Он глубоко вздыхает.
– Ну если ты так уверен, – говорит он. – Красная дверь.
Выйдя из машины, направляюсь к ухоженному саду у входной двери. Сам садик небольшой, но я знаю, что в этой части Лондона, в Далич-вилледж, стоимость такого коттеджа может заставить прослезиться. Она наверняка все еще работает в финансовой или какой-то схожей сфере, не менее денежной. Стучу в дверь дверным кольцом, сердце екает. Жду. Вечерняя мгла тихо спускается на мои плечи. Начинаю дрожать от холода, и наконец дверь открывается.
В дверном проеме стоит Нина, ее волосы блестят и стильно уложены. Она одета так, будто только что вернулась с работы. Голубое платье из толстой шерсти – букле, так вроде называется?
– Нина.
Завидев меня, она вздыхает.
– Что тебе нужно, Ксандер?
– Хочу поговорить.
– Если это насчет денег, мне больше нечего сказать, – отвечает она, скрестив на груди руки.
– Я не убивал ее, Нина, – лопочу я.
– Да ну? А я думаю, мог бы.
– Нина, я не знаю, что Грейс тебе наговорила, но я ее не бросал. Это она бросила меня и разбила мне сердце.
Она качает головой, едва сдерживая злость, затем разворачивается, чтобы захлопнуть передо мной дверь.
– Подожди. Ладно. Знаю, ты не согласна со мной. Это нормально. Я понимаю. Она твоя подруга.
– Была. – Нина сверлит меня взглядом. Вызывает на бой.
– Была. Я бы удивился, если б ты не приняла ее сторону. Но не за тем я здесь. Я должен узнать, что случилось с деньгами.
Уже закрывая дверь, она останавливается.
– Мне все равно, поверишь ты или нет, но нет у меня этих денег, – произносит она, придерживая рукой дверь.
От этих слов сжимается сердце.
– Нина. Если бы я мог тебя вообще ни о чем не спрашивать, поверь, я бы так и сделал. Но не могу, Нина. Не могу обойтись без тебя. Меня обвиняют в убийстве, Нина. Я этого не совершал. Они думают, я убил ее из-за денег.
Сказав это, чувствую, как в голове все поплыло, не выдержав давления. Готов разрыдаться от бессилия, сделать хоть что-нибудь, чтобы переубедить ее.
На мгновение она задерживает на мне взгляд, а затем закрывает дверь.
– Пока, Ксандер.
Стою и смотрю на закрытую дверь. Мне конец. И уже собираюсь уйти, как вдруг дверь снова открывается.
– Послушай. Если это имеет хоть какое-то значение, то я знаю, ты ее не убивал, – говорит она. – Яиц не хватило бы. Прости, что грубовато.
Киваю и слегка улыбаюсь.
– Что ж, а полиция считает, что хватило.
Она задумывается на мгновение, и я вижу: она взвешивает все, что она знает – а это не так много – и что не знает – а это существенно больше. В конечном итоге слов для меня она не находит.
– Тебе бы к ее парню приглядеться, – заявляет она, и я чувствую, как у меня вдруг холодеет лицо.
Парень. Так и полиция сказала. Они подозревали ее парня. Вот только парнем был я. И даже сейчас мне больно от одной мысли, что у нее был еще какой-то парень, кроме меня.
– Что за парень?
В мыслях у меня тот другой мужчина, которого я видел в доме, который душил ее. Кто-то ведь был там.
– А ты забыл? – Она удивленно вскидывает брови.
– А я знал?
– Да, тот парень с йоги. Ты должен помнить. Ариэль.
Меня будто окатило ледяной водой. Непринужденный, ушлый. Маслянистый. Его улыбка. Фальшивая беззаботность, которой он себя окутал. Наши споры. Моя ревность.
– Она встречалась с ним?
Я в бешенстве.
– Ого, – уже тихо произносит она. – Так ты не знал.
Мотаю головой и чувствую, как к глазам подступают горячие слезы. А за этой водяной ширмой неподвижно стоит она.
– Она не любила его, – говорит Нина, – он был запасным аэродромом.
Ее слова отдаются во мне дрожью. Не могу поверить, ведь мы столько спорили о нем с Грейс. Вся эта необоснованная ревность, в которой я был обвинен. А в итоге она ушла к нему. Тут я ощущаю всю мелочность своей реакции. Она мертва. Грейс. Ее нет, ее убили. И больше всего меня ранит то, что совершить это мог именно он.
Затем мне кажется, что это не может быть правдой. Убивший ее мужчина был в костюме, как будто пришел с работы. Это не он. Ариэль не носил костюмов.
– Ариэль не убивал ее, – говорю я.
– Я не имела в виду, что он ее убил. Я думаю, деньги могут быть у него. Он единственный, кто мог знать о деньгах, кроме нас.
Ее слова, приземляясь, впитываются сквозь кожу. Их смысл пробуждает меня, клетку за клеткой. Закрыв глаза, медленно сажусь на ступеньки у двери и, зажмурившись, начинаю рассуждать. Что-то хранится там, на задворках моей памяти. Пытаюсь восстановить события того вечера. Тени от огня, прыгающие на стенах. Песню.
И память временами,
Как и спина, подводит…
Но в мыслях, как и прежде, лишь девчонка та.
