Этот парень, Эбади, он такой же. Люди, появившиеся у него посреди ночи. Люди, готовые за деньги все перестроить, переделать и вычистить. Поднимаю глаза – я у двери. Воспоминания по-прежнему уносят меня прочь, и я не могу сфокусироваться. Осознаю это, лишь когда меня на время отпускает. Чтобы остаться здесь, надо изо всех сил сосредоточиться. Эта сигнализация. Новый непреложный факт жизни. Надо придумать, как ее обойти.
Глава двадцать втораяВоскресенье
По дороге через Гайд-парк замечаю оставленную на скамейке еду. Аккуратно разглаживаю фольгу, потом складываю и сую в карман. Обкусываю сандвичи там, где на них нет грязи.
Когда иду мимо детской площадки, внутри что-то екает – именно здесь на меня и напал Сквайр. Интересно, полиция уже завершила расследование? Что рассказал полиции Сквайр? Ценности во вранье для него нет – впрочем, для таких, как мы со Сквайром, в слове «ценность» есть множество смыслов.
Я по-прежнему в Зеленой зоне, иду через весь Гайд-парк, однако теперь эта разбивка Лондона на зоны кажется надуманной. Она всегда была как пластилин, адаптировалась по мере того, как деньги меняли характер мест, однако сейчас, после того, что случилось со Сквайром и убитой женщиной из 42Б, мне приходится нарезать зоны заново.
Слышу запах сырой травы, но сейчас не до него. Вслед за воспоминаниями придут призраки. Как только думаю об этом, чувствую, будто Рори хватает меня за руку – как он любил делать в детстве. Он хватал мою руку и бежал, желая, чтобы я обогнал его и потащил вперед, и тогда бы он побежал быстрее, чем на то было способно его тело. Такой маленький, прекрасный Рори.
А потом мы выросли.
Он не раз звонил мне, когда нашел работу в Лондоне, но так ничего и не вышло. Став взрослыми, мы все равно, разговаривая друг с другом, превращались в детей. Может, в этом и была проблема. В итоге мы оказались приговорены жить в своих воспоминаниях о прошлом – неполных и оттого неполноценных.
В конце концов он уговорил меня встретиться выпить кофе, в ту же неделю, когда съехала Грейс. В недавно открывшейся кондитерской на Флит-стрит. Из колонок на стене ненавязчиво доносился ду-воп.
– Как там Грейс? – спросил он, когда нам принесли кофе в изысканных фарфоровых чашках; я взглянул на него, но он глаз не поднимал. Выглядел жутко уставшим.
– Хорошо, – ответил я и осекся. – На самом деле нет. Ну, то есть у нее все хорошо, а вот у нас нет. Она съехала.
Он прекратил помешивать кофе.
– Ох, мне жаль.
Он провел рукой по волосам, таким по-юношески взъерошенным. Но вот глаза у него стали гораздо старше. Под ними играли тени.
– Ты в порядке?
– Да, – ответил я.
Он внимательно разглядывал меня и уже собирался что-то сказать, но я его опередил:
– Я ездил к папе.
Он кивнул, как будто сам себе.
– Ага, – ответил он, – поэтому я и попросил тебя о встрече.
В этот момент он посмотрел мне прямо в глаза.
– Я знаю, что ты ему сказал.
У меня скрутило живот.
– Я знаю, что ты ему сказал, Ксандер.
– Что? А что я ему сказал? – Я почувствовал, как во мне закипает ярость.
– Ты сказал, что он будет гореть в аду за то, что совершил.
– Понятия не имею, что все это значит, Рори, – заявил я, бросая в чашку кубики сахара, – потому что не значит ничего. У него деменция. Он не понимает даже того, что значит теперь сам.
– Он был полностью вменяем. Зачем ты ему это сказал? – Рори не сводил с меня взгляд. В нем не было злости, только грусть.
Отхлебнув кофе, я посмотрел на него.
– Не верю, что ты только за этим меня вытащил.
Его кофе так и оставался нетронутым.
– Он рассказал мне, Ксандер.
– Он не понимает, что говорит, Рори.
– Он все понимал. И мне жаль, – сказал он, и я увидел, как по его щекам потекли слезы.
– Я не выслушивать это пришел. – Я поднялся, чтобы уйти.
Он взял меня за рукав, а затем тоже встал и обнял.
– Мне жаль, – повторил он.
Его плечи тяжело поднимались и опускались – он рыдал. Я усадил его на место.
– Садись. Все в порядке, – попытался успокоить я. – Тебе было семь. Все в порядке.
– Но я даже не замечал этого, Ксандер. Даже не замечал.
– Все в порядке.
– Он любил меня. Я знаю, он любил меня. Но я думал, что он любил нас обоих, Ксандер. Одинаково. А что теперь?
– А что теперь? – переспросил я. – Ничего не изменилось. Он все так же любил нас. Любил меня.
Сделав паузу, я добавил:
– Это все выпивка. Виски. Когда он перебирал, терял контроль. То был уже не он. Не настоящий он. – Я говорил это ради нас обоих, будь оно правдой или нет.
Он вытер рукавом лицо; когда его отпустило, я снова на секунду увидел в нем того мальчишку. Увлеченного и пытливого. Невинного.
– Хочу, чтобы ты знал, – произнес он и взял мои ладони в свои, – он меня не трогал.
