тся. Потом я слышу, как Мегги идет в ванную, а потом она приходит ко мне в комнату, и я успеваю нажать кнопку «play» на проигрывателе, чтобы она думала, что я все это время слушала не их, а кассету. Ее волосы совсем растрепаны, а щеки красные.
– Оденься по-нормальному, мы все идем на улицу, – говорит она и собирается уходить.
– На улицу? – переспрашиваю я.
– Да, на улицу. Это как домой, только наоборот. Давай скорее.
Вскоре мы и правда выходим через заднюю дверь. Я еще ни разу не выходила через заднюю дверь. Переступив порог, я вижу кругом сплошной серый бетон и такие высокие заборы, что никак нельзя заглянуть на ту сторону. Еще там стоит красная машина. Кажется, я ее уже где-то видела. Мегги отодвигает переднее сиденье, чтобы я смогла пролезть назад, и запах в салоне кажется мне знакомым.
Не знаю, сколько времени мы едем. Я не могу оторваться от окна. Я уже и забыла, что в мире есть что-то, кроме парада и нашей лавки. Сколько вокруг дорог, домов и людей! Каким огромным вдруг кажется мир. Мы останавливаемся возле паба – это такое место, куда люди приходят, когда хотят пить, но не хотят это делать дома. Я это знаю, потому что мой настоящий папа очень любил так делать.
Войдя внутрь, мы с Мегги садимся за столик, а Джон покупает напитки: пинту «Гиннеса» для себя, кока-колу для Мегги и лимонад для меня. Мы пьем молча, и у Мегги при этом очень странное лицо. Не знаю, зачем мы сюда приехали: газированные напитки есть у нас дома. Джон спрашивает, не поехать ли нам домой, но тут к нам подходят два человека, и все, кроме меня, начинают обниматься и пожимать друг другу руки. Один из мужчин треплет меня по голове, путая мне все волосы, которые я недавно причесывала.
– Помнишь меня? – спрашивает он с улыбкой, совсем не подходящей к его лицу.
Я его не помню, потому что мы раньше не встречались, но кого-то он мне напоминает.
– Я твой дядя Майкл. Когда мы виделись в прошлый раз, ты была совсем малышкой.
– Она и есть моя малышка, правда, Эйми? – говорит Мегги и смотрит на меня так, словно без слов говорит «молчи».
Мужчина рыжий, как Яркая Радуга, и у него слишком маленькие руки для взрослого человека. Никакой он мне не дядя. Но ведь и Мегги мне не настоящая мама, а Джон – не настоящий папа. Кажется, тут всем нравится притворяться кем-то другим. Мужчины говорят как Мегги, а не как Джон, и их речь напоминает мне о прошлом, о времени, когда я жила в Ирландии. Наверное, Майкл – брат Мегги, они очень похожи друг на друга, у них одинаковые глаза и губы.
Они разговаривают так долго, что я начинаю засыпать. Мегги велит мне перестать ерзать, но я не могу. Мне скучно. Если бы я знала, что придется сидеть на одном месте полдня, я взяла бы с собой журнал со сказками.
– Я говорю тебе, последние три лавки, где они побывали, принадлежали ирландцам. Гребаные придурки думают, что раз мы говорим с акцентом, то мы террористы, – говорит Мегги.
– Тише, – прерывает ее Джон. Он ловит мой взгляд. – Чего глядишь, козявка? Иди туда, поиграй во что-нибудь.
Я смотрю туда, куда он показывает, и вижу в углу три высоких разноцветных автомата с мигающими лампочками. Джон лезет в карман джинсов и дает мне несколько монеток, но я не знаю, что с ними нужно делать.
– Она еще маленькая, Джон. Она ничего не понимает, – говорит Мегги и со смешным звуком втягивает через соломинку воздух из пустого стакана. Когда так делаю я, она ругается.
– Глупости! Она у нас умничка! Эту девчонку от книг не оттащишь. Иди, я тебе покажу, – предлагает он, поднимая меня на руки.
Он несет меня к первому автомату, придвигает стул от пустого столика и ставит меня на сиденье, чтобы я могла дотянуться. Моей рукой он сует монетку в щелочку, и раздается мелодия.
– Это «Пакман», тебе должно очень понравиться.
– Настоящая папина дочка, – говорит мужчина, который назвался моим дядей.
Улыбаются все, кроме Мегги.
Тридцать
Я принимаю душ и одеваюсь во все чистое. Я выпила пару таблеток парацетамола, и мне уже должно было стать лучше, но почему-то пока так же плохо. Мой агент собирается меня бросить. Он даже не ответил на мое письмо, за него ответила помощница, и только чтобы сообщить, что Тони очень занят, но может принять меня через час. Это значит, что я даже не успею подготовиться. Какое неожиданное вторжение реальности в выдуманную счастливую жизнь, которую я пытаюсь создать вокруг себя. У меня больше не осталось механизмов, чтобы подавить или хотя бы уменьшить навалившуюся тревогу. А я ведь только начала жить той жизнью, о которой мечтала! Нельзя так просто взять и все потерять.
– Агент, наверное, просто хочет пообщаться, как и сказано в письме. Мне кажется, ты слишком много додумываешь, – утешает Джек, пока я пытаюсь хоть как-то накраситься.
