Бродя по залам клуба, я представляю себе, как бы Алисия Уайт выглядела мертвой.
Я отдаю себе отчет в том, что это ненормальные и нездоровые фантазии, но других мыслей в моей голове не осталось, а эти доставляют мне наслаждение. Нужно еще выпить. В клубе множество баров, поэтому уж это-то желание должно быть несложно исполнить. Я взбираюсь по винтовой лестнице и направляюсь на третий этаж – самое удаленное от Джека и Алисии место.
Не могу понять, почему я так огорчена и удивлена. Мужчины сплошь и рядом увлекаются подобными женщинами, они словно не замечают, что за внешней красотой скрывается стерва. Почему же Джек должен вести себя иначе? Не то чтобы я думала, что между нами действительно что-то есть. Понятно, что сексуальное напряжение просто разыгрывалось перед камерами, а дружба, развившаяся за все эти месяцы совместных съемок, была просто результатом проведенного вместе времени. Это просто чувство товарищества, возникшее из-за разделенных впечатлений.
Что касается проб, у меня все-таки есть причина для огорчения. В устах Тони все звучало так, как будто роль уже моя. Наверное, агенты, как и любые нормальные люди, иногда говорят людям то, что те хотят услышать. Может, он просто хотел подпитать мою уверенность в себе после того, как в Сети появилась статья о моем предполагаемом романе. Может быть, он разглядел, что я сама не своя, и просто хотел привести меня в чувство, обезопасить свои вложения.
Все напитки здесь бесплатные, за счет киностудии, поэтому я беру еще один. Мне кажется, я его заслужила. Беспокойство сказывается на моих отношениях с едой и питьем. Оно становится между мной и едой и подталкивает меня к алкоголю. Я знаю, что пора притормозить, но порой совет, который мы даем сами себе, тяжелее всего услышать. Кажется, бармен удивлен, что я вернулась так быстро. Я говорю ему, что это бокал для моей подруги, и он вежливо кивает. Прямо сейчас мое актерское мастерство никого не может обмануть.
Я спускаюсь на этаж ниже: новая комната, новое оформление. Полумрак, диваны, обтянутые черной кожей, абстрактная живопись на стенах, черные шторы, прячущие от нас окружающий мир, а нас – от мира. Новый бар, а за ним – бармен, который еще меня не обслуживал и не станет осуждать меня так, как я сама себя сейчас осуждаю. Этот бокал должен стать последним на сегодня.
Еще один лестничный пролет – и я возвращаюсь на первый этаж, откуда начала свое путешествие. Не буду через силу торчать тут допоздна, но прямо сейчас уйти тоже нельзя, да и куда бы я пошла? Тут еще есть несколько человек, с которыми мне необходимо поздороваться во имя собственного будущего. В этой индустрии за сценой происходит столько всего, о чем не догадываются зрители! И, пожалуй, это к лучшему. Когда фокусник раскрывает секрет своего трюка, сложно продолжать верить в волшебство.
За внушительным георгианским фасадом я обнаруживаю комнату, которую еще не исследовала. Здесь все фиолетовое, бар отделан металлом, а свет так приглушен, что лица людей похожи на тени. Я чувствую дуновение ветерка и замечаю кое-что расположенное с той стороны зала: сад. Он уединенный, но при этом просторный – настоящее сокровище, явление, такое необычное для центра Лондона. В центре окруженного стенами двора установлен белый шатер, украшенный золотыми звездами, а в дальнем углу – бар с шампанским. Так вот где все прятались: под открытым небом. Я беру себе еще один бокал, игнорируя строгий внутренний голос, советующий воздержаться, окидываю взглядом лица окружающих людей и замечаю режиссера с супругой. Они разговаривают с незнакомыми мне людьми, но я все равно подхожу к их небольшой компании. Когда рядом есть хоть кто-нибудь знакомый, я чувствую себя не такой уязвимой. Я делаю усилие и прислушиваюсь к их беседе, надеясь, что она поможет мне отвлечься от мыслей в собственной голове. Мне кажется, что я вижу вспышку фотоаппарата, но, подняв взгляд, не обнаруживаю никого, кто бы хоть что-нибудь на меня направлял. Кроме того, здесь сегодня не должно быть журналистов, это вечеринка совсем другого типа.
Жена режиссера достает из сумочки пачку сигарет. Аромат табачного дыма все еще может унести меня в прошлое, и воспоминания, которые он пробуждает, не всегда бывают приятными. Я смотрю, как она зажимает сигарету между покрытыми блеском губами, и обращаю внимание на ее необычный вид: сигарета длинная, тонкая и совершенно белая, как будто в ней совсем нет фильтра.
– Какие необычные сигареты, – говорю я, когда жена режиссера прикуривает.
Она вынимает сигарету изо рта своими наманикюренными пальцами:
– Хотите?
Я не курила с восемнадцати лет.
– Да, пожалуйста, – слышу я и понимаю, что голос принадлежит мне.
Она помогает мне прикурить, свободной рукой загораживая огонек от ветра, и я слушаю ее истории из голливудской жизни, не особенно вникая в суть. Я глубоко затягиваюсь, наслаждаясь состоянием временного подъема от никотина в крови, и думаю о том, что сделала бы, пожалуй, почти что угодно, чтобы стать тем человеком, каким должна стать, чтобы жить с собой в мире. Человеком, которого можно простить за все ужасные поступки, которые он заставил себя совершить, чтобы попасть в ту точку, где находится сегодня.
