поведение, поощряя СССР, если он ведет себя мирно, и наказывая, когда это не так. В соответствии с тем, что, как мне кажется, отражает мысль президента, я в противоположность данному подходу утверждаю, что поведение есть следствие системы и что наша политика (например, недавно введенные санкции и ограничения на кредиты) направлена на изменение системы как предпосылки изменения поведения (например, вынудит Советский Союз изменить свое экономическое устройство). Самый спорный пункт в прилагаемых «Основных положениях» заключается в следующем предложении: [Обзор] «будет исходить из того, что поведение Советского Союза на международной арене является реакцией не только на внешние угрозы и возможности, но также и на внутренние императивы советской политической, экономической, социальной и идеологической системы». Госдепартамент, вероятно, будет бороться против этого положения всеми силами, однако, я полагаю, что оно выражает самую суть президентского подхода».
Хотя политический доклад не был готов к поездке президента, было принято решение, что президент сделает важное заявление по поводу нашей политики по отношению к Советскому Союзу в речи во время своего предстоящего визита в Англию. В конце апреля Госдепартамент представил проект речи, в написании которой я не участвовал, и направил ее на утверждение в СНБ, но не через меня, а через другого сотрудника. Речь была наполнена типичной клишированной риторикой. Однако я был удовлетворен тем, что авторы документа все — таки приняли, хотя и в усеченной и смягченной форме, мой принцип, что «сущность советской системы влияет на ее внешнюю политику». Но я отказался принять этот документ и подал вместо него собственный вариант. Президент, таким образом, получил два варианта речи. Он отверг вариант Госдепартамента и выразил желание, чтобы новый вариант речи подготовил Тони Долан, талантливый спичрайтер Белого дома, написавший большинство речей Рейгана по вопросам коммунизма. (Именно он был автором выражения «империя зла».) Долан в свою очередь спросил меня о моих предложениях. Он вставил в свой текст абзац из моего варианта, в котором объяснялось в марксистских терминах, почему Советский Союз находился, по выражению коммунистов, в «революционной ситуации».
Изначально предполагалось, что президент выступит перед палатой общин в Вестминстере, Доме парламента, и именно это предложила премьер — министр Маргарет Тэтчер. Но местная оппозиция не допустила этого. Английская элита считала Рейгана опасным простаком, и он вынужден был довольствоваться менее престижным местом выступления в Королевской галерее в палате лордов. Несмотря на то что поначалу он заявил нам, что не согласится на «второе по значимости место», он все — таки воспринял этот недоброжелательный выпад с чувством юмора. В своей речи 8 июня 1982 года Рейган сказал: «В ироническом смысле Карл Маркс был прав. В настоящее время мы являемся свидетелями большого революционного кризиса; кризиса, в котором экономика приходит в прямое столкновение с политическим порядком. Но этот кризис происходит не на свободном немарксистском Западе, а на родине марксизма — ленинизма в Советском Союзе… То, что мы там наблюдаем, — это политическая структура, которая более не соответствует экономическому базису, и общество, где производственные силы не могут развиваться из — за политических оков»[49].
Лондонская речь взбесила русских больше, чем что бы то ни было из того, что Рейган говорил со дня вступления в должность. Они хорошо осознали ее последствия: по марксистской терминологии СССР стоял перед лицом неминуемого краха и, следовательно, не являлся державой, чьи интересы следовало принимать во внимание и переговоры с которой не стоили затраченных усилий[50]. Она послужила теоретической основой для речи, которую Рейган произнес годом позже в университете «Нотр Дам» и в подготовке которой я также участвовал. В ней Рейган сказал, что мы «переживем» коммунизм. Русские правильно приписали упоминание Маркса в лондонской речи мне. Журналист, вернувшийся из Москвы вскоре после этого, сообщил мне, что мое имя стало широко известно в России и что по влиянию на советскую политику меня считали равным Бжезинскому. Несмотря на то что в речи указывалось, что Советский Союз саморазрушался, официальный советский комментатор, прибегая к обычному «диалектическому» мышлению, охарактеризовал ее как заявление о том, что Соединенные Штаты намереваются разрушить Советский Союз. Когда я сообщил Рейгану об этих реакциях, он ответил: «Итак, мы затронули нерв».
13 июля 1982 года в Госдепартаменте состоялось совещание, чтобы обсудить мои тезисы для Директивы по национальной безопасности. Помощник госсекретаря по европейским делам Ричард Бёрт подтвердил в приватном разговоре, что чиновники Госдепартамента на самом деле не хотели принимать никакого документа, определяющего нашу политику.