– Я знаю, – ответил я.
И в этот момент я увидел, как в нем что-то сломалось. Вначале – в глубине его глаз, а затем и все внутри него рухнуло до основания.
Глава двадцать третьяВоскресенье
Слезы бегут у меня по лицу. Я все еще в парке, плачу, но теперь из меня наружу рвется смех. Повода нет, и мне бы вернуться в реальность, но не могу. Неужели то время, что я провел в доме у Себа, меня изменило, притупило былую остроту, которая позволяла мне выживать на улице? День подходит к концу, и лучше всего мне переждать ночь где-то неподалеку. И тут же эти два императива перезвоном сливаются в один. Сегодня переночую на улице.
Один человек когда-то построил себе в парке подземный дом. Он собрал цемент, древесину и в небольшой рощице вырыл яму десять футов глубиной, соорудив бункер. Ходили слухи, что он десять лет оставался незамеченным. Мне такое в голову никогда не приходило. Для меня главным всегда было не попадать в закрытые пространства, даже живя на улице.
По дороге в парк разбираю на элементы свою стратегию. Чтобы обойти сигнализацию, нужен ключ или чтобы Эбади забыл ее включить. Ключа у меня нет, и я не могу ждать, пока он проявит неосмотрительность. Потому остается одно. Была жестоко убита женщина. Разум пытается возложить часть вины за эту жестокость на меня, пытается наказать меня. Однако моя душа с этим не согласна – с тем, что я принимаю жестокость. Жестокость всегда была во мне и всегда оставалась безнаказанной.
Я проявил жестокость, заставив Рори страдать. Не то чтобы я случайно проговорился или не нарочно рубанул сплеча. Я осознанно рассказал ему, осознавал последствия. Что он будет страдать. Специально причинил ему боль. Нутром я чувствовал, что хочу заставить его испытать это.
Но я не рассчитывал, что разрушение настигнет его так быстро.
В парке не осталось людей. На зеленых машинках подъехали охранники и, выпроводив всех за ворота, направились в северную часть парка.
Холод обернул мои плечи промокшим плащом. Прижимаю к себе лацканы и быстрым шагом иду к выходу из парка. Перехожу дорогу и начинаю искать, где бы провести эту ночь, подальше от людей и машин. Передо мной фонарный столб, к которому привязан велосипед – он покрыт белым слоем краски, а в спицах застряли мертвые цветы. В грязи этой дороги умерла одна несчастная душа: держала куда-то путь, а затем ее (или его) жизнь со всеми планами была враз растоптана.
Я погружен в мысли о Рори, пока упавшая капля дождя не возвращает меня в реальность. Чтобы найти прибежище даже на одну ночь, нужно тщательно все продумать. Ищу узкий проулок или улочку, где можно укрыться от дождя и переждать разгул ненастья. Некоторые такие проулки продуваются всеми ветрами, но распознать их сразу довольно трудно. Еще встает вопрос материального обеспечения. Укромный угол в глубине офисных зданий – это одно, но без соответствующей теплозащиты пользы от него никакой. Для начала надо бы отыскать продуктовый магазин, там можно раздобыть постельные принадлежности – листы картона, – а потом уже найти оптимальное место, где их разложить.
Вот этот магазин идеально подходит. К баку с отходами кто-то прислонил широкие листы картона. Выбираю самые сухие из них, а затем вытаскиваю за край большой рулон фольги – как раз хватит на несколько отрезов. Кажется, я бывал уже здесь. Перед близлежащим проулком стоят большие контейнеры для отходов – в них, как я помню, можно разжиться просроченными продуктами из магазина. Укладываю картон несколькими слоями у стены, ложусь и зарываюсь в листья.
Стоит закрыть глаза, как я снова оказываюсь рядом с Рори. Я и правда чувствую, что убил его. Что он не сам упал, что его столкнули. Он балансировал на самом краю, а мое признание столкнуло его вниз. Чувствую его в своих руках, он плачет.
Сворачиваюсь клубком и привожу в порядок мысли. Эбади. Как я позволил ему сделать то, что он сделал? Проигрываю в голове тот эпизод, пытаюсь понять, в какой момент я проявил нерешительность, когда принял решение ничего не предпринимать. Эта мысль накрывает и опустошает меня. Я так устал, что уже не уверен, а помню ли вообще, где находится тот дом. Поднимается ветер, и я вдруг снова ощущаю холод. Как же быстро я привык к комфорту. Теперь наступающая ночь внушает мне ужас.
Глава двадцать четвертаяПонедельник
Наступает утро, и я выползаю из своего кокона, отряхиваясь от налипшей картонной трухи. В мусорных баках в устье проулка я нахожу немного упакованной нарезки ветчины и отдираю пленку. В утреннем холоде мои мысли как будто обледенели. Опускаюсь на четвереньки и разворачиваю полоски фольги, обвязанные вокруг моих запястий и лодыжек. Плоть под ними теплая, и от ощущения комфорта я закрываю глаза. Как-то на улочке возле нескольких рядом стоящих домов в Сохо я обнаружил листы фольги. То были идеальные большие квадраты – что-то, связанное с фотографией или искусством, как я тогда решил, – и я обернул фольгу вокруг талии, а также руки по всей длине. Фрагменты фольги сохранялись на мне спустя месяцы, пока и они не отмерли, как происходит всегда и со всем.