Кроме Мэтлока, в качестве источника информации о Советском Союзе и приватного канала связи с советскими лидерами как президент, так и Шульц использовали Сьюзен Масси, протеже Нэнси Рейган и поклонницу старой России. Она уверяла президента, что Россия была готова откликнуться на любые обнадеживающие шаги с его стороны. Я полагаю, что она также подчеркивала тот факт, что русские люди религиозны. Подобные мысли были созвучны сентиментальным свойствам характера Рейгана, хотя и были неочевидными.
Последние месяцы
В октябре 1982 года я получил отпуск для поездки в Европу, чтобы прочитать лекции и принять участие в международных конференциях. Я выступал с лекциями на тему «Советский Союз в кризисе» в Бонне, Кельне и Париже, повсеместно сталкиваясь с непониманием и нескрываемой враждебностью к Рейгану и его внешней политике. Немцы повторяли вслед за Москвой, что единственной альтернативой разрядке была ядерная война. Французы обвиняли нас в лицемерии: они протестовали против продажи русским нашего зерна, в то время как мы пытались не дать возможности европейцам продавать России технику для развития газовой промышленности. Казалось, они были неспособны (а скорее не хотели) понять, что, продавая Москве зерно, мы истощали советские запасы твердой валюты, в то время как они, развивая энергетический экспорт России, увеличивали их[51]. Повсюду я встречал полное непонимание, во — первых, того факта, что экономика Советского Союза находилась в критическом состоянии, а во — вторых, какую роль экономика играет в международной политике. Поскольку аудитория, к которой я обращался, состояла из людей в высшей степени умных и хорошо информированных, я заключил, что их непонимание того, что мы делали, объяснялось отчасти их недовольством гегемонией Америки, а отчасти получением выгоды от торговли с Советским Союзом, в то время как мы несли бремя расходов по сдерживанию коммунизма. По возвращении домой я сообщил некоторым людям, что наши союзники, хотя и состояли в браке с нами, вступили во внебрачные связи с нашим противником.
Единственный имевший смысл совет, который я получил по этому вопросу, дал мне мой старый друг Борис Суварин. В октябре 1981 года, во время моего последнего, как оказалось, визита к нему перед его смертью, он сказал мне: «Помни, Пайпс, они готовы на все, что угодно, но не на войну; они шантажисты». Эти слова глубоко засели в моем сознании.
10 ноября 1982 года пришло известие, что долго ожидавшееся событие наконец произошло: Брежнев умер. На спешно созванном совещании в Овальном кабинете встал вопрос о том, кому следует представлять Соединенные Штаты на его похоронах. Кларк показал президенту подготовленный Шульцем список, в котором президент возглавлял делегацию. Рейган быстро пробежался взглядом по списку и сказал, что такая делегация была бы более уместна на похоронах английской королевы. Он наотрез отказался ехать. Тогда Кларк сказал, что, по мнению Шульца, в случае отказа президента ехать, возглавлять американскую делегацию должен Джордж Буш. Рейган ответил, что это предложение не годится, потому что вице — президент находится в Африке с визитом, который уже откладывался, и если бы он вернулся ранее запланированного срока, это было бы еще хуже, добавив: «Пусть едет Шульц». Я возразил, что это не лучшее решение, потому что наверняка ожидаются главы государств, и поэтому присутствие вице — президента в качестве главы американской делегации было бы предпочтительней. Рейган задумался на мгновение и согласился: «Окей, пусть едет Буш». Было забавно читать на следующий день в газетах утонченные интерпретации этого решения. Но я не нашел ничего забавного, когда узнал, что во время визита в Москву Буш сказал Андропову, что в их «прошлой биографии было что — то общее»[49]. Вероятно, у него создалось впечатление, что КГБ, который возглавлял Андропов, был, как и ЦРУ, просто разведывательной организацией. Это замечание, если оно было серьезным, ужасало, а если было произнесено в шутку, отличалось плохим вкусом.
Хотя президент и не поехал в Москву на похороны Брежнева, он согласился нанести визит в советское посольство, чтобы выразить соболезнования. Меня попросили подготовить для Рейгана несколько слов, которые он мог бы вписать в книгу соболезнований. Это было чрезвычайно трудным предприятием, так как я ни в коей мере не сожалел о смерти Брежнева. Тогда я понял, насколько трудно выразить словами то, что человек не чувствует или то, во что не верит. Это было пыткой для меня. Рейган благоразумно отверг текст и сформулировал что — то сам.
В порядке подготовки его визита в посольство на 16‑й улице я отправился туда с группой специалистов из секретной службы обследовать здание. Вдоль лестницы стояли угрюмые работники посольства. Она вела в комнату, при входе в которую стояли мальчики и девочки в пионерской форме. Добрынин встретил нас на втором этаже и показал книгу для соболезнований. Я кивнул и попытался выйти, но он вставил авторучку в мою руку и попросил расписаться. Я попытался отказаться, но он не отпускал меня. Что я мог поделать? Я начертал совершенно неузнаваемую подпись, чтобы будущий историк не смог обвинить меня в лицемерии.