Обычно я не трачу время на полный макияж, когда не нужно работать. У меня это не очень хорошо получается. Дрожащими пальцами я нащупываю помаду в глубине сумки и стараюсь немножко успокоиться, чтобы получилось накрасить ею губы, но вдруг с опозданием замечаю, что ярко-красная помада вовсе не моя. Это ее помада – женщины, которая оставила тут этот тюбик в мое отсутствие. Я успела накрасить только нижнюю губу, и я так растеряна и измотана, что в какой-то момент всерьез раздумываю, не оставить ли все как есть.
– Это просто какая-то глупая статья, завтра никто о ней не вспомнит, и я уверен, что твоему агенту наплевать, есть ли у тебя любовник, – добавляет Джек.
Я поворачиваюсь к нему:
– Но мы не любовники.
– Мне можешь не рассказывать.
Он сидит на половине Бена, подняв ноги на кровать. Я не сделала ничего плохого, почему же я чувствую себя такой виноватой?
– И все-таки я не понимаю, как Дженнифер Джонс могла сделать эти снимки, – говорю я, крася верхнюю губу и глядя в зеркало.
На секунду мне кажется, что из зеркала смотрит лицо Алисии. Мысль, что у нее роман с моим мужем и что они вдвоем пытаются меня подставить, все еще кажется притянутой за уши, но, может быть, я слишком рано от нее отказалась: в мире случаются и более невероятные вещи. Бен красивый и обаятельный, веселый и остроумный – по крайней мере, таким он показывает себя остальному миру. Никто и не поверит, каким становится Бен за закрытой дверью. Стоит мне представить их вместе, я снова чувствую прилив ненависти, которая росла во мне все эти годы. Алисия изводила меня с самой школы.
– Ты близко знаком с Алисией? – спрашиваю я.
– Не очень, – отвечает Джек и начинает смеяться. – Вряд ли она сфотографировала нас тайком на свой «Айфон», а потом продала снимки журналистам, если ты об этом.
– Я не это имела в виду, – говорю я и тут же думаю, что в этом что-то есть. Будем мыслить логически. – На съемки не пускали посторонних, так что сфотографировать нашу постельную сцену мог только кто-то из съемочной группы. В баре, наверное, такая возможность была у многих, но откуда фотография из гримерки?
– Дженнифер Джонс ждала тебя в гримерке тем утром, когда брала у тебя интервью.
– И что?
– И, наверное, пока ждала, успела спрятать там камеру.
– Серьезно? Звучит невероятно. Она журналистка, а не Джеймс Бонд. Это вообще законно?
– Ты еще поймешь, что в наши дни ради сенсации люди готовы на что угодно, даже на вранье и неэтичные поступки.
Мы спускаемся на первый этаж, и я захожу на кухню выпить воды. Ехать с похмелья в город на встречу с агентом – не самая удачная идея, но я очень хочу наконец поставить точку во всей этой непонятной истории. Мне на глаза попадается мусорка, стоящая в углу кухни, и я сразу вспоминаю, что находится внутри: пустые бутылки от жидкости для розжига, которые, как думает полиция, купила я. Я чувствую, как снова накатывает дурнота.
– Секунду, я вынесу мусор. Кажется, он начинает пованивать.
Джек заходит на кухню:
– Давай я вынесу.
– Нет, спасибо, не надо. Подожди в гостиной, я сейчас вернусь.
Вернувшись, я вижу, что Джек разглядывает что-то, что держит в руке.
– Это что за страшный парнишка? – спрашивает он, поворачивая ко мне черно-белую детскую фотографию моего мужа в рамочке.
– Бен в детстве. Единственная фотография, которую я смогла отыскать.
– Очень странно.
– Ага. Я искала везде, у нас была куча…
– Нет, странно, что он тут настолько на себя не похож.
Точно, я и забыла, что Джек видел моего мужа: они познакомились в прошлом году на вечеринке. Бен увязался со мной в приступе ревности и подозрительности, и я ужасно рассердилась. Сначала, когда мы только начали встречаться, мне льстило его желание владеть мной безраздельно. Но с течением времени это чувство переросло в возмущение. У меня есть дурная привычка – любить тех, кто меня унижает, и надеяться, что они помогут мне подняться. Они никогда не помогают. Наоборот, я падаю все глубже и быстрее.
Помню, как Джек и Бен беседовали в уголке тогда на вечеринке. Со стороны можно было подумать, что они закадычные друзья. Помню, это показалось мне странным. Это воспоминание портит мне настроение. Почему-то мне было бы приятнее, если бы Джек и Бен в моей жизни не пересекались. Словно сам факт их встречи пачкает мое будущее моим же прошлым. В моем подсознании появляется след, будто пометка, оставленная острым карандашом. Впрочем, ее будет просто стереть.
Джек ставит жутковатый снимок на место и идет за мной из гостиной в коридор. Я открываю входную дверь, совершенно не ожидая никого увидеть с той стороны, но они там, и как раз собирались звонить в звонок.
– Так-так-так! Надо же, вы оба здесь, – инспектор Крофт приветствует нас широкой улыбкой. Рядом с ней стоит Уэйкли, а за их спиной я замечаю два огромных полицейских фургона, припаркованных неподалеку.
– Наверное, я пойду, – говорит Джек.
В его голосе слышано разочарование, как будто он ожидал найти за дверью кого-то другого.
– Увидимся, – добавляет он, и я хмурюсь, недоумевая, зачем он это говорит, особенно в присутствии полиции. – На вечеринке в честь окончания съемок, – поясняет он, заметив растерянность на моем лице. Я киваю. Я и забыла, что вечеринка сегодня.