Он тряхнул головой и вышел из машины. Ощущение нереальности мира так и не исчезло, но Яр уже знал, как его разбить.
Он набрал номер квартиры, в которой настоящая женщина курила настоящие сигареты и не знала о нихиле, в котором он застрял.
— Да, — голос искаженный домофонным шорохом был совершенно спокойным.
Так вот что чувствуют люди в настоящем мире. Они спокойны.
— Соседка ваша дверь не открывает. Просила приехать, — бодро соврал он.
Мелькнула мысль о том, что делать, если ему не откроют. Можно влезть в открытое окно и выйти в подъезд через чужую квартиру. Кажется, так делать было нельзя, но Яр смутно помнил, почему.
— Конечно, — вздохнула женщина в настоящем мире.
И открыла дверь.
Яр знал, что так в настоящий мир не попадет. Что сейчас идет в мир, где его не ждут, но зато там остались следы Рады.
И, если повезет, еще кое-чьи следы.
Через темноту ненастоящего подъезда он поднялся на этаж и постучал в дверь.
Надежда Павловна открыла сразу. Она стояла на пороге в клетчатом фланелевом халате и нервно мяла фильтр зажженной сигареты.
— Заходи, — глухо сказала она.
У нее были красные глаза и опухшее лицо. Яр все еще с трудом понимал, зачем именно пришел, но разулся в коридоре, оставив мокрые ботинки на полосатом коврике.
А куртку не снял. Пошел в комнату Рады, открыл дверь и остановился на пороге. Темнота ее спальни пахла вишневыми духами.
— Знаете Боровую улицу? — наконец спросил он.
— Нет.
Яр пожал плечами и открыл шкаф.
Вот ее одежда. Концертные платья, сложенные стопкой рубашки. Платья в чехлах, рубашки обтянуты пленкой.
На дверце шкафа изнутри черным маркером было написано: «Слух наш чутко ловит волны в перемене звуковой».
Он взял первое попавшееся, стащил с него чехол. Гладкая кремовая ткань, черные ленты, запах старой ткани.
— Это свадебное платье, — мрачно сказала Надежда Павловна, усаживаясь в кресло. — Наше… фамильное, моя прабабушка до революции в нем венчалась.
Яр молча вернул платье в чехол.
Книги на полках были просто накрыты шуршащей пленкой. Собрание Стейнбека, несколько книг Достоевского.
Современная фантастика. Эдгар По. Кундера. Рильке. Между томами вставлен плотный лист акварельной бумаги, на котором каллиграфическим почерком выведено недописанное стихотворение:
Вечерние ветры
Вишнёвый цвет обрыва
Он пролистал каждую книгу. Нашел несколько забытых закладок, бережно вернул каждую на место.
На туалетном столике были расставлены банки и флаконы, тоже затянутые пленкой. Каменели открытые темные румяна, мешалась в вездесущей пылью высыпанная на старое зеркало пудра. Мутно поблескивали разбросанные шпильки и раскатившиеся бусины.
— Что ты ищешь? — в голосе матери Рады звучало тусклое любопытство.
Яр не ответил. Выдвинул оба ящика под столиком.
Нотные тетради. Еще несколько книг. Исписанные листы, конспекты, быстрые зарисовки. Два блокнота — маленький на пружине, с котенком в цветах и бежевый ежедневник.
— Сегодня убили еще одну девочку, — сказала Надежда Павловна. — Ты поэтому пришел?
— Да, — механически ответил Яр, продолжая перебирать бумаги. — Я ездил в тюрьму.
— И что ты узнал?
— Что ваш муж что-то спрятал на Боровой улице в синем доме. И что он любит Стругацких. А потом, — внезапно для себя продолжил он, — я пошел к своей… приятельнице, сестру которой тоже убил этот человек. Сходил с ней к ее родителям, пил там и пытался делать вид, что все в порядке.
— А должен был делать что?
Яр сложил бумаги в прежнем порядке и накрыл их пленкой. Еще немного — и он тоже начнет бросаться на людей, которые пользуются неправильным мылом.
— Я заберу ежедневники.
Она только пожала плечами и раскурила новую сигарету. Ни разу не затянулась, просто позволяла сигарете тлеть, а пеплу падать на пол.
— Устроили шоу, — пробормотала Надежда Павловна. — Девочка только умерла, а уже сюжеты в новостях. Все сидят перед телевизорами, жрут и смотрят.
Яр кивнул и осторожно опустился на табурет у столика.
— Ко мне ходили репортеры. Я с ними разговаривала, потому что мне сказали, что это поможет его поймать. Но теперь думаю, что его никогда не поймают.
— Поймают.
— Кто? — отрешенно спросила она.
— Я.
Она снова пожала плечами. Не поверила. И пусть. Главное, что Яр поверил, снова.
Потому что пока он пытается забыться, убедить себя, что все кончится — этот человек продолжает убивать. Скоро у Яны не хватит места для всех, кто ищет утешения в разделенной боли, песнях под гитару и лжи, записанной на VHS.
— Мне нужен отчет о вскрытии. Я знаю, вы забирали.
Надежда Павловна поморщилась, но встала, с отвращением погасив нетронутую сигарету в креманке с карамельками.
— Тебе могли бы дать копию, — процедила она, доставая из серванта темно-синюю пластиковую папку.
— Мне казалось, вы были против.
— А вы меня когда-то слушали?!
Он молча забрал папку.
