Я мотаю головой, и она снова начинает сердиться.
– Если это лавка, разве это не значит, что вы должны что-нибудь продавать? – спрашиваю я.
– Продаем, я же говорю. Мы, малышка, продаем мечты. Мечты, которые никогда не исполнятся.
Девятнадцать
– Боюсь, я вас не понимаю, – говорю я.
Инспектор Алекс Крофт с напарником уже давно сидят у меня в гримерке, и мне начинает казаться, что на троих тут недостаточно кислорода. Я то и дело смотрю на дверь, как будто это запасной выход, через который мне хочется сбежать, но инспектор продолжает сверлить меня взглядом. Потом вздыхает.
– Я еще раз вас спрашиваю: что случилось, когда вы вернулись с заправки?
– А я вам в который раз говорю, что я не была на заправке. Я вышла из ресторана и пошла домой спать, одна.
Она качает головой:
– Вам не показалось странным, что когда вы заявили о пропаже Бена, к вам прислали двух полицейских?
– Ну… я…
– Обычно так не делается, но мы считали, что вашему мужу угрожает опасность. Хотите знать почему?
Я смотрю на нее в изумлении. Я совсем не уверена, что хочу это знать.
– Потому что в день своего исчезновения он приходил в ваш районный полицейский участок и написал на вас заявление. Он сообщил, что вы его избили. Кажется, для вас это новость? Или вы и правда прекрасная актриса.
У меня такое чувство, что я куда-то падаю. На всякий случай я опускаюсь на стул. Последние два дня мне кажется, будто я провалилась в параллельную вселенную, где царит полный бардак. Я осталась собой, но все вокруг – и все вокруг – встали с ног на голову и поменяли очертания. Не дождавшись ответа, Алекс Крофт продолжает:
– Ваш муж рассказал, что в детстве у вас диагностировали какую-то разновидность амнезии. Что люди с таким диагнозом могут забывать травмирующие события, полностью стирать их из памяти и даже не знать, что это произошло. Он предполагал, что вы до сих пор иногда страдаете от потери памяти, но не отдаете себе в этом отчета. По его словам, вы считаете, что у вас прекрасная память, но иногда забываете некоторые вещи, которые делаете, когда бываете расстроены. Похоже на правду?
– Нет. То есть, да, мне ставили такой диагноз в детстве, но ошибочно. Я с тех пор ни разу ничего не забывала.
Тогда я тоже, кстати, ничего не забыла, я просто притворилась. Все воспоминания о моей прошлой жизни я храню в старом чемодане в своем сознании. Этот чемодан уже очень давно не отпирали.
– Вы в этом уверены? Уверены, что не страдаете чем-то вроде амнезии? Это была одна из причин, почему ваш муж решил не подавать на вас в суд.
– Подавать в суд? На каком основании?
– Вы пьете, миссис Синклер?
– Все пьют.
– Как вы думаете, может ли быть, что вы не помните, что случилось между вами с мужем в тот вечер, потому что были в состоянии алкогольного опьянения?
Нет. Я помню все. Просто я жадная и не люблю делиться своими воспоминаниями.
– Мне нужен адвокат?
– Я не знаю. Вы считаете, он вам нужен? Вы же сказали, что это была – цитирую – «просто пощечина»?
Она ждет ответа, но я молчу. Мне уже кажется, что лучше говорить как можно меньше.
– Где ваш муж, миссис Синклер?
Что-то щелкает у меня внутри:
– Я. Не. Знаю. Я вам потому и позвонила, черт возьми!
Я сама удивляюсь громкости своего голоса, но инспектор остается невозмутимой.
– Вы нашли фотографию Бена для нашего расследования?
– Нет.
– Не волнуйтесь, у меня уже есть одна.
Она опускает руку в карман и достает оттуда фотографию. На ней лицо Бена крупным планом, все в синяках и ссадинах, один глаз так распух, что не открывается. Я ни разу не видела его в таком состоянии. Он почти неузнаваем.
– В таком виде ваш муж пришел в полицейский участок в тот день, когда вы заявили о его исчезновении. Нос у него был сломан в двух местах. Я не врач, но мне кажется, такие травмы нельзя получить в результате простой пощечины. Мы вас тогда не арестовали только потому, что в итоге он отказался подавать в суд. Думаю, он вас боялся.
Ладно, может быть, у меня и случился стрессовый перелом мозга, но на свою память я могу положиться.
Я не сумасшедшая.
– Это бред какой-то! Я ни разу не видела его в таком состоянии…
– Согласно заявлению вашего мужа, вы якобы изменяли ему с Джеком Андерсоном, своим партнером по фильму. Это правда?
– Это вас не касается!
– Меня касается все, что может мне помочь найти вашего мужа и обеспечить его безопасность. Он ушел из полицейского участка, и через несколько часов вы заявили о его исчезновении. Где он сейчас, миссис Синклер?
Как же громко! Как же мне хочется, чтобы она замолчала! Или чтобы кто-нибудь более или менее внятно объяснил мне, что происходит.
– Я уже сказала вам, что не знаю. Если бы я знала, где он, или если бы я сама что-нибудь с ним сделала, зачем бы я стала звонить в полицию?
Она качает головой:
– И последний вопрос. Напомните мне, пожалуйста: во сколько, вы сказали, вы пришли домой в тот вечер, когда поняли, что он… исчез?
