Вспоминаю о том дне несколько десятилетий назад, когда Себ стоял и пялился на набитые долларами мусорные пакеты. Но мне ведь надо было их куда-то деть, раз с квартиры мы съехали.
Себ был в шоке, и я не сразу понял почему. Я подошел к мешкам и попытался примерить этот шок на себя: что значит впервые увидеть четверть миллиона наличными.
– Доллары сейчас лучше фунтов, – пояснил я.
– Ксандер?
– Что?
– Это ненормально, – произнес он. – Люди не хранят столько денег в мешках для мусора.
Говоря это, он отчаянно жестикулировал.
– Я просто… просто захотел прямо сейчас упростить свою жизнь, – ответил я и отодвинул подальше все эти бумажки с уставившимися на меня портретами.
Нины, помню, дома не было. Но когда сейчас я оглядываюсь назад, мне кажется, я ждал, что она вот-вот зайдет в комнату. А мы – Себ – меньше всего хотели, чтобы она это увидела.
– И что ты планируешь с этим делать? Нельзя же все хранить здесь. – Он обвел взглядом кухню, словно я просил его спрятать деньги в шкаф.
– Ну а куда, по-твоему, мне все это девать? Квартиры у меня пока нет, – возразил я.
– Боже мой, Ксандер. Почему нет?
– Я не знаю. Все никак не могу свыкнуться. А может. Не знаю. Все еще надеюсь, мы воспользуемся этим вместе. Вместе с Грейс. Купим дом.
Он молча посмотрел на меня, а затем обошел коробку и положил руку мне на плечо.
– Дружище. Не терзай себя. Все кончено.
– У нас и раньше бывало все кончено, но это не означало, что мы не могли начать снова…
– Теперь все кончено по-другому.
Он отпустил меня.
– Что? Откуда тебе знать?
В промежутке между вопросом и ответом мне показалось, он начал понимать, но я ошибался.
– Нина сказала. Ксандер, это конец. Пора двигаться дальше, – грустно улыбнулся он.
Затем воспоминания снова растворяются в воздухе. Та жизнь уже далеко, на расстоянии сна, на расстоянии целого измерения. Закрываю глаза и сворачиваюсь калачиком в плотных зарослях кустарника. Ноздри заполняет запах сырой почвы и древесины. Вдохнув, чувствую, как меня вновь принимает в свои объятия Земля.
Я в Зеленой зоне. Мэйфейр 42Б опять затягивает меня в свое гравитационное поле. Отдохнув, чувствую себя лучше. Я к этому готов. Всего час назад мои глаза открылись, ощутив в земле свежесть утра, ту волшебную сырость, что источает почва лишь на рассвете. Тот запах. Лучи солнца перемещались по лицу; лежа под кустом у дома Себа, я перекатился на другой бок и потянулся, в голове в это время догорали угольки сна. Все, что я помнил, – мои руки, которые что-то ищут, глубоко зарываясь в грязь. Стремятся раскопать. Эксгумировать. Я прогнал эту мысль, напомнив себе, что пора сосредоточиться. Эбади. Это имя постоянно звучало у меня в голове до того, как я решил сюда вернуться.
Прохожу мимо дома, рассматриваю его – нет ли внутри признаков жизни. Ничего. Дом окутан тишиной, занавески опущены. Двигаюсь по противоположной стороне улицы; миновав несколько домов, я усаживаюсь на ступеньках и наблюдаю. Никаких признаков продолжающегося ремонта. Только я думаю об этом, как меня пронзает мысль, с очевидностью которой бессмысленно спорить. Чтобы что-то найти, надо подойти ближе. Пыль на тротуаре. Затвердевшие капли цемента на ступеньках. Хулигански ускользнувший раствор, пятном прилипший к перилам. Клякса жидкой шпаклевки. Они ведь наверняка что-нибудь упустили.
Перехожу дорогу, и сердце начинает стучать – чем ближе я к месту, тем громче. Я на волосок от того, чтобы понять. Что-то должно быть, если хорошенько поискать. И вот я у двери. Изучаю, нет ли следов ремонта, но дверь безупречно отполирована. Порог целый. Провожу рукой по поверхности, но ничего подозрительного. Возвращаюсь, исследую дорожку дюйм за дюймом, время от времени наклоняюсь и пробегаю пальцами по поверхности. Но никаких белых или ярких отметин.
Что же случилось? Ничего не сходится.
Приближаюсь к лестнице у подъезда на другой стороне, где сидел до этого, обхожу ее вокруг, и вдруг меня осеняет новая мысль. Каждый новый вывод, к которому я прихожу, – словно кубик, который я ставлю на другой кубик, причем каждый следующий меньше и ненадежней предыдущего.
Эбади не может изменить химические свойства смесей, используемых при изготовлении цемента. Скорость гидратации цемента остается константой. Простой закон химии. Если смесь нанесли в среду, значит, сейчас она застыла, но лишь до некоторой степени, и процесс еще идет. Другими словами, шпаклевка и клей все еще затвердевают. Сегодня только воскресенье. В такую холодную погоду гидратация цемента должна все еще продолжаться. У меня есть еще немного времени, надо только добраться до плитки и потрогать ее – так я докажу, что уложили ее недавно. Ногтем я смогу отковырнуть шпаклевку. Плитку можно будет снять, не сломав.
В общем, я должен как-то проникнуть внутрь.