После ухода Хейга Кларк был полон решимости восстановить авторитет СНБ в процессе осуществления внешней политики и для этого отдал распоряжение его сотрудникам готовить проект директив. В последующие месяцы время от времени происходили дискуссии с Госдепартаментом по поводу Директивы в отношении политики к СССР, но Кларку нравился мой вариант и в конце концов он был принят с некоторыми изменениями. В начале ноября 1982 года Госдепартамент уступил по самому спорному пункту моих тезисов (атаковать «систему»), что давало нам возможность продвигаться вперед в написании того, что стало известно как Директива по национальной безопасности № 75. Этот документ в настоящее время рассекречен и опубликован[48]. Ключевым был второй параграф. Он определял как одну из важнейших задач Соединенных Штатов в их отношениях с СССР:
Способствовать в предоставленных нам ограниченных рамках процессу перемен в Советском Союзе в направлении к более плюралистической политической и экономической системе, при которой власть привилегированной элиты будет постепенно уменьшаться. Соединенные Штаты исходят из того, что советская агрессивность имеет глубокие корни во внутренней системе и что отношения с СССР должны, таким образом, принимать во внимание, будет или нет проводимая политика способствовать укреплению системы и ее способности проводить агрессивную политику.
Несмотря на робкое выражение «в предоставленных нам ограниченных рамках», вставленное по настоянию Госдепартамента, такая формулировка представляла собой большую победу над Госдепартаментом и над общепринятым мышлением советологического сообщества.
Однако Госдепартаменту удалось одержать маленькую победу. В первоначальном варианте, который я представил, содержались два предложения под заголовком «Экономическая политика». В них были следующие рекомендации:
Побудить СССР переориентировать средства и ресурсы с оборонного сектора на инвестиции в экономику и в производство товаров широкого потребления.
Воздержаться от предоставления помощи Советскому Союзу в разработке его природных ресурсов и получении с минимальными для него затратами доходов в твердой валюте.
Как Госдепартамент, так и министерства финансов и сельского хозяйства возражали против обоих предложений, а министерство торговли возражало против второго. Почему они возражали, остается тайной для меня до сих пор, так как эти предложения только детализировали принципы, изложенные выше.
Марк Палмер позвонил из Госдепартамента попросить, а точнее «потребовать», чтобы я убрал эти два пункта из окончательного текста, но Кларк передал мне через Пойндекстера распоряжение их оставить. Таким образом, текст, который я представил для обсуждения от имени СНБ, включал оба спорных предложения. Однако, по — ви- димому, незадолго до заседания СНБ в то утро Шульц, которого не было в городе, связался с Рейганом и уговорил его убрать эти два предложения.
Текст Директивы по национальной безопасности № 75 был предметом обсуждения на заседании СНБ, которое Кларк тактично назначил на 16 декабря, то есть за день до окончания моей работы в Совете. Невзирая на возражения Уайнбергера, Рейган настоял на том, чтобы два спорных пункта были изъяты из текста, потому что они просочатся в прессу («Мне придется читать о них в «Вашингтон пост»), что даст русским материал для пропаганды. «Мы знаем, что будем делать, и нам необязательно это описывать», — сказал он. Это объяснение показалось мне странным, потому что весь документ «описывал», что мы будем делать. Я полагаю, что главная причина отказа от этих пунктов была в том, что они напоминали о санкциях по трубопроводу, которые причинили столько неприятностей и которые были отменены только несколькими неделями раньше. Большая часть заседания была посвящена разъяснению и уточнению выражений, касавшихся экономических мер. Рейган принимал активное участие в обсуждении. Он настаивал на своем нежелании, чтобы в документе были формулировки, «исключающие компромисс и тихую дипломатию». В конце концов было решено рассматривать экономические отношения с Москвой по каждому конкретному проекту без формулирования каких — то общих принципов и, конечно же, исключая такие понятия, как «экономическая война».
Когда заседание подходило к концу, Рейган выразил мне благодарность за работу в его администрации и сожаление по поводу моего ухода.
Позже в приватном разговоре Кларк поинтересовался, кто мог бы занять мое место. Я предложил кандидатуру Джека Мэтлока, нашего посла в Чехословакии, потому что на меня произвели благоприятное впечатление его отчеты из Москвы в начале 1981 года, когда он служил там заместителем главы миссии. Сначала Кларк колебался, опасаясь, что как профессиональный дипломат Мэтлок будет зависеть от Госдепартамента, но я постарался убедить его преодолеть эти сомнения, уверяя, что Мэтлок, судя по его отчетам, мыслил не как типичный дипломат. Сам Мэтлок, как выяснилось, предпочитал бы оставаться в Праге, но в конце концов он вернулся в Вашингтон и в июне 1983 года занял мой пост. Он пользовался доверием Шульца и помог направить курс администрации президента в русло менее конфронтационной политики при Горбачеве, когда весной 1987 года он оставил СНБ и занял пост посла Соединенных Штатов в Москве.