– Я сделал тебе паспорт на твое настоящее имя на случай, если бы были какие-то сложности с фургоном на пароме. Мы можем слегка изменить твою внешность, и ты можешь жить здесь. Нормальной жизнью. Ты ведь все равно ненавидишь быть в центре внимания, а актерская профессия без этого не обходится…
Я хватаюсь за эту мысль. Самая убедительная ложь основана на элементах правды.
– Да! Я это просто ненавижу, ты меня знаешь. Мне все время так страшно. Новая, простая и понятная жизнь здесь, с тобой, – мне теперь больше ничего не нужно. Поцелуй меня, как раньше. Пожалуйста.
Он целует, не переставая за мной наблюдать, как будто это экзамен, и он уверен, что я провалюсь. Медленно, пуговица за пуговицей, он расстегивает белую блузку, ища на моем лице предательские знаки протеста. Потом тянется к моим связанным рукам, но я заранее знаю, что он вовсе не собирается их развязывать. Я изучила его не хуже, чем он изучил меня.
– Нет, не надо. Пусть будут связаны. Я хочу, чтобы ты знал, что можешь мне доверять. Я никуда больше не собираюсь убегать. Ты мне нужен. Без тебя я просто пропадала. Мне было так одиноко, когда ты ушел.
Он явно сбит с толку. Все еще следя за реакцией, он целует мне грудь. Я прогибаю спину и чувствую, как он твердеет. Когда я играю свою роль, ему не нужны никакие синие таблетки. Он передвигается ниже, и я начинаю стонать – именно так, как ему нравится. Он развязывает мне ноги, снимает мои белые колготки, и я улыбаюсь, когда он начинает расстегивать ремень брюк.
Когда все закончено, он развязывает одну из моих рук и сжимает ее в своей, а голову опускает мне на грудь. Я выжидаю достаточное количество времени, осторожно высвобождаю руку и, когда он начинает храпеть, тянусь к фигурке Иисуса. Я вытягиваю руку так далеко, как только могу, стараясь, чтобы в остальном тело оставалось неподвижным. Мои пальцы касаются холодного металла. Я хватаю фигурку со всей силой, какую только могу собрать, и с размаху бью его в череп. Он всхлипывает, как раненый зверь. Кровь течет по его лицу, заливает глаза, которые ошеломленно смотрят на меня. Я наношу второй удар.
Я знаю, что времени терять нельзя. Я развязываю вторую руку, выползаю из-под него и выбегаю из комнаты. На мне нет ничего, кроме белой блузки. Я бегу по темному дому, стараясь вспомнить расположение комнат, натыкаюсь на вещи, которых не помню, пытаюсь найти ближайший выход. Еще не успев добежать до черного входа, я слышу погоню. Рассохшиеся доски с годами разбухли, и чтобы дверь открылась, мне приходится дернуть ее изо всех сил.
Снаружи ужасно холодно, от мощного ветра перехватывает дыхание, и щебенка на подъездной дорожке кусает меня за голые ноги. Я пытаюсь завернуться в расстегнутую блузку, хотя ближайшие соседи живут слишком далеко и никто не увидит меня в темноте. И не услышит, даже если я осмелюсь кричать. В ужасе я не могу вспомнить, где что находится, бросаюсь туда, где, по моим представлениям, должно находиться шоссе, и слишком поздно понимаю, что бегу в глубину нашего участка, в сторону моря. Сзади с шумом захлопывается дверь.
– Куда же ты, малышка? Я думал, ты хочешь, чтобы мы были вместе! Я думал, ты больше никуда не собираешься убегать! – у него такой голос, как в ту ночь перед исчезновением, когда он напал на меня в спальне.
Тогда я думала, что он вполне способен меня убить.
Я спотыкаюсь и падаю, зная, что он уже близко.
В темноте я потеряла все ориентиры. Я снова повернула не туда, но на этот раз моя жизнь не начнется, а закончится.
До моего слуха доносится слабый скрип и всхлипывание, словно деревянная дверь рвется на ветру и силится сорваться с проржавевших петель, и я различаю призрачные очертания старого сарая. Я мчусь туда изо всех сил, пытаясь спрятаться от того, что меня ждет. Вот я внутри. Мне не видно, по чему я ступаю босыми ногами, но, кажется, это солома. Железные крючья, на которые папа вешал убитых кур, качаются над моей головой, потревоженные бурей. Они визжат и скрежещут друг о друга, и этот звук вызывает во мне животную панику. Взглянув вверх, я вижу в лунном свете их серебристые улыбки.
– Старший брат везде тебя найдет, – я слышу, как он закрывает дверь сарая, и мы остаемся внутри вдвоем.
Шторм за стеной набирает силу, и дверь явно не хочет оставаться закрытой. Она бьется и бьется в своих старых петлях, как будто хотела бы отпустить меня на свободу. Я бросаюсь на пол и ползу подальше от голоса брата, прекрасно сознавая, что мне больше некуда бежать и негде прятаться.
И тут мои пальцы нащупывают какой-то предмет.
Сначала я не понимаю, что это такое. Я веду ладонью вдоль деревянной рукояти, пока она не натыкается на холодный металл, до сих пор такой острый, что можно порезать палец.