Когда стало очевидным, что преемником Брежнева станет Андропов, я написал меморандум (17 ноября), в котором набросал то, что может предпринять новый Генеральный секретарь: восстановить чувство сильного руководства; попытаться остановить психологический натиск, предпринятый президентом Рейганом, и его «вмешательство во внутренние дела Советского Союза»; остановить или, по крайней мере, понизить уровень коррупции и потребительства; остановить оборонные программы США; подавить или изолировать советское диссидентское движение.
Меня глубоко тронули те несколько ланчей и обедов в мою честь, которые друзья и сотрудники устроили в последние дни перед моим уходом. Один знакомый сказал, что ему доводилось быть свидетелем ухода знаменитостей с меньшими почестями. 14 декабря на прощальном ланче, данном от его имени, Мак — Фарлейн щедро хвалил меня за мою «скромность» и «усердный труд». Он добавил, что когда речь заходила о советских делах в Овальном кабинете, Рейган часто спрашивал: «А что Дик Пайпс думает об этом?»
Когда конец моей службы приблизился, Кларк предложил назначить меня консультантом СНБ. Он надеялся, что в этом качестве я буду писать и читать лекции в поддержку внешней политики Рейгана. Когда я спросил, смогу ли я свободно выражать свое мнение, он ответил: «Не создавайте нам неприятностей!»
Вероятно, это для меня было очень затруднительно выполнить. Роуланд Эванс и Боб Новак, которые вели еженедельную программу новостей по Си — эн — эн, попросили меня дать интервью. Я дал согласие на интервью, но только после того как официально не буду числиться работающим в правительстве, то есть после 17 декабря. К сожалению, они сказали, что интервью должно быть записано на пленку утром в пятницу 17 декабря, но это не создаст для меня никаких проблем, потому что оно не пойдет в эфир до следующего дня. Я согласился на таких условиях. Первый вопрос, который задал мне Новак, касался советского участия в покушении на жизнь папы римского Иоанна Павла И. Я ответил, что в связи с тем, что почти наверняка в этом деле участвовали болгарские спецслужбы, притом что КГБ их контролирует, логично предположить, что КГБ каким — то образом тоже замешан в этом деле. Тем не менее точных доказательств нет. Принимая во внимание, что человек, который возглавлял КГБ в марте 1981 года, к тому времени стал главой советского государства, это было весьма серьезное обвинение. Но к тому времени, когда интервью пойдет в эфир, я уже не буду на государственной службе.
В тот день после полудня Кларк давал прием по случаю Рождества в Блэр — Хаус, особняке напротив Белого дома. Вдруг как раз посередине хорошего тоста секретарша
Кларка подошла ко мне сказать, что меня срочно вызывают к телефону. Звонили из «Нью — Йорк тайме» с сообщением, что по городу пошел слух, что я обвинил Андропова в том, что он стоял во главе заговора с целью покушения на жизнь папы римского. Я был шокирован этой новостью, потому что мне торжественно обещали, что программу не пустят в эфир до завтрашнего дня. Как оказалось, чтобы поднять интерес к программе, из Си — эн — эн позвонили в «Таймс» и «Вашингтон пост» и сообщили им о сенсационном содержании предстоящей программы. В следующий понедельник, когда я был недосягаем для их дипломатической артиллерии, советский поверенный в делах Бессмертных подал в Госдепартамент официальный протест по поводу «разнузданной клеветнической кампании» против Болгарии и Советского Союза. Иглбергер отверг ноту протеста, сказав, что «за его долгую работу по советским делам он никогда не видел советское коммюнике, которое было бы написано в таком невыдержанном тоне».
Консультантом я работал только два раза, в начале 1983 года, после чего моя связь с администрацией Рейгана и Вашингтоном значительно ослабла.
В конце января 1983 года Дон Грег, советник по безопасности вице — президента Буша, пригласил меня участвовать в брифинге вместе с вице — президентом. Мы встретились днем 27 января. Наша дискуссия касалась не непосредственно России, а планируемого размещения в Европе ракет среднего радиуса дальности в Европе «Першинг‑2». Их запросили наши партнеры по НАТО как противовес ракетам «СС‑20», которые русские устанавливали вот уже несколько лет. Москва развернула в Европе массивную пропагандистскую кампанию с тем, чтобы сорвать этот процесс, используя для этой цели массовые демонстрации протеста, которые ее агенты организовывали и финансировали. Буш как раз собирался ехать в Европу и был донельзя обеспокоен перспективой столкнуться с антиамериканскими выступлениями. Я сделал все, что было в моих силах, чтобы снять опасения, напомнив, что, как бы там ни было, европейцы сами запросили эти ракеты, а толпами манипулировали профессионалы. Не знаю, сумел ли я его убедить, но когда я уходил, он все еще выглядел очень озабоченным.