– Наверное, около пяти. Точно не помню.
Я замечаю, что Уэйкли что-то записывает.
– А вот это уже интересно, потому что в таком случае вы были дома в тот момент, когда ваш муж в последний раз звонил с телефона, который, по вашим словам, принадлежит ему и который потом нашелся на журнальном столике. Какое-то время назад он начал ходить к психологу, работающему с жертвами домашнего насилия, – он говорил, что вы уже не в первый раз на него напали, – так вот, он позвонил и оставил сообщение на автоответчике. Хотите знать, что он сказал?
Не хочу.
Она нажимает кнопку на «Айпаде», и гримерку заполняет приглушенный голос Бена. Мы как будто слышим призрак.
«Простите, что я вас побеспокоил, но вы сказали, что можно позвонить, если положение снова станет опасным. Кажется, она хочет меня убить».
Двадцать
– У тебя глаза станут квадратными, – говорит Мегги, вылезая из постели и выключая телевизор.
Я живу здесь уже давно, и она всегда это говорит, поэтому я при каждой возможности смотрю в зеркало – убедиться, что глаза у меня пока еще круглые. Картинка исчезла, но я продолжаю смотреть в телевизор. На экране видна девочка, похожая на мой серый призрак. Она улыбается, когда улыбаюсь я, и огорчается, когда я огорчаюсь. Не знаю, что она делает, когда я отворачиваюсь и ухожу, но иногда я воображаю, что она остается на своем месте, в глубине экрана, и следит за мной.
– Знаешь, что лучше всего в Рождестве? – спрашивает Мегги.
Она говорила, что сегодня Рождество, но я совсем об этом забыла. Я молчу.
– Сюрпризы! – говорит она и завязывает один из своих лифчиков вокруг моей головы, чтобы получилась повязка на глаза.
Мне не всегда нравятся сюрпризы Мегги. Она поднимает меня на ноги и ведет к двери, за которой я еще ни разу не была. Эта дверь всегда заперта, и мне страшно, мало ли что за ней находится. Я слышу, как Мегги достает огромную связку ключей. Потом она открывает дверь, и мы заходим внутрь. Здесь совсем темно, но я чувствую под ногами мягкий ковер, совсем как в моей комнате. Мегги снимает лифчик с моих глаз, чему я очень рада, но все равно мне ничего не видно, пока она не раздвигает тяжелые шторы.
Какая красивая комната! Не хуже, чем волшебный грот в голуэйском супермаркете под Рождество! Стены разрисованы чудесными красными и белыми цветами, пол покрыт красным ковром. Передо мной большой красный диван с грудой подушек и камин, немножко похожий на наш камин дома. С белого потолка в гипсовых разводах свисают бумажные гирлянды, а в углу комнаты стоит огромная зеленая елка, украшенная блестками, с большой серебряной звездой на верхушке. И главное – под елкой лежат подарки. Столько подарков я в жизни не видела!
– Ну, давай же, посмотри, есть ли тут что-нибудь для тебя, – говорит Мегги.
На ней желтая футболка с улыбающейся рожицей, длинная, до самых колен, но у нее все равно стучат зубы, и мои тоже начинают стучать. Как будто холод в комнате – это что-то, чем можно заразиться, вроде простуды с кашлем и чиханием. Мегги щелкает выключателем возле камина, и оказывается, что огонь не настоящий, а игрушечный, с голубыми язычками. Она щелкает другим выключателем – и по всей елке зажигаются маленькие разноцветные огонечки. Очень красиво. Но вдруг и огонь, и лампочки на елке гаснут, и лицо Мегги моментально из радостного снова становится сердитым.
– Черт, Джон, в такой момент! – говорит она, глядя через мое плечо.
Обернувшись, я вижу, что Джон стоит в дверном проеме. Я даже не знала, что он здесь. Он вечно возникает из ниоткуда.
– Погоди, не кипятись, – отвечает он, роется в кармане джинсов и уходит в коридор. Какую глупость он сказал, Мегги же не чайник.
В большом шкафу на верхней лестничной площадке живет штука под названием счетчик. Еще там живут гладильная доска и пылесос, правда, мы ими почти не пользуемся. Если положить счетчику в пасть слишком мало монеток в пятьдесят пенсов, свет выключается. Его нужно кормить постоянно, как будто это наш домашний дракон. Наверно, Джон его подкормил, потому что и лампочки, и огонь зажигаются снова, и лицо у Мегги снова становится радостным, совсем как рожица на ее футболке.
– Ну, давай, – говорит она.
Я подхожу ближе к елке, наклоняюсь над свертками и вижу, что к каждому из них ленточкой привязана маленькая карточка. Я переворачиваю первую карточку – на ней написано «Эйми». Смотрю на другую – там то же самое. Но все подарки покрыты пылью, как будто они уже очень давно лежат под елкой. Я оглядываюсь и вижу, что и все остальное в комнате тоже покрыто слоем пыли.
– Ну как, будешь разворачивать? – спрашивает Джон. Он прикуривает сигарету и садится на диван. – Вроде, здесь больше никого нет по имени Эйми, а?
И как раз когда он это говорит, я замечаю в комнате другую маленькую девочку. По крайней мере, ее фотографию на камине. Она немножко похожа на меня, но постарше, и волосы у нее точно такой же длины. Мегги замечает, куда я смотрю, и кладет фотографию лицом вниз.