Киваю. Судья встает. Я так благодарен, что, несмотря на окончательно оформившееся обвинение в убийстве, мне хочется плакать. До того момента, пока девушка-охранник не подходит ко мне и не ведет обратно в камеру.
– Что происходит? – спрашиваю я. – Он ведь отпустил меня. Разве он не отпустил меня?
Она смотрит на меня, будто я только что возник перед ней совершенно из ниоткуда.
– Все в порядке. Только успокойтесь немножко, – говорит она, заводит меня в камеру и запирает дверь.
Кровь приливает к голове и, кажется, вот-вот прорвется через глаза. Я не понимаю, что происходит, но очень хочется кричать.
Брожу туда-сюда по камере, пока не чувствую, как пол под ногами начинает подрагивать.
– Я хочу видеть своего солиситора! – ору я.
Слова просто отскакивают мне обратно в лицо. Комната спроектирована выдержать гораздо больше того, что я могу предложить.
Рухнув на пол, трясусь. В голове поднимается волна, которую мне надо усмирить. Он сказал: залог. Сказал ли? Или я вообразил? Проигрываю разговор снова и снова, и уверенность, которая была у меня еще несколько минут назад, понемногу растворяется. Он мог этого и не говорить. Мне не все было слышно. В какие-то моменты я с трудом слышал слова. Ну, и что теперь?
Как только испускаю еще один крик, открывается дверь и из нее выглядывает золотая голова. Молодая женщина. Симпатичная. Веселая.
– Елки зеленые, ну что ты так буянишь, лапуль? – задорно спрашивает она.
Я прыжком встаю на ноги, складываю руки.
– Он сказал: залог. Уверен, что сказал. Можете проверить? – лопочу я. – Пожалуйста. Мне нельзя в тюрьму.
– Что? Успокойся, дурачок. Мы просто оформляем тебя. Вот здесь у меня форма, которую надо заполнить. Видишь? – Она вручает мне форму, на которой написано «Залог». В каких-то квадратиках стоят галочки, остальные пустые.
– Значит, я могу идти?
– Да. Только дай минут десять и, как только мы покончим с бумажками, будешь свободен.
Сев на скамейку, даю волю слезам, пока наконец не открывается дверь и меня не выпускают на волю.
За железной дверью в предбаннике суда меня встречает Джен. Хочу обнять ее, но мое состояние, внешний вид моего тела останавливают меня.
– Вы ждали меня.
– Да, ждала. Как и обещала, когда вас забрали оформляться. Давайте уже свалим отсюда. – Она кивает на главный вход.
Иду за ней по улице, освещенной ярким, ранне-весенним небом. Меньше одного дня я был оторван от улицы, но уже чувствую, будто вернулся домой после долгой разлуки. Вместе с пылью проносящихся мимо автомобилей на меня обрушивается поток воспоминаний, которые восстанавливают мои связи с миром, снова соединяют меня с ним.
– Не до конца понимаю, как нам удалось, – рассуждает Джен.
Она резво шагает вперед, сканируя взглядом дорогу перед собой.
– Хороший судья, дерьмовый прокурор. В любом случае все отлично. Вы на свободе. Да, и для вас у меня припасен великолепный барристер. Встретитесь с ней на следующей неделе, в понедельник. Она хотела бы увидеться с вами как можно скорее, у себя в конторе.
– Как скоро, – сорвалось у меня с языка.
Раньше мне казалось, что дела в суде медленно перемалываются судебной системой со скоростью дела Джарндисов[2].
– Как вы слышали, следующее рассмотрение дела назначено через две недели, а пока вас нужно как следует проконсультировать. Мы должны действовать быстро, и, если честно, вам повезло, что Силк оказалась свободна.
Две недели – это так стремительно; как только представляю себе это, подкашиваются ноги. К марту я вернусь в зал суда для рассмотрения своего дела. Невнятно киваю, пытаясь при этом не отстать.
– Понедельник, два часа дня, Памп-уок-чемберс, пять. Пришлю вам письмо с деталями. Барристер Назрин Хан, – говорит она, выставив руку.
С визгом тормозит такси, и я не успеваю пробормотать «спасибо», как она запрыгивает внутрь. Дверь закрывает не сразу, успевая напутствовать меня:
– Вы должны найти деньги, Ксандер. Деньги – это ключ.
Я киваю и поднимаю руку, чтобы ей помахать, пока она захлопывает дверь.
– Увидимся в понедельник, – шевелит она губами в окно, когда машина отъезжает.
Подождав, пока такси не исчезнет из вида, я разворачиваюсь и иду в противоположном направлении. К Себу. Я обязан идти туда. Теперь это мой адрес, указанный при освобождении под залог. Он еще не знает, что мне придется жить у него. Он слишком вежлив, чтобы отказать. Но вряд ли именно такой он видел свою жизнь в ближайшее время. А я никак не могу помочь ему это исправить.
Ощущение земли под ногами успокаивает. Мне нужно что-то твердое и постоянное, пока все вокруг ускользает от меня. Пытаюсь собрать воедино разбросанные мысли. Последнее, что помню, – Нина. То, что она сказала. Вспоминая об этом снова, чувствую, как учащается пульс. «Ты всегда любил только ее образ, который сам же и создал».