Я поднимаю топор с земли, разворачиваюсь и остаюсь сидеть на корточках лицом в ту сторону, откуда приближаются шаги Эмона. Дверь сарая внезапно распахивается, и в свете луны я вижу прямо над собой лицо брата. Он отвлекается на стук двери, и я взмахиваю топором со всей силой, оставшейся в организме. Лезвие застревает в его шее сбоку, кровь бьет струей, и он падает на пол.
Я не шевелюсь.
Не могу.
Все вокруг неподвижно, кроме непрерывного потока его крови.
Я подаюсь вперед, завороженная видом его сломленного тела. Теперь, когда его глаза закрыты, после всех изменений, произошедших с его лицом, он кажется мне совершенно незнакомым человеком. Чудовищем, с которым я ненароком встретилась. Глаза открываются, и ненависть, которую я в них читаю, заставляет меня снова схватиться за рукоятку топора. Я выдергиваю топор из его перерубленного горла, поднимаю его высоко над головой и резко опускаю.
Его глаза все еще открыты, и мне кажется, что они продолжают смотреть на меня, когда голова катится по полу сарая.
Шесть месяцев спустя…
Я никогда не любила возню с продвижением фильмов. В ней есть что-то вульгарное и напыщенное.
Интервью идут сплошной чередой. Те же вопросы и те же ответы раз за разом, без конца. Все камеры, все глаза журналистов направлены на меня. Они наблюдают за мной, пытаются меня подловить, пытаются понять, что прячется под моей внешностью.
– Последний журналист, – Тони встает, услышав стук, и открывает дверь.
Для сегодняшних интервью киностудия сняла номер в гостинице. Есть что-то сюрреалистичное в такой жизни: ты работаешь над фильмом несколько месяцев, а потом полностью свободен, в некоторых случаях целый год, пока не погрузишься в совершенно другой проект. Я чувствую себя путешественником во времени: мне приходится говорить о разных персонажах, о разных историях, происходящих в разных странах по всему миру. Я знаю, что Джек сидит сейчас в соседней комнате, и радуюсь, что он так близко. Еще я рада, что со мной мой агент. Думаю, сегодня я не справилась бы с этим одна. От этой мысли я начинаю злиться сама на себя: я никогда ни в ком не нуждалась, и мне не нравится, что мне кто-то нужен сейчас.
Никто не знает о том, что случилось в прошлом году, и я хочу, чтобы так оно и осталось.
Скользящей походкой в комнату вплывает Дженнифер Джонс. За ней едва поспевает оператор: ему приходится одному тащить все оборудование. Не могу поверить, что согласилась на эту встречу.
– Эйми, дорогая, вы выглядите бесподобно!
Она целует воздух по обе стороны от моего лица, громко чмокая губами. Губы у нее сегодня ярко-розовые, под цвет тесно облегающего фигуру платья.
– Я знаю, что времени у нас немного, ваш агент выразился предельно ясно. – Она вскользь машет Тони рукой. – Никаких вопросов личного характера, обещаю.
Я бросаю взгляд в сторону Тони, чувствуя, как укол паники пронзает мою броню, но он кивает мне ободряюще, и я изо всех сил стараюсь не теребить оборку платья.
– Снимаю, – говорит оператор.
Дженнифер Джонс переводит фокус на меня, затачивая язычок.
– «Иногда я убиваю» – потрясающий фильм.
Степень ее неискренности действительно впечатляет.
– Спасибо, – улыбаюсь я.
– И примите мои поздравления! Когда вы ожидаете?..
Она смотрит на мой подросший живот.
– Через три месяца.
– Как здорово! А как поживает будущий отец?
Он просто потерял голову.
Перед тем как ответить, я смотрю на Тони. Никаких, говорите, вопросов личного характера?
– У Джека все отлично.
– Это так похоже на сказку, честное слово! То, как вы в прошлом году встретились на съемочной площадке, полюбили друг друга, поженились… Я вижу, вы оставили девичью фамилию… снова.
– Да, оставила.
– И скоро появится маленькая Эйми или маленький Джек, как это мило!
– Мне очень повезло, – я кладу руку на живот, словно защищая своего нерожденного ребенка на случай ядовитых комментариев Дженнифер Джонс.
– И как удачно, что вы как раз закончили работу над новым проектом, на этот раз с Финчером, не меньше! Я хочу сказать – ничего себе! Как вы только все успеваете?
– Из-за моего растущего живота мы сняли все сцены с моим участием за несколько месяцев. График был напряженный, но это было просто замечательно! Я наслаждалась каждой минутой.
И наконец-то у меня есть все, о чем я мечтала.
– Сначала он пригласил на роль кого-то другого, я не ошибаюсь?
Я выдерживаю ее взгляд и стараюсь не ерзать в кресле:
– Да, это так.
– Наверное, это было непросто – заменить Алисию после того, как она исчезла без следа.
– Я глубоко соболезную Алисии и ее семье. Она очень хорошо это прятала, но, несомненно, у нее были большие проблемы.
– Она исчезла почти шесть месяцев назад, и до сих пор никто ее не видел, никто ничего не знает. Как вы думаете, что с ней произошло?
– Давайте вернемся к вопросам о фильме, – перебивает Тони, чувствуя мое беспокойство.
– Конечно, – отвечает Дженнифер Джонс. – Скажу откровенно, ваша героиня в этом фильме внушает страх. Актриса играет роль актрисы – наверное, это было интересно. Мы просим актеров, у которых берем интервью, сказать на камеру несколько слов для нашего рекламного ролика – вы не откажетесь? Просто назовите имя персонажа, пару фактов о нем и название фильма.