Двадцать шесть
Меня будит какой-то непонятный звук.
Я сажусь на постели, мгновенно покрывшись потом от ужаса. У меня перехватывает дыхание, я дрожу и плачу, потому что знаю, что мне не просто приснился сон, что все это случилось на самом деле. Я помню, как жестоко со мной обошелся Бен во время последней нашей встречи. Помню, как сказала, что хочу развестись, как он вернулся вслед за мной из ресторана, выломал дверь спальни и сделал то, что сделал.
Я даже не попросила его перестать.
Наверное, отчасти я думала, что заслужила это.
Мы выбираем в спутники жизни свои отражения – людей, которые являются нашей противоположностью, но кажутся нам такими же. Если он чудовище, то кто же тогда я?
Это случилось не в первый раз, но я дала себе слово, что в последний, что я никогда больше не позволю ему так со мной обращаться. Я всегда держу обещания, особенно те, которые даю сама себе.
Вдруг я что-то с ним сделала и не могу об этом вспомнить?
Нет, я уверена, что ничего такого я не делала. Почти наверняка.
Потайной уголок моего сознания разворачивается, как карта сокровищ, и я начинаю верить, что в моей голове и правда могут скрываться хорошо спрятанные воспоминания. Наверное, если в детстве видишь, как люди делают что-то не то, впоследствии тебе сложнее отличить хорошее от плохого. Мы все подстроены и подогнаны под наш собственный вариант нормы, он как наш отпечаток пальца. Нас научили приспосабливаться к окружающим, и с самого рождения мы учимся соответствовать ожиданиям. Мы все время играем роль.
Глупо было выйти замуж так быстро, как следует не познакомившись с человеком. Я думала, что знаю достаточно, но ошибалась. Меня захватил наш бурный роман, и я боялась, что потеряю его, если скажу «нет». Я считала, что мы одинаковые, думала, что он мое отражение, пока не вгляделась получше и не поняла – слишком поздно, – что нужно бежать. Месяц за месяцем я жила за счет припрятанных на черный день счастливых воспоминаний, но потом их запас иссяк. Я думала, что смогу его изменить. Может, все сложилось бы иначе, появись у нас ребенок, но он отказывал мне в этом, поэтому в отместку я забрала у него то, что ему было нужнее всего, – себя саму. Я отказывала ему в нежности, в любви, в физической близости, надеясь, что он передумает. Я не понимала, что он в любом случае возьмет то, что хочет, с моего согласия или без него.
Я снова слышу какой-то звук, чьи-то шаги вдалеке, и возвращаюсь мыслями к настоящему. Пытаюсь сесть, но у меня так болит голова, что даже на это нет сил. Я слегка приоткрываю глаза, ровно настолько, чтобы понять, где и когда я нахожусь, но свет такой яркий, что я закрываю их снова.
Мне нехорошо.
Я помню, как сидела в баре в «Пайнвуде» с Джеком. Помню, как к нам подсела Алисия Уайт. Смутно помню третью бутылку вина – и на этом воспоминания заканчиваются.
Где я?
Я заставляю глаза открыться и немного успокаиваюсь при виде знакомых очертаний собственной спальни. Итак, до дома я добралась, это уже что-то. Горло побаливает, во рту неприятный привкус – судя по всему, меня стошнило. Вот дура, я же знаю, что нельзя столько пить на пустой желудок. О чем я только думала? Наверное, не думала вообще. Надеюсь, я не опозорилась прямо там, и надеюсь, что доехала на такси: вести машину в таком виде было бы невозможно.
Я не помню, что произошло.
Я изо всех сил стараюсь заполнить пробелы, но встречаю только пустоту. Предположение инспектора – что будто бы у меня болезнь, от которой люди забывают травмирующие события, – снова не дает мне покоя. Если я не помню, что было вчера, вдруг я забыла, что на самом деле случилось с Беном? Но я отмахиваюсь от этой мысли: амнезия тут ни при чем, все дело в алкоголе.
Как я попала домой?
Я снова слышу какой-то звук, и на этот раз до меня доходит: внизу кто-то есть.
Первая мысль: это Бен. Потом некоторые кусочки паззла становятся на место, и я вспоминаю, что произошло. Вспоминаю фотографию Бена в синяках и ссадинах, которую мне вчера показала инспектор Крофт, вспоминаю, как она говорила, что это моих рук дело. Вспоминаю, что он пытается меня наказать за то, чего я не делала.
Еще один звук доносится снизу: тихие шаги.
Либо мой пропавший муж вернулся домой, либо по первому этажу бродит кто-то другой. Кто-то, кого тут быть не должно.
Догадка перерастает в уверенность: конечно же, это она, сталкерша!
В преследованиях сталкера нет ничего интересного и звездного, это попросту жутко.
Когда нам начали подбрасывать эти открытки, страх стал моим постоянным спутником. Когда Бен сказал, что вокруг ошивалась какая-то женщина, я перестала спать. Когда я увидела ее собственными глазами, я словно увидела призрак.
Я знаю, кто ты.
Всегда одни и те же слова, одна и та же подпись: Мегги.
