В соответствии с этой схемой ревизионисты сами писали и заставляли своих студентов писать монографии по различным аспектам российской социальной истории начала XX века, игнорируя то, что было создано до них. Они ниспровергли традиционный подход, но не сумели заменить его своим собственным, потому что оказалось невозможным написать общую историю русской революции, не уделяя необходимого внимания политике и идеологии. Поэтому польза от них, как и следовало ожидать, носила случайный характер.
Качество, которое меня всегда поражало в приверженцах данной школы, — это их полное безразличие к преступлениям и моральному произволу коммунизма, который так ярко отражен в современных источниках и занимает центральное место в литературе по национал — социализму. Стремясь к научности, они избегали моральных суждений и пренебрегали судьбами людей. Они абстрактно рассуждали об «общественных классах», «классовых конфликтах», партийных лозунгах, статистике, слепо взирая на действительность большевистского правления с самых первых дней его существования, так живо описанную в газетных статьях Максима Горького и в дневниках Ивана Бунина. Они писали бесстрастную историю времени, которое утопало в крови, времени массовых расстрелов и погромов, творимых новой диктаторской властью. То, что для русского народа обернулось беспрецедентной катастрофой, для них было величественным, хотя и неудавшимся, экспериментом. Такое мышление позволяло обходиться без моральных оценок. Но революция — это не природная стихия, не люди, воздействующие на природу, и не природа, воздействующая на людей, революция — это люди, воздействующие на других людей, и именно с этой точки зрения она нуждалась в оценке.
Ревизионистов объединяла не только общая методология. Они образовали некое подобие партии, полной решимости ввести контроль над преподаванием современной русской истории. В манере, которая, как мне кажется, была чужда американской академической жизни, но под влиянием истории большевизма, они стремились и в основном достигли монопольного контроля над профессией, добившись того, что кафедры в этой области в университетах по всей стране заняли их сторонники. Это привело к остракизму ученых, которые придерживались других взглядов. В своих писаниях они действовали в том же духе. Отстаивая свою позицию, ревизионисты не удосуживались показать, в чем ошибались их предшественники: они просто их игнорировали. Поэтому было забавно наблюдать, как они негодовали, когда их оппоненты, включая меня, платили им их же монетой и в основном так же игнорировали их работы.
Таково было положение с литературой по русской революции в конце 1970‑х годов. Прежние труды или не переиздавались, или устарели; недавно вышедшая литература была или монографической, или «одноцветной». Задача, как я ее представлял, когда решил заполнить пустоту, состояла в том, чтобы существенно расширить рамки предмета как в плане хронологии, так и самого предмета: вернуться к событиям, по крайней мере, конца XIX века и включить темы, которые обычно игнорировались. Такие как культура и религия, внешняя политика и подрывная деятельность, голод и эпидемии, миграция населения, террор. Чтобы исследовать революцию должным образом, необходимо было замахнуться на серьезную «историю», как ее писали до того, как низвели до социальных мелочей и тривиальностей. В мае 1977 года я подписал контракт с издательством «Альфред А. Кнопф», которое впоследствии опубликовало еще несколько моих книг. Мои отношения с издательством складывались очень хорошо: Кнопф выпускал мои книги в элегантном оформлении и обнаружил впечатляющий коммерческий талант в их реализации.
Библиотеки в Гарвардском университете таковы, что, над чем бы я ни работал, я всегда мог найти на их полках девять десятых необходимых мне материалов. Если чего — нибудь не хватало, я находил это в Гуверовском институте при Станфордском университете в Калифорнии или в Нью — Йоркской публичной библиотеке, а иногда — в Париже или Лондоне. Советский Союз с его архивами был для меня практически недосягаем до 1992 года.
Работа над русской революцией оказалась утомительной в психологическом и эмоциональном плане. Меня постоянно возмущали двуличие и жестокость коммунистов, так же как и иллюзии их оппонентов. Действия коммунистов снова и снова напоминали мне о нацистах. Меня буквально охватывало отчаяние и я не мог спать, когда изучал подробности красного террора, который существующая историческая литература либо обходила, либо просто игнорировала. (Карр, например, вообще о нем не упоминает в своей многотомной истории.) Изучая убийство императорской семьи в Екатеринбурге, я записал в дневнике:
Все время ощущаю острую подавленность. Я чувствую дыхание холокоста. Сожженные тела у «Четырех братьев» и дымящиеся трубы Освенцима[57].
Мои исследования были прерваны на два года работой в Вашингтоне и написанием книги «Просто выжить недостаточно». Я вернулся к ним в 1984 году. Весной и летом 1985 года я вынужден был замедлить работу, когда, находясь в Венеции в марте, заболел потенциально смертельной болезнью иммунной системы под названием дерматомиозит. Я старался не обращать на нее внимания, продолжая путешествовать, и даже прочитал три лекции в Гарварде в апреле 1985 года о екатеринбургской трагедии. Но я проводил много времени в постели, потел неимоверно и двигался с трудом. К счастью, к концу года болезнь отступила, как и предсказывал мой лечащий врач.
