Проблем стало только больше.
У нее получилось сползти с дивана и встать на четвереньки — это было лучшее, что она сделала за последний месяц. Лем что-то недовольно пробормотал и попытался удержать ее, но только скользнул теплыми безвольными пальцами по ее плечу. И не проснулся.
Платье валялось у дивана, ощерившись косточками корсажа и остовом кринолина. На ней была черная мужская футболка и разные носки. Яна решала, что потом вспомнит, как о ней трогательно позаботились, и может даже прослезится, а сейчас будет всех ненавидеть просто потому что у нее болит голова.
И потому что какая-то тварь не остановила метроном в гостиной.
Яна не помнила, когда сняли пленку и запустили его — куранты они все же включили по телевизору в ее спальне. С метрономом идея вообще была странная, но не страннее, чем рассказывать про портал в серванте.
Она нашарила под диваном бутылку минералки, которую оставила себе с вечера. Выпила, успев удивиться, что вода будто впитывается в пересохшее горло, с трудом подползла к двери и встала, придерживаясь за косяк. Следующая бутылка ждала ее на подоконнике в гостиной.
Там же ее ждал метроном, спящий на полу Володя и грустная Алиса, уставившаяся на широкую кисть, перемазанную в чем-то белом. Фиолетовая краска на ее волосах вымылась в какую-то буро-сизую грязь, темные корни отрасли почти на два пальца. Яна только сейчас подумала о том, что она даже перед праздником, который придумали для невыполнимых обещаний о новой жизни, не потрудилась закрасить этот кошмар.
— Ты что?! — прохрипела Яна, пытаясь понять, надо ли ей бояться.
Пол вокруг дивана был усеян обрывками обоев и присыпан пеплом штукатурки. Что со стеной Яна сначала не поняла — ей показалось, что Алиса ее отмыла. Потом — что к стене прилип прямоугольник света, пробившийся через какую-то особую щель в обрывках штор.
И наконец Яна нашла самый очевидный ответ.
— Я тебе стену вчера испачкала, — равнодушно сказала Алиса. — Ну, рыбой. Нашла у тебя на антресолях обрезки обоев и переклеила где испортила.
— Совсем с ума сошла?
Вода в полупустой бутылке была холодной и соленой. Шампанское в кружке — теплым и выдохшимся, но вместе они хоть немного развеяли качающийся туман в голове и вытряхнули пару гвоздей из висков.
— Я же умею. Я же работала.
Яна кивнула и попыталась держась за диван проползти обратно в спальню, потому что не хотела снова слушать, как Алиса когда-то училась на реставратора, подрабатывала маляром и даже натягивала потолки, а теперь боится людей и не может заставить себя зайти в чужую квартиру. Но сейчас Яна хотела считать, что Алиса — просто ее подруга, с которой они познакомились на какой-нибудь душевной попойке или в прокате. Монетки она выбросила, на крошечный стежок сократив оставленную злом прореху, и теперь заслужила хотя бы час самообмана.
Но у нее ничего не получилось. Тоскливый взгляд Алисы жег затылок и свербел между лопатками.
— Да и хрен с тобой, — пробормотала Яна. — Это… помоги, а? Что-то мне не ползется.
Алиса точно была плохим человеком. Может, она даже маньяком была, потому что пили они все почти наравне, но даже Яна залила свои страхи, а эта сидела как будто трезвая и продолжала страдать.
Алиса помогла ей дойти до спальни и даже принесла чая. Села на пол, уставилась на своим белые колени в прорехах черных джинсов и сделала молчание неловким.
— Пойдем спать? — без особой надежды предложила Яна.
Она кивнула и осталась сидеть. Яна покосилась на спящего Лема, которому, кажется, было совершенно безразлично, что происходит в комнате.
В комнате храпел Володя и тикал проклятый метроном.
— Где Инна? — спросила Яна, чтобы добавить звуков в эту тягостную похмельную муть.
— Я ей на кухне постелила. Мне уйти?..
«Да. Да, уйди. Все уйдите, вы выдышали весь воздух в моем доме, из-за вас здесь слишком тепло и душно, и вообще я ненавижу людей».
— Почему ты не спишь? — обреченно спросила Яна.
— Я не засыпаю раньше одиннадцати утра.
Яна закрыла глаза. Алиса работала на полставки ночным продавцом в привокзальной палатке. Все знали почему. Она ведь так любила об этом рассказывать, а Яна всегда готова была слушать. Всегда — но только не сегодня.
Она ведь открыла двери, поставила на стол алкоголь, позволила всем истерически орать, плясать, ругаться с ее соседями. Устроила шоу, позволила считать себя дурой, пихать себе в рот нечищеные мандарины, лить себе на лицо сладкое шампанское. Она пела, играла им на гитаре, стучала в бубен, кричала вместо них, раздавала вместо них горячие монеты, откупаясь от их грехов. Почему им всегда мало? Она больше ничего не могла сделать. Правда, больше ничего.
— Веру нашли в одиннадцать утра, — продолжила Алиса, будто Яна не слышала об этом столько раз, сколько видела Алису. — Свадьба, Яна. Невеста пошла вешать замочек на перила, с ней — фотограф. Менты у него камеру отобрали, говорят не отдали до сих пор. Там невеста, в веночке и фате, а на фоне Верин труп. В веночке. Я с тех пор сплю хрен знает как. Потому что пока я спала, кто-то пытал Веру, а потом, утром, еще в сумерках, перерезал ей горло. Это я виновата. И вдруг… вдруг он придет за мной, — Алиса поморщилась и потянула себя за спутанную фиолетовую прядь.