Все началось вскоре после нашей свадьбы. В газетах тогда впервые появились статьи обо мне, мои фотографии, анонсы фильмов с моим участием. Наверное, ее можно было назвать поклонницей. Раньше со мной такого не случалось. В полиции от меня отмахнулись, но я приняла ситуацию близко к сердцу. Когда Бен позвонил мне в Лос-Анджелес и сказал, что кто-то проник к нам в дом, я сразу поняла, что это она, и решила, что нужно что-то делать.
Я согласилась переехать в дом, которого ни разу не видела, и купила пистолет.
Пистолеты меня не пугают, меня пугают люди.
Я не рассказывала об этом Бену, потому что знаю, как он относится к огнестрельному оружию. Но мы с ним росли в совершенно разных условиях. Он думает, что знает жизнь, но он не видел того, что видела я. Я знаю, на что способны плохие люди. Кроме того, я стреляю отлично – и с удовольствием, уже много лет для меня это способ расслабиться. Свой первый пистолет я взяла в руки еще маленькой девочкой. Тут нет ничего противозаконного, у меня есть лицензия, я член одного загородного клуба. Правда, сейчас у меня почти нет времени упражняться.
Я шарю под кроватью – там, где обычно лежит пистолет.
Там пусто.
Мысли и страхи, циркулирующие в моей гудящей голове, останавливаются: кто-то идет вверх по лестнице, приближается к спальне. Я снова опускаю руку под кровать, отчаянно шарю пальцами по деревянным доскам кровати. Пистолета нет.
Кто-то уже за дверью.
Я пытаюсь закричать, но из раскрытого рта не вылетает ни звука.
Ручка двери начинает медленно поворачиваться. Какое тошнотворное дежавю.
Я бы спряталась, но от страха не могу пошевелиться.
Дверь открывается, и то, что я вижу, поражает меня до глубины души.
Двадцать семь
Я старалась уснуть, как велела Мегги, но стоит мне закрыть глаза, как я вижу трех плохих людей в шерстяных масках, которые стоят и кричат возле нашей лавки.
Я не знала, что у Мегги есть ружье.
Я думала, что такие вещи бывают только у плохих людей.
У меня до сих пор странное ощущение в ушах, как будто в голове поселились крошечные звонари. Я много об этом думала и теперь не сомневаюсь, что Мегги специально не попала в того плохого человека. Она, вроде как, хотела его предупредить. Наверное, так. Я прячусь под одеяло с головой, так кажется безопаснее. Так и гораздо теплее, но я все равно дрожу.
Сегодня Мегги с Джоном много ссорятся, даже больше обычного. Они и сейчас ругаются, но кричат специальным тихим способом, шипят, как змеи, и думают, что я их не слышу. Мне нужно в туалет, но я не иду, потому что боюсь проходить мимо их комнаты. Еще больше я боюсь намочить постель, если не пойду. Я встаю и подкрадываюсь к двери своей спальни, ступая по мягкому розовому ковру. Я прикладываю ухо прямо к деревянной двери, чтобы проверить, будет ли слышно, что они говорят.
– Я говорила, что надо найти лавку подальше от города, – говорит Мегги.
– А я говорил, что разницы никакой. Кем вообще надо быть, чтобы устроить такую сцену на глазах у ребенка! – отвечает Джон.
– Вот с такими людьми мы имеем дело. Я просила тебя не брать Эйми, это было опасно.
– Я ведь не брал Эйми, правда? Как я мог ее взять? Эйми умерла, – говорит Джон, и я слышу, как у них в комнате что-то разбивается.
Я не умерла.
Я возвращаюсь в постель и снова прячусь под одеяло. Через несколько секунд дверь моей комнаты открывается, и я задерживаю дыхание. Мне почему-то кажется, что таким образом я становлюсь невидимой.
Невидимой, но не мертвой.
Я слышу, как кто-то подходит к кровати, и надеюсь, что это Мегги, а не Джон. Иногда по ночам он заходит ко мне в комнату. Наверно, он волнуется, не жарко ли мне и тому подобное, потому что он всегда стаскивает с меня одеяло. Он это делает очень тихо и медленно, как будто боится меня разбудить, поэтому я притворяюсь, что сплю, хотя на самом деле не сплю. Иногда я слышу звук его фотоаппарата и гадаю, что он может фотографировать в темноте. Иногда я слышу и какие-то другие звуки.
Кто-то приподнимает одеяло и залезает в постель рядом со мной, обнимает меня поперек живота и целует в лоб. Я понимаю, что это Мегги, по запаху духов. Она называет эти духи «номер пять». Они пахнут приятно, но мне всегда интересно, как пахнут другие номера. Мегги обнимает меня очень крепко, мне даже немного больно, но я ничего не говорю. Она плачет, и моя шея сзади скоро промокает от слез.
– Не волнуйся, малышка. Никто не обидит тебя, никогда, пока я жива.
Наверное, она это говорит, чтобы меня успокоить, но становится только хуже. Моя первая мама умерла в день, когда я родилась. Мегги может тоже умереть в любой момент, и тогда я останусь одна. Вскоре она перестает плакать и засыпает, но я не сплю, не могу. Я знаю, что она спит, потому что легкое похрапывание вылетает из ее рта прямо мне в уши, мешается с колоколами в моей голове, и получается песенка. Я тоже стараюсь уснуть, но могу только думать о том, как Мегги умрет, три плохих человека вернутся в лавку и некому будет меня защитить.