Я легко отвлекаюсь от беседы и переключаю внимание на спину хорошо одетого мужчины на другой стороне дворика. Его рост, фигура и линия волос на шее кажутся мне подозрительно знакомыми.
Это он.
Мне не видно его лица, но каждая частичка моего существа говорит мне, что это мой муж.
Мне становится гораздо холоднее, чем раньше, и пальцы, сжимающие сигарету, начинают дрожать. Мои глаза мечтают, чтобы он обернулся, чтобы мозг понял свою ошибку, но мужчина не поворачивается ко мне лицом, а, наоборот, уходит в противоположную сторону. Я следую за ним со всей скоростью, какую только осмеливаюсь развить, не привлекая к себе внимания, но не могу за ним угнаться и теряю его в толпе. Я еще раз прохожу свой сегодняшний маршрут, посещаю все разноцветные комнаты, отчаянно озираясь по сторонам в поисках Бена, но возвращаюсь в сад, так его и не найдя.
Наверное, мне показалось.
Я устала, я немного пьяна, и мозг снова меня подводит, вот и все.
Я возвращаюсь к группе людей, с которой стояла до этого – чем нас больше, тем безопаснее, – и позволяю себе снова погрузиться в размышления, которые объединенными усилиями вытаскивают из меня табак и алкоголь. Что же это все-таки было: призрак или воспоминание?
Бен не может быть мертв.
Потому что я его не убивала. Я бы помнила.
Я помню всех, кого убивала.
Сорок три
Сегодня я учусь стрелять из пистолета.
Плохие люди хотят зла мне, Мегги и Джону. Мегги говорит, что мы должны быть готовы. Я точно не знаю, к чему именно мы должны быть готовы, но знаю, что мне страшно. Мегги говорит, что бояться – совершенно нормально, но страх нужно спрятать очень далеко, туда, где я его не найду. Наверное, именно так она поступает с ключами от машины: она постоянно их теряет. Мегги говорит, что я должна научиться превращать страх в силу. Я не понимаю, что она имеет в виду. Я просто хочу пойти домой – и понимаю вдруг, что теперь «дом» – это квартира над лавкой. О своем старом доме я уже почти не вспоминаю и не хочу туда вернуться. Тут у меня много хорошего, а еще я не хочу «умереть в грязи», как сказал один раз мой брат.
Мы садимся в машину и едем в место, которое называется «лес Эппинг». Уже утро, но такое раннее, что даже солнце еще не встало, и в черном небе висит, косо улыбаясь, луна. Мы проходим немного пешком – Мегги, Джон и я. Под ногами хрустят листья и ветки. Я решаю, что лес мне нравится. Тут приятно и тихо, не так, как в лавке. Джон предупреждает, что если мы кого-нибудь встретим по пути, надо говорить, что мы идем на пикник. По-моему, это глупо: никто не устраивает пикники в такую рань, и у нас даже нет с собой никакой еды.
Полицейские забрали пистолет, из которого Мегги застрелила плохого человека, но теперь у нас есть два новых. Это подарок человека, которого мы зовем дядей Майклом. Он дал их нам в пабе в прошлое воскресенье. Мне кажется, ему пора постричься: у него такие длинные волосы, что он похож на девчонку. Наверное, я скорчила рожу, когда Мегги заявила, что мне нужно научиться стрелять, но она пообещала, это будет весело, не хуже, чем моя игра «Пиши и читай». Штука, из которой я буду учиться стрелять, называется револьвер. Даже у пистолетов бывают самые разные имена, совсем как у людей. Револьвер совсем не похож на мою игру: он серебристый, а не оранжевый. Еще он очень тяжелый.
Мегги открывает сумку, которую принесла с собой, и достает оттуда банки печеной фасоли «Хайнц». Я уже думаю, что мы действительно устроим пикник, но тут замечаю, что банки пусты. Мегги расставляет банки повсюду: одни прямо на земле среди листьев, другие – в ветках деревьев. Потом она подходит ко мне, чтобы объяснить, что нужно делать. Джон почти ничего не говорит и не делает. Мегги велит ему стоять на карауле, но я не знаю, кого он должен караулить: здесь, кроме нас, никого нет.
Мегги может попасть в банку с очень большого расстояния. Когда она попадает, банки издают смешной звук и переворачиваются. Она снова ставит их на места, отдает мне револьвер и говорит, что теперь моя очередь. Револьвер такой тяжелый, что мне сложно держать его ровно. Я закрываю один глаз, как делала Мегги, изо всех сил нажимаю на крючок и, когда пистолет стреляет, падаю на спину. Джон начинает надо мной смеяться, но Мегги серьезна. Она заставляет меня стрелять еще, еще и еще. В конце концов руки у меня начинают ныть, а уши – болеть от громких выстрелов. Я начинаю плакать, потому что не хочу больше стрелять.
Мегги велит мне прекратить, но я не могу.
Она снова велит мне прекратить плакать, а когда я не слушаюсь и во второй раз, забирает пистолет из моей дрожащей руки, снимает с меня штаны и больно бьет меня пистолетом по попе. Я вскрикиваю, и она бьет меня еще раз.