Проснувшись, собираю обрывки воспоминаний. Вот Себ чуть ли не волоком тащит меня внутрь дома, вверх по лестнице – нежно-кремовые кроссовки на темном отполированном паркете. С трудом перебираю ногами; меня, будто последнего пьяницу, подводят к кровати. Чувствую, как моя «тюремная» одежда липнет к коже, когда ее стягивают. Из-под одежды по комнате разносится вонь. Среди всплывающих в голове образов возникает сложенное на стуле полотенце. Теплый воздух обволакивает мои руки. После – темнота, забытье и наконец сон.
Чувствую, как утро хочет разомкнуть мне веки, но зависаю на мгновение, силясь вспомнить, где нахожусь. Голова пульсирует. Встаю с кровати, отодвигаю занавеску, из-за которой проглядывает низкое утреннее солнце. На часах на прикроватном столике начало девятого. Открываю глаза, прислушиваюсь – я же ничего не знаю о человеке, который живет в этом доме. Не знаю, есть тут дети, партнер или друзья.
Вдалеке слышен звон – похоже, накрывают завтрак. Ищу спортивный костюм, в котором приехал, но нигде не нахожу. Себ, видимо, забрал постирать. Оставил одежду на смену – стопкой прямо на белом полотенце. Темно-красные брюки, синяя рубашка в клетку, какие-то новые, еще не распакованные трусы, носки и свитер с круглым вырезом. Это все его одежда, которой он пользуется сам, не запасная. Достаю из упаковки трусы. Они безупречно чистые, особенно на фоне моих покрытых грязью рук. Я уже столько лет не носил трусов, не было необходимости. Хлопковая белизна бьет мне в глаза. Не надену все это, пока не вымоюсь.
Обернув бедра полотенцем, выхожу в коридор, попутно рассматривая заставленные книгами полки. Смесь из французской классики и бульварного чтива сбивает меня с толку, но тут я соображаю, что французские книги я сам же и оставил здесь много лет назад, а дешевые и легкие триллеры всегда любила Нина. Почему-то вспомнил, что она пахла розами. Интересно, она до сих пор с Себом? Дверь в ванную распахнута, словно приглашая к себе. Захожу, разглядываю отполированную ванну. Как же давно я принимал ванну в последний раз! Тянусь к кранам, но замираю. Уж не злоупотребляю ли я гостеприимством? Впрочем, я и так в его доме, в его одежде, поэтому помыться – наименьшее из всего, что я могу для него сделать. Через несколько минут я уже лежу в воде, наблюдаю, как грязь стекает с моего тела и тонет. Беру щеточку, принимаюсь тереть себя, стараясь, правда, не входить в раж. Дальше – волосы. Только намочив их, осознаю, насколько же они длинные. В конце скребу лицо, пока не чувствую, что оно снова приобрело розовый цвет. Спустив воду, поражаюсь полосе из грязи, окаймляющей дно.
На выходе из ванной я замечаю кого-то в зеркале. Персонажа ночного кошмара. Это, конечно же, я сам, вот только лицо в отражении истекает кровью. Тупая боль дает понять: я разодрал швы. Вздыхаю, прижимаю к лицу скомканное полотенце и держу, пока не обнаруживаю пластыри с изображением мультяшных поросят. Так у него есть дети? Наклеив три полоски одна на другую, останавливаю поток, затем бросаю еще один взгляд в зеркало. Выгляжу чистым, но каким-то нелепым.
– Нашел-таки пластырь, – улыбается он, когда я захожу на кухню.
Лоб покалывает.
– От племянниц остался. Там яйца с беконом, – он указывает на накрытый стол, – и в кофейнике свежий кофе.
На нем классический серый клетчатый костюм, бледно-голубая рубашка, алый галстук с узором из маленьких слоников. Он с улыбкой осматривает меня, одетого в его клетчатую рубашку и красные брюки. Затем встает, берет со стола ключи. От запаха бекона в животе то накатывает, то затихает чувство голода. Но мне нужно поесть.
– Спасибо, – говорю я, присаживаясь.
Он глядит на меня так, будто хочет что-то сказать, но потом раздумывает.
– Слушай, мне пора на работу. – Он смотрит на часы.
Это «Ролекс Милгаусс». Когда-то и у меня были такие же, ведь они названы в честь математика.
– Поговорим, когда вернусь. Где-то около шести. Пользуйся всем, чем нужно.
Он делает паузу, заметив мое взволнованное лицо:
– Все в порядке, я один в доме.
– Спасибо, Себ, – отвечаю, – но не буду тебе докучать. И верну все это, если ты покажешь, куда дел мою старую одежду.
Остановившись в дверях, он оборачивается. Улыбка расплывается чуть ли не до кончиков глаз.
– Ксандер. Нет. Пожалуйста. Просто останься.
– Не знаю. Находиться в помещении мне слишком тяжело.
Он роется в кармане, и в руках у него возникает кошелек. Я пячусь, но то, что он протягивает мне, – это вовсе не деньги.
– Тогда просто пройдись. Сядь на автобус, подыши воздухом. Возьми мой старый проездной. На нем тридцать фунтов или около того. Но только не сбегай, во всяком случае пока я не вернусь, – говорит он.
Я киваю, точно зная: когда он вернется, меня и след простынет. К тому же он не оставил мне ключей.