«Я так потеряла сестру. Вы неблагодарные, злые, эгоистичные ублюдки. Давай, не стесняйся, сука. Вываливай. Зачем меня жалеть, если можно пожалеть себя».
— Вету нашли у другого моста. Собака на берегу срала, хозяин за ней полез, — сквозь зубы процедила Яна. Она каждый раз рассказывала Алисе новую байку, и Алиса каждый раз ее забывала. А может, молча выслушивала и принимала правила игры, но Яне хотелось думать, что Алиса просто неблагодарная тварь. Сейчас хотелось.
— Прости. Я правда спать пойду, наверное…
— Кофе мне сделай, — мрачно попросила Яна. — Останови долбаный метроном и давай… не знаю, посмотрим утренние новости. Ты когда-нибудь включала телевизор в… шесть утра первого января?
— Нет, — слабо улыбнулась Алиса. — А там вообще что-то показывают? Или только помехи и «Дискотеку 80-х»?
— Вот и проверим. Кофе тащи.
Володя больше не храпел, и теперь Яна слышала только метроном, отсчитывающий удары за стеной.
Раздался грохот, звон, а затем шипение и запах гари. Еще пара минут тишины, умещающейся между стуком маятника, и Яна не выдержала. Включила телевизор и начала бессмысленно переключать каналы.
Музыкальные передачи. «Эта замечательная жизнь». Фрик-шоу — сначала Яна даже обрадовалась, но быстро поняла, что это просто повтор новогоднего мюзикла. Несколько концертов и сборников клипов. Помехи. Цветные полосы профилактики.
Бородатый мужик с глумливой рожей кладет на язык пулю.
— С новым, блин, годом, — мрачно пробормотала Яна, опуская пульт. — Вот и добрые сказки подъехали.
Этот фильм она тоже знала наизусть. Это была одна из тех кассет, которые она никогда не давала на руки даже друзьям, только иногда включала на ночных показах.
Все знали этот фильм. Распахнувшего крылья ворона набивали на руках, макая в чернила швейную иглу, цитатами из этого фильма полнились изрисованные тетрадочки всех неформалок младше пятнадцати, а плакаты с Брендоном Ли разбирали быстрее, чем с Каулитцами.
Только Яна его ненавидела.
Логотип местного телеканала — синяя восьмерка в белом круге — издевательски пестрел в углу экрана.
— Гори огнем!..
Ненавидела, потому что Пройас, в отличие от Китано, не потрудился выдать актерам маски. Потому что Пройас называл вещи своими именами.
Камера бесконечно медленно плыла к сидящему за гримерным столиком мужчине.
Сейчас будет птица. Потом — белая маска с черными трагическими линиями глаз и рта.
Яна выключила звук.
Кто решил включить это в новогоднее утро?
… память человека, сидящего у зеркала — красные и синие тревожные тона. Как у режиссера получилось показать в таких красках такое мучительное счастье?
Кофр лежал за диваном. Яна, не отрывая взгляда от экрана, вытащила его и положила на колени бубен, все еще не веря, что собирается это делать.
Но почему нет? Если в эфире возникло нечто настолько неуместное, настолько злое в своей неуместности — может, это подсказка. Может, это путь к человеку, который где-то притворяется нормальным до весны, к человеку, который смывает с рук кровь, умывает лицо, садится за стол, улыбается и пьет, будто его ничего не тревожит.
К человеку, который весной, если ему повезет, совершит убийство.
К человеку, которого Яна любила. По которому скучала. Даже если он не был похож на Брендона Ли.
— Ярик, где ты?..
Оказывается, она слишком хорошо помнила ритм Burn.
«Every night I burn!»
«Гори, гори ясно!»
Экран треснул одновременно с зеркалом на экране. Треснул, растворился, и Яна уже не могла увидеть, что Алиса стоит на пороге с кофейником и двумя чашками, висящими на ее согнутом пальце, что Лем проснулся и пытается дотянуться до нее, потому что подушкой он уже кинул и не попал. Зато Яна видела кота. Белого пушистого кота, у которого не было глаз. Он сидел на темном полу, заваленном обрывками фотографий и обломками пластинок.
На гримерном столе, спиной к разбитому зеркалу, сидела девушка с длинными серыми волосами, падающими на лицо. В руках у нее была коробка, в которой что-то отчетливо шуршало.
— Выжил серый котенок, — оскалилась она.
Яна пожала плечами. Это ее не касалось.
Она обернулась.
На пороге, в дверном проеме, сидела блондинка в бархатном зеленом жакете. Она курила, закинув ноги на косяк, и когда Яна посмотрела на нее, равнодушно сообщила:
— У той была кошка, что-то вроде «белая, красивая, только очень грязная». А я ненавижу кошек.
— Это другая кошка, — хрипло сказала Яна, хотя знала, что нельзя говорить с тенями, которые встречаешь по ту сторону реки.
— А это другая история. Но ты же сюда приперлась со своим бубном, — зло прохрипела девушка за ее спиной.
— По-моему вас здесь тоже не должно быть.