— Мне еще говорили, — глухо сказала Надежда Павловна, — что Раду видели… скорее всего перед похищением. Ее видела женщина, которая выгуливала собаку. Сказала, что Рада помахала этому человеку, он подъехал, они немного поговорили и она сама села к нему в машину.
— Что за машина сказали?
— Белый «Ниссан», — с отвращением сказала она. — У Артура такой был. «Лаурель». Но я сразу сказала, что это чушь, и что Артур Раду не убивал. Мало ли «Лаурелей» по городу ездит. Да он, наверное, давно продал. Зачем ему машина…
Яр знал, что есть синий дом на улице, которая может и не называться Боровой. Знал, что Лем сегодня должен был отвести Яну к родителям, но куда-то пропал и что «его потеря иного толка». И еще знал, что отец Рады сбежал из тюрьмы, когда начались убийства, он ездил на белом «Ниссане» и что Рада писала ему письма, но ничего об этом не говорила.
Все это ничего не значило. Артуру, которого ищут как беглого преступника, не нужна заметная машина. Лем мог забыть или опоздать на встречу с Яной. Или просто не захотеть идти.
Но если сегодня и правда был последний теплый день года, то у Яра есть много месяцев на то, чтобы выяснить, в чью машину села Рада и кто плел проклятые венки.
Глава 7. Первая сказка Яны
Пришли холода и настала хорошая осень.
Октябрь был почти счастливым. Это был месяц рыжий, белый и синий. Месяц задумчивый и тихий, и он не требовал от Яны ничего.
Она ходила в прокат каждый день. Советовала фильмы, выдавала, принимала обратно. Складывала в кассу мятые купюры, ссыпала звенящую мелочь и никогда не пересчитывала. Зато проверяла кассеты. Чтобы не было царапин, отпечатков на коробках, надорванных уголков. Каждый вечер Яна закрывала прокат и шла домой. Дома она ссыпала деньги в коробку из-под обуви и прятала ее под кровать.
Она ни разу не осталась в прокате на ночь, не включала ни «Метрополис», ни «Горькую луну», не стучала в бубен и не говорила с мертвецами.
Лем приходил трижды в неделю. Приносил сигареты, печенье и яблоки, алые снаружи и белоснежные внутри. Приносил варенье, кассеты и диски с музыкой, разноцветные ликеры и коньяк в пластиковых бутылках. Иногда приходили другие — Володя, Алиса, Инна. Они приносили то сыр, то деревенские яйца, то шоколадные конфеты, а еще гитарный звон и голоса, которые пугали мертвецов, притаившихся в погасших экранах. Яна старалась не покупать продукты и есть только то, что ей приносят. Так она будто переставала быть человеком, становилась духом, мелкой нечистью, которую задабривают кефиром и алыми осенними перцами. Или проводницей, но не в мир духов — к грани, которая лишь немного дальше от реальности.
Подумав об этом впервые, она несколько минут смотрела в стену, а потом достала из серванта «Фасты» Овидия, нашла в середине нужные строчки и вырвала страницу. Оборвала все слова вокруг, а потом иголкой приколола желтый и мятый клочок бумаги на знак анархии в гостиной. Вот так. Теперь среди имен жертв, интервью, слов, которые однажды все забудут, которые некому хранить, появилась роль и для нее.
Божества Стикса отнюдь не жадны.
Рады они черепкам, увитым скромным веночком,
Горсточке малой зерна, соли крупинке одной,
Хлеба кусочку в вине, лепесткам цветущих фиалок:
Все это брось в черепке посередине дорог.
Яр приходил чаще других, и Яна всегда была ему рада. Ей нравился Яр. Он был спокойным. Таким спокойным, будто это один из ее старых друзей, для которых ничего не значат слова на стене в гостиной. Алиса много злилась, Володя и Инна тосковали, Лена суетилась, будто могла что-то исправить. И только они с Яром понимали, что произошло. Они с Яром, а еще Лем.
А сколько Яр пил — Яна никогда не видела, чтобы люди столько пили и потом еще могли разговаривать! Любой алкоголь в доме Яны превращался в поминальный. От поминальной водки не отказываются. Не отказываются от поминального пива и поминального амаретто. Яр мог выпить что угодно и в любом количестве. Даже допил весь чай из термоса Яны, когда она предложила. Яне те грибы принес Лем, и он говорил, что больше трех глотков лучше не делать. Яр выпил всю настойку, а через несколько часов сам ушел домой. И взгляд у него почти не менялся — спокойный. Темно-зеленый, как болотный мох.
Яр приносил коньяк. Еще чай, свежий хлеб и живых рыб в зеленоватой чешуе. Яна представляла, как он рыбачит во время выездов на ремонты, сидя на какой-нибудь ржавой балке, лапе уродливого механического зверя, названия которого она, конечно, не знала. Как он сидит и смотрит на темную маслянистую воду и блестящие спины рыб под ней.
Лена ничего такого не представляла. Она оглушала рыб ударом рукоятки ножа, чистила, а потом пекла расстегаи, а Яна ей страшно завидовала.
Яр сидел в зеленом кресле, читал книги из серванта, мало говорил и курил черную трубку с грушевым табаком. Яне нравилось сидеть рядом, на диване, держать на коленях раскрытую книгу, но не открывать глаза. Просто слышать, как дышит рядом уверенный и спокойный человек, знать, что мысли у него тяжелые, черные и холодные, как камни на дне городской реки. Знать, что именно этот человек однажды закончит эту историю.