Когда он ушел, я сажусь за стол и набиваю себе рот едой. Наливаю немного кофе, делаю большой глоток. Теплый кофеин циркулирует по телу, и постепенно, клетка за клеткой, организм стряхивает с себя сон. Мускулы наливаются силой, и я иду в гостиную – в бледных тонах, но светлую. Отполированные поверхности подмигивают мне, сверкая всеми своими плоскостями. Мебель исключительно новая, но я знаю эту комнату, этот дом, знаю его скелет, даже если на нем теперь новая плоть. Ищу какие-то следы Нины, но не нахожу. Что же с ней случилось?
Одну из стен украшает телевизор размером с большую картину, под ним – стереосистема с колонками в форме цилиндра. На камине стоит единственная во всем доме фотография Себа. На ней ему где-то двадцать два: стоит такой розовощекий на фоне лазурного неба. Позади угадывается здание колледжа. А на переднем плане Нина и рядом с ней Грейс.
Я, кажется, помню тот день. Я уверен, что был там, когда сделали фотографию, пусть меня и нет на ней. Возможно, я по другую сторону объектива. Странно: в моих воспоминаниях об этой фотографии я тоже должен быть на ней. Перед глазами мое тогдашнее выражение лица – кажется, раздраженное, потому что фотографироваться я не хотел.
И Себ такой же. Может быть, на фото щеки у него чуть пухлее, а волосы не столь седые. Но глаза того же голубого оттенка. Я вроде бы не должен этому удивляться, но удивляюсь. И руки – такие же. В общем и целом он прежний. Как и раньше, пышет красотой.
Софа проваливается под моим весом. Тону в ней все глубже – такое незнакомое, тревожное ощущение. Быстро встаю и ложусь на ковер. Стоит коснуться головой шерстяной поверхности, как вулканом взрывается боль и на меня обрушивается поток картинок из той ночи. Мужчина навалился на женщину, придавил ее, она борется, брыкается. Я вижу все это, лежа на полу, но страх и трусость сковывают мои руки и рот.
Что было бы, если б я встал?
Перед моими глазами в затухающем свете камина проносится ее лицо. Кожа уже матовая, совершенно гладкая. Красное пятно на блузке все еще расползается. Оно достигает шеи, перетекает через нее, скапливается в ямках на горле. Затем поднимается выше, доходит до подбородка. Как только оно достигает губ, ее глаза распахиваются. Кровь заполняет ей рот, и она кричит.
Открываю глаза в тот самый момент, когда потолок, сорвавшись, уже летит мне на голову. Стены тоже пришли в движение. Пора выбираться.
Открываю дверь – с улицы в меня бьет поток холодного воздуха, и я в спешке ее захлопываю. В такую погоду хорошо бы иметь одежду и обувь получше. Поднимаюсь в спальню, где провел ночь, роюсь в шкафу. На вешалке несколько старых костюмов и рубашек – как белых, так и пастельных цветов. На полу несколько пар полированных туфель – со шнурками и без, – но в таких на холоде или под дождем долго не протянешь. Вижу пару походных ботинок, еще с ярлыком, но, не трогая их, направляюсь в его комнату.
Свет в комнате Себа мягкий, по воздуху вьются ароматы лайма и базилика. Пролистываю вешалки с одеждой; не без некоторого стыда ищу себе пальто. Там висят совершенно новые, из смеси кашемира и шерсти, но я выбираю тяжелое и шерстяное. Примеряю, сидит неплохо, хоть он чуть плотнее и ниже меня. Его стиль в одежде – все эти чиносы и бледные рубашки – тоже нисколько не изменился. Будто бы жизнь поместила его в кокон.
Поначалу я переживаю, что беру его вещи, но потом рассуждаю, что у него все равно одежды больше, чем он может сносить. В общем, ничего страшного. Бросаю взгляд на туфли, крепко сжимаю проездной на тридцать фунтов. В конце концов, я знаю, он мой друг. Или был другом. Однако друзей, настоящих, как братья и сестры, не потерять с течением времени. Они как звезды, всегда на своих местах, и не важно, смотришь ты на них или нет.
Медленно спускаюсь по лестнице, останавливаюсь у зеркала рядом с входной дверью. Отрываю от лица пластырь. Меньше чем за день я переродился. Без малого тридцать лет не устояли перед хлопком, шерстью и ванной. Но того, что внутри меня, это не касается; там, я знаю, слои намного толще, а отметины – глубже.
Глава двенадцатаяЧетверг
В такой одежде я могу отправиться туда, куда бы не попал в обычной жизни. Спрятав в воротник лицо, забредаю на территорию Даличской картинной галереи. Привело меня сюда, наверное, желание отыскать подходящее место, где бы в комфорте и покое поразмыслить. Пешие прогулки меня освобождают. Я сбрасываю с себя оковы бездействия и чувство, что заперт наедине с самим собой. Когда передвигаюсь по открытым пространствам, то замки размыкаются, а у меня появляются силы и дальше терпеть самого себя. Чем дольше я на свободе, тем лучше мне в компании собственной тени. Я не столь напряжен, не столь… химически нестабилен.
Так что там сказала полиция насчет этого человека, Сквайра? На показанных мне фото он довольно серьезно ранен. Но ведь после нашей встречи он не был таким, да? Я уверен, они ошиблись, задержав меня за это. Сделай я с ним такое, я бы помнил. Но разве полиция задерживает людей без причины? У них, конечно, есть свои целевые показатели, коэффициенты раскрываемости и всякие отчеты. Или же меня арестовали по какой-то другой причине? А может, я просто впустую потратил время, как тогда в больнице? Но даже будь оно так, я бы не вымарал все это из памяти, что-то бы да осталось. Осматриваю территорию галереи и чувствую, что правильно сделал, решив прийти сюда и спокойно все о