Глава двадцатаяВоскресенье
Теперь остается только ждать. Минуют часы, но лишь пара живых душ проходит мимо. Время от времени подъезжают машины: водитель выходит, открывает дверь, кто-то быстро вылезает, и дверь захлопывается. Пешеходов, однако, можно пересчитать по пальцам. Меня никто не замечает. Одежда придает анонимность, благодаря которой я избавлен от косых взглядов, когда меня считают угрозой, даже толком не рассмотрев.
С приближением вечера холодает. Начинаю думать, что, может, его там и нет. Может, он ушел еще до моего прихода. Вероятно, его даже нет в стране. Занавески задернуты плотно, и внутри ничего не разглядеть. Мороз щекочет меня, и я встаю, чтобы поискать, чем утеплиться. Уже через пару минут на близлежащей автобусной остановке подбираю газету и набиваю рукава бумажными шарами. Еще через несколько минут, весь раздутый от бумаги, чувствую, что начинаю согреваться.
Потираю руки, сую их в карманы. Пальцы нащупывают зажигалку; достаю ее на свет, чтоб изучить. Вспыхивает воспоминание. Под проливным дождем раскуриваю сигарету. Толкаю дверь в квартиру 42Б.
На самом деле Себ не курил. Как минимум он не курил ни в прошлом, когда я его знал, ни в эти последние дни. В отличие от нас с Ниной. Она элегантно курила тонкие сигареты с ароматом рахат-лукума. Я дымил как паровоз. Грейс не любила сигареты и кривилась каждый раз, стоило мне закурить.
– Не хочешь ли все-таки попробовать бросить? – часто говорила она.
– Я бы бросил. Но тогда ведь я перестану быть крутым парнем.
Сквозь дымку ко мне прорывается еще одно воспоминание. Однажды мы встретились на ужин – уже после того, как она меня бросила, – и, когда официант принес меню, она закурила. Я вопросительно взглянул на нее.
– А что? Только тебе курить можно? – заявила она.
– Нет, я только…
– Что? – перебила она раздраженно.
– Я просто подумал, что ты и так достаточно крутая.
Она затушила сигарету в блюдце. Ее шея покраснела. Она перехватила мой взгляд, упавший туда, где раньше висел кулон.
– Потеряла где-то при переезде, – сказала она, дотронувшись пальцем до пустующего места, – но он в доме.
И вот я вижу, как открывается дверь квартиры 42Б. Эбади выходит и закрывает ее за собой, после чего слышится протяжный гудок. Он шагает по улице прочь от меня – почти что радостно, позвякивая висящими на боку ключами, – и подходит к маленькому серебряному «Порше». Огоньки на авто вспыхивают, он открывает дверь и садится за руль. Затем отъезжает; зарычав, машина рвет по дороге и исчезает из виду.
Снова смотрю на дом. В нем тишина. Он заперт. Пуст. Сумею ли я пробраться внутрь?
Та дверь однажды уже открывалась. Пытаюсь вспомнить, что внутри, какой там замок – не старый ли йельский?
В моей школе все тогда помешались на взломе замков. Насмотрелись по телевизору всех этих агентов А.Н.К.Л., Джеймса Бонда и прочих сказок. В замок вставлялась заколка, главный герой усмехался своей девушке, затем легкое движение кистью, и в прекрасно смазанном замке обязательно происходил щелчок.
Когда же пытались мы с Рори, ничего не получалось. Даже после многих часов попыток.
Но мы бы не были собой, если бы не раздобыли все возможные книжки и энциклопедии, чтобы изучить устройство замков. Какие-то слова и сейчас всплывают в памяти: опорный штифт, цилиндры, линия разъема, которая проходит через все штифты. Мы узнали про «бампинг» и про то, как можно, просунув ключ в замок, подбросить штифты, а затем быстро повернуть его.
Но у нас так ничего и не вышло. Мы не сумели взломать ни одного замка, хотя перед всеми в школе хвастались, что нам такое удавалось. Что просто сейчас под рукой нет инструментов, но, если будет нужно, мы легко это сделаем.
Но был и другой способ. Забавно, я так давно о нем не думал, что приходится закрыть глаза, чтобы выманить воспоминание на свет.
Когда я только стал бездомным, когда улица еще не проникла в меня. Когда я был новичком. Помню, как ненавидел жизнь в общинах, запахи, скрежет нервов и терки. Иногда, впрочем, люди там делились полезными советами. Где по понедельникам раздобыть суп, у кого есть в загашнике метадон. В какие приюты очередь, а в какие всегда пускают.
В одной из общин побольше я как-то встретил человека – не помню, как звали, – со змееподобным лицом, без волос, с круглыми голубыми глазами. Он все время ухмылялся, словно знал нечто, неведомое остальным.
– Ежели котелок варит, теплое местечко всегда отыщешь, – говаривал он.
Он постоянно выдавал что-то подобное, бессмысленные объедки от недожеванных прошлых бесед.
Я кивнул. Иногда лучше, если разговор исчерпается сам собою.
– Лавки в торговых рядах. Заброшенные магазины. Офисная недвижимость. Все, что под замком, – мой конек, – сказал он, глотнув лагера из банки. Так он завтракал.
– А ежели оно под замком, как ты внутрь попадаешь? Разве оно не заперто? – спросил подвыпивший забулдыга чуть постарше меня.