– Нет! – сверкнул он глазами.
Один шаг – и я бы оказался рядом. Всего лишь шаг. Я неотрывно смотрел на него. Он плакал так горько, что у меня было одно желание: обнять его. Так горько, что вот-вот мог упасть.
Один прыжок – и я обхватил его руками. Он весь напрягся, но затем уступил мне. Его раздирали рыдания, и вот он уже сам схватился за меня. Я оттащил его от перил и рухнул с ним на пол. Так мы пролежали несколько минут.
– Пойдем-ка внутрь, Рори, – сказал я, когда он перестал плакать.
Он взглянул на меня: его лицо было все мокрое, а глаза – красные. Затем с трудом поднялся на ноги и позволил мне отвести себя в комнату.
Поздним утром я ушел; он проводил меня до двери и на прощание обнял.
– Прости меня, – произнес он.
Но на лице у него я не увидел чувства вины, лишь отчаяние.
Когда несколькими днями позже он разбился насмерть, я похоронил тот эпизод в глубинах памяти. А теперь он снова всплыл.
Однако.
Однако есть другой вариант этого воспоминания, в котором он закачался на перилах, а я обхватил его руками. Я крепко сжимал его, пока он не перестал всхлипывать, а затем вытер ему глаза. Моя ладонь была у него на голове, гладила волосы. Я шептал ему о своей любви. О прощении.
А когда его дыхание выровнялось, замедлилось, я еще сильнее прижался к нему.
И нежно толкнул.
Глава сорок девятаяВторник
До моста Ватерлоо час пути. По нему я чаще всего перехожу границу. В нем нет красоты или изысканности металлоконструкций, присущих мостам Челси или Альберта. Ни освещения, ни башен. От всех остальных его отличает лишь одно: открывающийся вид.
Сейчас я избегаю вида. Впрочем, на середине все же останавливаюсь и смотрю – но только на реку. Лица реки, покрытые грязью, то набухают, то исчезают – они непроницаемые и бесстрастные. За спиной у меня проходят туристы и офисные работники в костюмах и пальто; они не проявляют ко мне ни малейшего интереса. Не хочу, чтобы меня замечали. Я бы мог перебраться через низкие перила, соскользнуть в воду, и никто бы на меня не посмотрел. Я бы разрезал зеркальную гладь как нож и ушел на дно, а речная вода хлынула бы мне в желудок и легкие. Холод и шок заставили бы меня вдохнуть. Я буду барахтаться, а когда вода начнет брать верх, моя воля уступит инстинктам, и я буду сопротивляться, сражаться. И после короткой борьбы за жизнь я уйду.
Когда Рори умер, он получил то, что хотел, а я – нет. Теперь наконец я это вижу. Всему, что преследовало меня эти годы, пришел конец. Я понял. Знаю, каково это: жаждать такого освобождения. От гнета воспоминаний, от необходимости действовать. Я знаю, что заставило его хотеть уйти и почему он залез на карниз. Когда ты оказываешься лицом к лицу с вечным небытием, оно подавляет тебя. Оно должно подавлять, такова его суть. И он прекратил сопротивляться, так было суждено.
А теперь я, как и он тогда, верхом на перилах. Перебросив ногу, сижу на широкой стене, которая отделяет землю от воздуха и воды. Поверхность скользкая, и я чувствую головокружение, как будто на качелях, несущихся вниз. Поворачиваюсь лицом к воде, чувствую, как меня тянут к себе волны. Когда люди забираются на самый верх небоскреба, то больше всего боятся не падения, а прыжка. Они боятся, что неведомая сила вдруг заставит их прыгнуть. А я здесь и сейчас боюсь обратного – что прыгнуть у меня не хватит духу.
Река влечет меня. Я сдвигаюсь на дюйм ближе к краю, скольжу по гладкой краске. В ступнях покалывает. Соскальзываю еще немного, пока ноги не начинают свободно болтаться в воздухе. Нервы в ногах искрят, предвкушая падение, но руки я не отпускаю – потея, они держатся за ровную поверхность стены. Осознаю, что какие-то люди остановились и смотрят на меня. Кто-то достал телефон, чтобы поднять тревогу.
Время пришло.
Теперь я вижу Грейс. Ее лицо там, в воде. И еще руки. Она зовет меня.
– Ксандер!
У меня за спиной.
Оглядываюсь и с удивлением обнаруживаю Себа. Его машина припаркована на противоположной стороне, аварийная сигнализация мигает, а он сам бежит ко мне. Я бы мог сделать все прямо сейчас, пока он не добрался до меня, но тогда начнется всеобщая тревога, паника, суета, меня станут спасать. А я не знаю, будет ли у меня еще одна попытка.
Разворачиваюсь и неохотно слезаю.
– Зачем ты пришел? – спрашиваю я у него.
Быстро перебежав дорогу между гудящими машинами, он уже рядом со мной, пытается отдышаться.
– Ты что делаешь?
– Ты знал, – отвечаю я. – Знал, что я сделаю это. Я сам тебе сказал.
Он лихорадочно кивает.
– Да, – выдавливает он, ловя ртом воздух, – но это было до того.
– До чего?
– Ксандер. Когда ты зайцем выскочил из дома после разговора по телефону, я посмотрел на определителе последний входящий вызов и перезвонил. Ответила Джен.
– Ну и? – спрашиваю я.
Она не могла рассказать ему все из-за правил конфиденциальности.
– На, поговори с ней. – Он протягивает мне телефон.
Молча смотрю на него, затем подношу к уху.
– Джен?
– Что там за шум? Вас плохо слышно. Это вы, Ксандер?
Шум улицы врывается в наш разговор, и я накрываю телефон ладонью.