Я работал одновременно над двумя частями книги: «Агония имперского режима», которая касалась периода с 1899 по 1917 год, и «Большевики завоевывают Россию» — о периоде с 1917 по 1919 год. В начале 1989‑го я сдал рукопись в издательство «Кнопф». Я намеревался издать две части в отдельных томах, но по коммерческим соображениям «Кнопф» решил выпустить их в одном томе под названием «Русская революция». Книга вышла в октябре 1990 года. К тому времени я уже работал над последней и заключительной частью, которая должна была называться «Россия при новом режиме». Но в конце 1991 года Советский Союз распался, уступив место демократическому режиму, и название могло быть неправильно отнесено к России при Борисе Ельцине. Поэтому я изменил заголовок на «Россия при большевистском режиме». Этот том вышел в 1994 году.
Закончив работу над этой историей в 1500 страниц, я осознал, что имел в виду Джордж Чепмен три с половиной столетия назад, когда, завершив работу над переводом Гомера, воскликнул: «Работа, ради которой я появился на свет, сделана!»
На конференции о русской революции в Иерусалимском университете в январе 1988 года я имел возможность получить представление о том, как ревизионисты встретят мою книгу. Я сделал доклад в последний день конференции. Это была общая оценка революции. Почти все, что я говорил, вызывало негодование. Аудитория, состоявшая из профессиональных историков революции, была особенно обижена моим утверждением, что большевистский режим, как я уже говорил выше, оказал большое влияние на нацизм как в позитивном, так и в негативном плане; в положительном — потому что большевизм предоставил нацистам модель однопартийной диктатуры, в отрицательном — потому что давал им возможность пугать немецкое население жупелом коммунизма. Эти распространенные и вполне для меня очевидные утверждения привели аудиторию в совершенную ярость. Один участник заявил, что я очень смелый человек, если провожу подобные параллели. Я ответил, что сказанное мною требовало не смелости, ибо ничто мне не угрожало, а знания[58]. Израильский профессор кричал с места: «Кого вы хотели бы видеть победителем в войне: нацистов или советы?» На таком уровне проходила дискуссия[59].
Организаторы конференции заявили впоследствии, что из — за поломки магнитофона у них не было текста моего выступления и поэтому они не могли включить его в сборник опубликованных материалов. К счастью, один из присутствовавших в аудитории, редактор русского эмигрантского издания, записал и опубликовал мое выступление в своем журнале. Александр Яковлев, главный архитектор перестройки, потом сказал мне, что он читал этот журнал в Израиле и ему понравилось мое выступление, и что он показал его Горбачеву.
Советский Союз открывается: Сахаров
Как только Горбачев был назначен Генеральным секретарем, меня начали посещать советские журналисты, которые интересовались моими суждениями по различным вопросам относительно своей страны и публиковали их без привычных искажений. Первым изданием, опубликовавшим меня, была газета «Московские новости» (декабрь 1986 г.), а затем, в июле 1989‑го, — «Известия». В начале 1991 года советский журнал «Полис» даже перепечатал с незначительными (но немаловажными) сокращениями отрывок из моей «Русской революции», в котором описывался разгон большевиками Учредительного собрания.
В апреле 1990 года я организовал перевод на русский язык книги «Русская революция». Согласно контракту с издательством «Книга», которое раньше специализировалось на факсимильном издании редких старых иллюстрированных книг, но потом стало издавать книги по современной тематике, оно должно было напечатать минимум 50 ООО экземпляров к июню 1992 года. Но по мере того как проходила эйфория, отражая изменяющееся настроение в стране, издательство сначала отложило выход книги на год, а затем вообще аннулировало контракт, потому что решило переключиться на издание литературы по бизнесу. С трудом я нашел другого издателя, «РОССПЭН», которое выпустило «Русскую революцию» в двух томах в 1994 году тиражом 5 тыс. экземпляров и «Россия при большевиках» три года спустя, тиражом 2 тысячи.
Прогрессирующее сокращение тиражей можно объяснить двумя причинами. Первая заключалась в том, что система розничной продажи книг развалилась и российским издателям приходилось налаживать связи непосредственно с книжными магазинами. В результате произошло значительное сужение книжного рынка. Новые книги стали доступны практически только в Москве и в Петербурге. Второй причиной была потеря российской публикой интереса к серьезной нехудожественной литературе, особенно к истории своей собственной страны. Такая реакция была сходна с реакцией немцев, которые в годы, последовавшие за Второй мировой войной, потеряли всякий интерес ко всему периоду нацизма. В Москве большая часть розничной торговли книгами происходила на тротуарах; книги раскладывали прямо на земле или на переносных столах. Большинство предлагаемых книг составляла развлекательная литература (детективы, любовные романы, порнография) или практические издания (словари иностранных языков, книги по бухгалтерскому делу и книга Дэйла Карнеги «Как приобретать друзей и оказывать влияние на людей»). История не выдерживала конкуренции, если она не была романтизированной или сенсационной.