочей группе, чтобы не терять время на этот вопрос. После окончания заседания я подошел к Хейгу с текстом своего варианта и спросил, какие у него были возражения по тексту, на что он ответил: «У меня нет возражений». Он предложил несколько незначительных поправок, из которых стало совершенно очевидно, что проблема была не в том, что написано, а в том, кто написал. Более того, противореча самому себе, он требовал на заседании СНБ, чтобы мы предусмотрели военные меры против СССР, которые никто, даже Уайнбер- гер, не считал возможными.
Что касается дискуссии по существу вопроса, то она напоминала дискуссию предыдущего дня. Хейг предупреждал о германской оппозиции любым политическим и экономическим санкциям против СССР и о возможности разрыва Европы с нами, если мы будем на них настаивать. На что Рейган возразил, что в таком случае «мы сделаем это одни». Джин Киркпатрик поддержала президента, напомнив собравшимся, что в ООН союзники часто открыто были против позиции США.
Письмо Рейгана Брежневу, отправленное днем 23 декабря, было сочетанием двух вариантов: за первыми несколькими абзацами, написанными мной, следовал текст Госдепартамента. По настоянию Хейга и по непонятной мне причине мы убрали предложение, в котором отрицалось, что «Солидарность» была контрреволюционной организацией. Письмо отвергало утверждения, что события в Польше были ее «внутренним делом», учитывая, что в течение нескольких месяцев, предшествовавших введению чрезвычайного положения, Советский Союз «многократно вмешивался в польские дела», тем самым нарушая Хельсинкский Заключительный акт, под которым стояла и его подпись. Если Советский Союз не прекратит поддерживать репрессии в Польше, «у Соединенных Штатов не будет другого выбора, как предпринять конкретные меры в отношении всех аспектов наших отношений».
На следующий день, в сочельник, вопреки возражениям Дивера, Рейган сделал заявление, в значительной степени основанное на написанном мной варианте письма, немного отредактированного главным составителем речей Арамом Бакшияном. В нем он перечислил грубые нарушения в Польше и предупредил, что, если они не прекратятся, следует ожидать серьезных последствий. В то же время он объявил введение некоторых санкций против Польши, таких как прекращение гарантий по кредитам экспортно — импортного банка, приостановление работы польских авиакомпаний на линиях из Польши в США и запрет польским судам производить лов рыбы в водах США. Много лет спустя на международной конференции, посвященной событиям декабря 1981 года, Ярузель- ский признал, что эти и последовавшие за ними другие санкции стоили Польше двенадцати миллиардов долларов, весьма существенная сумма для этой страны.
Утром в Рождество мне позвонили и сообщили, что на телекс начал поступать ответ Брежнева. Я тут же его перевел. Как и ожидалось, Брежнев обвинял Рейгана во вмешательстве во внутренние дела Польши и, притворяясь, что кризис уже закончился, предлагал ему заняться более «серьезными делами», такими как, например, разоружение. Он проигнорировал точные и определенные предупреждения Рейгана о контрмерах США, по — видимому, считая, что это просто риторика, предназначенная для общественности.