– Вот так. Сейчас лучше?
– Ксандер? Хорошо. Вы повесили трубку, и я не успела сказать вам.
– Сказать что? – Мое сердце стучит барабаном.
– Чей это отпечаток. Наш отпечаток принадлежит парню по имени Юл. Харри Юл.
– Харри Юл? – едва выговариваю я.
Имя пробуждает воспоминания. Как только произношу вслух, меня осеняет.
– Он представлялся вариацией своего имени – Ариэлем, – продолжает она. – Так или иначе, полиция, а точнее ваша подруга Блэйк, подняла все, что только нашлось у них по этому парню. Оказывается, в день убийства он был в том районе. Работал прямо за углом, рядом с ее квартирой. В общем, Корона сейчас пересматривает дело.
Несколько секунд я молчу. Я уверен, что просто не так расслышал, но она на том конце чуть ли не хохочет от радости.
– Но ведь я был там, – возражаю я.
Себ в нетерпении следит за мной, от ветра в глазах у него слезы.
– Ну они и не утверждают, что это не вы. Скорее, они не уверены в том, что это были вы. Они не могут опровергнуть вашу защиту. Вы сказали, это был кто-то другой, и вот, оказывается, на пластинке присутствует отпечаток этого другого. Причем кровавый.
– А что с этим парнем – Ариэлем? – переспрашиваю я. – Харри Юлом?
– Ничего. Он мертв. Умер от сердечного приступа в двухтысячном году.
Мертв.
Жизнь на мосту восстановила свой привычный ритм. Люди проходят мимо, погруженные в собственные реальности.
– Это был не мой отпечаток, – говорю я Себу, протягивая телефон.
– Это был не твой отпечаток, – говорит Себ, приобняв меня за плечи.
– Но это не значит, что я не в ответе, – говорю я.
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что не могу больше быть в этом уверен. Когда я начинаю вспоминать, все уже не так, как я тебе рассказывал.
– Что ты имеешь в виду? – спрашивает он сквозь ветер.
Гляжу на зовущую к себе реку. Поворачиваюсь и иду по мосту прочь от Себа, на северный берег. Он устремляется за мной, и через несколько шагов я чувствую на запястье его крепкую хватку.
– Перестань убегать, Ксандер. Перестань.
– Я должен, – твержу я.
Набегают слезы, и я злюсь на них. Мне не нужны слезы. Нужна решимость. Делаю глубокий вдох, гляжу Себу в глаза. Не хочу обременять его этим. Я должен сам нести всю тяжесть. Когда я уйду, хочу, чтобы миру стало легче. Но в его глазах вижу – слишком поздно.
Он смотрит на меня со страхом и злостью. Но ждет.
Переношусь мыслями в ночь, когда все случилось. Я снова там, за диваном, не дышу, чтобы не заметили. Огонь заставляет тени плясать на стенах, та песня больше не играет, она на полу, разбитая на части.
– Закрой рот, – говорит мужчина.
Он повалил ее спиной на стол, зажал рукой рот. Вижу, как она трепыхается. Изо всех сил пытается подняться. Сбросить его вес с себя. Отодрать ладонь ото рта.
Ноги взметаются вверх, но лишь бьют по воздуху.
Я встаю. Отсюда мне видно, как она меняется. Ее лицо и шея меняют цвет. Думаю, что мне бы следовало как-то пошуметь. Отвлечь его. Громко кашляю и, как только он оборачивается, тут же пригибаюсь. Сработало. Он отпускает ее. Потом снова поворачивается к ней. Она шумно дышит, держится за горло, а затем поднимается со стола.
Он забыл, что именно отвлекло его, и снова глядит на нее, нежно придерживая за локти.
– Прости меня. Я просто… пьян, – бормочет он и начинает подбирать свои вещи. В процессе задевает бокал, и тот вдребезги разбивается о кофейный столик.
– Вот дерьмо, – ругается он и бросается поднимать осколки. – Вот же дерьмо, – повторяет он, засунув палец в рот, и, пошатываясь, мечется по комнате, пытаясь прибраться.
На другом конце комнаты Грейс все так же тяжело дышит, но уже пришла в себя.
Закончив ползать по полу, он встает. Из-за дивана мне видно, как он держит в руках части разбитой пластинки. Он жалобно протягивает их ей.
– Вон отсюда! – восклицает она.
Он аккуратно складывает фрагменты пластинки у окна и уходит.
И тогда встаю я. Ее рыдания вселили в меня уверенность, и я простодушно подумал, что смогу утешить ее. Что она нуждается во мне. Неслышно подхожу к обеденному столу, у которого стоит она. Она тихо всхлипывает, укрыв лицо руками. Приобнимаю ее, но она вдруг взрывается.
– Да ты чуть не убил меня. Ты, долбаный, долбаный жалкий слабак, – кричит она.
Слова ее оглушают меня, и только потом я осознаю, что они значат. Только потом я понимаю, что предназначаются они ему, а не мне. Она так и будет думать, что я – это он, пока не разглядит меня. Но она не может меня разглядеть, слишком темно. А мое появление здесь кажется слишком невероятным. Когда она понимает, что это кто-то другой, издает крик ужаса. Она отчаянно вырывается из рук и в страхе осыпает меня градом пощечин. Как только ее ладонь опускается мне на лицо – чуть ли не до того, как звук шлепка достигает моих ушей, – я реагирую. Словно следуя неумолимым законам физики. Любая сила. Равное противодействие. Как только ее ладонь хлещет по моей коже, инстинкт самосохранения выбрасывает мою руку в ее сторону. Я не успеваю осознать и остановиться. Настолько быстро.