В ее голосе слышалась ненависть или нечто похожее – возможно, обида. Вот это меня больше всего тревожит. Что она ранит меня только ради того, чтобы причинить боль. Однако теперь, думая о ней, вижу ее по-другому. Немного. Было что-то еще в ее голосе. Помимо печали. Какой-то еще оттенок. Проигрываю наш разговор в голове. Снова и снова, пока перехожу дороги и круговые перекрестки, пока иду по широким тротуарам и автомобильным мостам.
Я должен заставить ее заговорить.
Дом Себа. Освещенный огнями приближающегося вечера, он похож на то, каким я его помню. Стучу в дверь. Должно быть, Себ еще на работе, думаю я, но спустя несколько секунд дверь открывается, и на пороге стоит он. Выглядит ужасно. На нем джинсы и голубая в клетку рубашка, в которой, судя по всему, он только что спал.
Поднимаю руку, прошу ничего не говорить.
– Меня обвинили в убийстве Грейс, – произношу я. – Продержали там ночь. Я только что из суда. Я должен жить здесь. Освободили под залог. Прости. Мне искренне жаль, Себ.
Его лицо бледнеет.
– Тебя обвинили? Но как? – ошарашенно спрашивает он.
– Они думают, Себ, что я убил ее.
Мои глаза без предупреждения краснеют.
– Я всю ночь пытался выяснить, что с тобой, но эти ребята из полиции порой ведут себя как последние сволочи, – говорит он, заключая меня в объятия.
Потом ведет меня внутрь, прямиком на кухню. Секунду мы молча смотрим друг на друга. Вдруг я ощущаю себя опустошенным, грязным. Сопротивляюсь мысли о ванне, но местами кожа чешется невыносимо. Какая-то часть меня думает, что грязь на коже сродни амулету. Не она ли защищала меня все время, пока я не принял тогда ванну, впервые за многие годы? Столько хочется сказать, но мой навык общения, и так-то весьма скудный, за ночь в камере и вовсе испарился.
– Пойдем, – говорит Себ, – я только что сварил кофе.
– Слушай, если ты не против, я просто пойду наверх и… – начинаю я, но он сует мне в руки чашку и садится.
– Тебя обвинили в убийстве? – снова спрашивает он.
Глотаю крепкий кофе и киваю.
– Что ты им сказал?
– Немного. В основном «без комментариев».
– Но ты сказал им, что не совершал этого? – Себ смотрит мне прямо в глаза.
– Вряд ли я говорил именно так. Пожалуй, что нет, – отвечаю, прокручивая события дня у себя в голове.
Он отстраняется, будто от удара.
– Что? Но почему нет, Ксанд? Не могу поверить. Это же серьезно.
– Потому что, – говорю я и задумываюсь.
А затем оно принимает очертания. Пытаюсь успокоить дрожь в пальцах. И затем слышу собственный голос:
– Потому что я не уверен, что этого не делал.
Глава сороковаяПятница
– Не могу поверить, Ксандер, – качает головой Себ. – Не верю, что ты мог бы. Помню, что ты чувствовал к ней, ты любил ее. Ты бы не причинил ей вред. Ведь правда?
– Да. Ну то есть вряд ли я мог бы, Себ. Я действительно любил ее и все еще люблю. Но они считают именно так. И они – это полиция.
– Полиция может ошибаться, Ксандер. Ты бы точно знал, если б совершил это. И, что еще важнее, мы бы знали. – Он со вздохом смотрит на меня. – Ты весь измучен. Давай-ка накормим тебя немного.
Он роется на полках в поисках ингредиентов.
«Мы бы знали». «Мы». Вспоминаю о Нине, ее реакции на меня.
– Я должен сходить к Нине, – говорю я. – Где она живет?
Он останавливается и смотрит прямо на меня. Между нами гранитная столешница.
– Нина? Ты серьезно?
– Я должен выяснить насчет долларов. Мне нужно объяснение.
– Не уверен, что это хорошая идея.
– Почему?
– С ней где сядешь, там и слезешь. Когда ты ушел, она здорово разозлилась. Но ни разу и словом не обмолвилась, взяла ли в итоге деньги или нет.
– Но мы ведь оба знаем, что взяла, ты же нашел сережку.
– Знаю, – он жестом успокаивает меня, – согласен с тобой. Только не уверен, выйдет ли толк.
На столе появляется еда, но я вижу перед собой лишь рассветное небо, меняющее цвет. Ерзаю на краю стула. Я обязан увидеться с ней.
Он дожевывает салат.
– Я бы мог позвонить ей. Надавить на нее немного, да? Только не уверен, что, загнав ее в угол, не сделаю хуже.
Я не понимаю, почему Себ не видит, насколько это для меня важно.
– Мне плевать, в каком она углу. На кону моя жизнь.
– Ладно, ладно. – Он поднимает руки. – Я позвоню. Спрошу, можем ли мы заскочить.
– Лучше я просто приеду. А то она сразу нас отошьет.
Себ раздумывает некоторое время, а потом уступает, кивая. Мы едем. Себ уверенно сжимает руль; мои ноздри наполняет запах дорогой кожи. Через десять минут мы сворачиваем на улицу, где она, по видимости, и живет. Замедляемся.
– Я с тобой, Ксандер. Не хочу оставлять тебя с ней наедине, особенно учитывая ее недавнее поведение.
– Со мной все будет в порядке, Себ, – говорю я, ожидая, что он посмотрит мне в глаза.
Он плавно останавливает автомобиль.
– Могу я подождать тебя здесь?
– Нет. Правда. Все будет в порядке.