Чтобы оживить воспоминания, впускаю в мысли запах горящей древесины. Он ведь говорил что-то, да? Про деньги. Я слышал, как он крикнул ей через всю комнату. «Шампанского?» – спросил он. Чтобы что-то отметить. «Отметить что?» – уточнила она. И тут возникло это слово: деньги.
Она пожалела, что сказала ему, так я помню. Она пожалела, что упомянула об этом. Речь о долларах. Должно быть, о долларах.
– Но как он заполучил их?
– Этого я не знаю. Знаю только, что, когда она умерла, он довольно быстро исчез. Даже не пришел на похороны – на кремацию.
– И ты никому об этом не говорила? Ее родителям. О деньгах. О том, что Ариэль исчез.
– Нет, – отвечает она. – Себастиан до церемонии и слушать ни о чем не желал. А когда я подняла эту тему потом, он настаивал, что это твои деньги и ты оставил их на него. И только ты мог их забрать. Даже мысли не допускал, чтобы отдать их кому-то другому. Ты же знаешь, он упрямый как баран во всех этих делах.
– Получается, Ариэль пробрался в дом тайком, чтобы украсть их?
Она на секунду задумывается.
– Кто знает? У нас было что-то вроде поминок по ней. Я искала его, но так и не нашла. Мы втайне надеялись, что ты объявишься, – добавила она, изменившись в лице.
После этих слов слезы прыснули из глаз. Я скорблю. По Грейс. По нашему прошлому. По всему, что потерял.
Глава сорок перваяПятница
Потребность моих легких в свежем воздухе подавляет решимость идти прямиком к Себу. Какая-то часть меня все еще ощущает последствия случившегося вчера, которые слоями наложились на события последних десяти дней. Огромный объем информации. До сих пор ее не переработал.
Солнце висит над самым краем улицы, огнем окрашивая дома. Вся эта красота, однако, умаляется чувством тревоги.
Я должен найти Ариэля. Я даже не ходил на ее похороны. Вспомнить хотя бы, где я находился в тот момент. Вернись я в то время, может, увидел бы символизм в своем тогдашнем занятии. Думал ли я о ней в тот день? Или, скажем, она мне снилась в ту ночь? Меня там не было, а он был в доме. С деньгами.
А теперь деньги испарились. Как мне избежать обвинения в убийстве? Я в мельчайших подробностях описал дом полиции, признался им, что был там. Получается, сам себя и подставил.
Мысль о том, что надо найти Ариэля, несмолкаемо гудит в голове. Но откуда же мне начать поиск? Что я мог бы ему сказать, если найду? Не могу же вот так сразу обвинить его в краже денег на основании лишь услышанной ненароком оговорки. Я был там, наверняка был, и даже так не уверен, что это он. А если он, тогда наверняка он же и душил. От одной мысли об этом голову наводняет шум. Осознание, что я просто наблюдал, как он, именно он, ее убивает, почему-то даже ужаснее, чем если б на его месте оказался незнакомец. Что я стоял – лежал, – застыв от страха перед ним.
Дневной свет уже угас. Иду в библиотеку за помощью к Эмиту. Он точно знает, как отследить человека по имени. Он сможет нырнуть в бездонный цифровой мир и принести во рту жемчужины.
Ранний вечер барельефом ложится на здание, и я вдруг с удивлением вспоминаю, что уже много месяцев как не читал ни одной книги. В моей жизни книги всегда были сродни несущим балкам. Они служили укрытием, как и многое другое – нет, даже больше, чем что-либо другое. У меня всегда в кармане была книга. И вот теперь ко мне возвращается желание взять книгу в руки, читать ее.
Захожу в библиотеку и окунаюсь в тепло. Приглушенный свет местами сменяется ярким, добавляя к теплу ощущение радости. Оглядываюсь в поисках Эмита, но, когда не обнаруживаю его, даже немного радуюсь. Для начала можно подышать. Иду прямиком в отдел французской литературы, скольжу глазами по книгам на букву М – Мопассан, Мориак, Мольер – пока наконец не нахожу его. Вот он, мой Пруст.
Беру томик, открываю на случайной странице и сразу попадаю на эпизод с печеньем мадлен. Он пробует кусочек, и вдруг на него обрушивается поток непрошеных воспоминаний о далеком прошлом. «Но когда от далекого прошлого ничего уже не осталось, когда живые существа перемерли, а вещи разрушились, только запах и вкус, более хрупкие, но зато более живучие, более невещественные, более стойкие, более надежные, долго еще, подобно душам умерших, напоминают о себе, надеются, ждут, и они, эти еле ощутимые крохотки, среди развалин несут на себе, не сгибаясь, огромное здание воспоминанья»[3].
Запах и вкус, но он забыл упомянуть про звуки. В тот момент, когда я читаю этот отрывок, воспоминания наплывают на меня: я сижу на скамейке в парке с низкой оградой. Нет, не в парке, на территории музея Хорниман. Музея, к которому мои ноги сами стремятся снова и снова.
Но вот я здесь, рядом со мной Грейс. Держу в руках эту книгу. Этот отрывок. Я читаю, точнее, зачитываю по памяти, а она лежит, умостившись головой у меня на коленях.
– Слишком многословно, Ксандер.
– Да, но послушай, о чем он говорит, – возразил я. – Он говорит: что бы каждый из нас ни хотел сказать, оно достойно быть услышанным. Его проза такая многослойная.