Он понял все это, но пришел следующий порыв ветра и сдул все эти мысли. Вымел их из головы, потому что все было правдой, и было глупо сомневаться. Просто есть правда, на которую не стоит смотреть в упор.
Яр вздохнул и вернулся в комнату, где на этот раз было тихо.
— Понял? — сочувственно спросил его Иван.
— Нихрена не понял.
— Это хорошо.
Больше он никогда не слышал, как Иван играет на варгане. Через неделю он сдал спецовку, собрал сумку и уехал обратно в город, который дождался весны.
…
Нора с утра была не в духе. Ее коллега, Тоня, первой нашла воровку. То есть, конечно, не она нашла, просто пока Нора была занята, разыскивая клад Артура Маянского, Тоня первой раздобыла информацию и даже успела взять интервью — короткое и глупое, даже печатать нечего. Норе стоило почаще вспоминать, что кто-то ворует таблички с временных крестов над могилами жертв маньяка, но у нее было столько дел, кто мог ее обвинить?
Инну поймали прямо на могиле. Она была в пальто, которое явно украла у Яны — а точнее наверняка просто забрала с одной из вешалок, заваленных одеждой. Пальто было черное, с шнуровкой и рукавами, обшитыми сорочьими перьями. Этому пальто Тоня радовалась больше, чем девчонке, у которой под языком нашли три гвоздика, на которых держалась табличка. Четвертый она не успела выкрутить.
Пришлось долго уговаривать Тоню, а потом идти к шефу, Денису Горзоеву, который еще не окончательно потерял человеческий облик и был способен слушать, в отличие от прошлой начальницы Норы.
— Тоня разрешила, — проникновенно говорила она, закинув ногу на ногу и изредка клюя сигаретный фильтр. — Я эту девочку знаю, мне она больше расскажет.
— А почему ты не просишь, чтобы мы вообще не писали о твоей знакомой девочке? — усмехнулся Горзоев, блеснув желтыми глазами за толстыми стеклами очков.
— Ну я же хочу, чтобы вы мне разрешили взять чужой материал, а не послали меня, — вздохнула Нора.
— Перекрашивайся. Тогда разрешу.
— Чего?.. — она забылась и затянулась. Дым с непривычки обжег горло, никотин ударил в голову. Нора торопливо потушила сигарету.
— Перекрашивайся. Тебя уже месяц вся редакция уговаривает. Потом будешь выпендриваться и бросать кому-то там вызов.
Нора сделала глубокий вдох. Пригладила волосы — длинные, светлые и мягкие.
Ей и правда иногда предлагали. Но теперь наступила весна, и предложения превратились в шантаж.
Всем была глубоко безразлична девочка, которой недавно исполнилось шестнадцать. Мать которой убил маньяк, несостоявшийся отчим которой вместе с ней ходил к Яне и не делал вид, что можно жить дальше.
Нора тоже всем глубоко безразлична, она это знала. Но всем хотелось сделать доброе дело, которое им ничего не стоило. Заставить ее, предупредить, образумить.
Всем хотелось, чтобы вся ее следующая жизнь была хоть немного из-за них.
— Весна настала, Нора, — сказал он, выдыхая сизый сигаретный дым в ворот бежевого свитера. — Если бы ты была персонаж детектива — тебя убили бы именно сейчас.
На окне засыхала лиловая герань. За спиной Горзоева тускнел стеллаж, забитый собраниями классиков с неразрезанными страницами.
— Я сдам интервью в конце недели, — сухо сказала она.
— Тоне она сказала, что воровала таблички, чтобы на какую-то стену прикрутить, — бросил он ей в спину. — Врет.
— Конечно, врет, — вздохнула Нора.
…
Инна грела руки о чашку капучино, безнадежно испорченного корицей, и гоняла в уголке губ незажженную сигарету. Нора молча пялилась в стакан кубы либре и почему-то чувствовала себя предательницей.
Девчонка щурила темные глаза и без конца поправляла рукава широкой белой рубашки. Нора видела нацарапанные на ее запястьях петли-сердечки логотипа HIM, выжженную гранату Green Day и портаки с кривыми крыльями Placebo, но не знала, что ей делать. Она почти не общалась с гостями Яны. Она ни к кому не привязывалась. И ходила к ней только потому что они с Яром были уверены, что Яна что-то знает об убийствах. А теперь ей почему-то нужно разговаривать с девочкой-подростком, у которой крик о помощи написан на исцарапанных лезвием запястьях и намертво залит лаком в безумном начесе.
— Яна пропала, — наконец хрипло сказала Инна. — И Лем пропал.
— Она не пропала, она живет в прокате, — сказала Нора, нехотя приложившись к коктейльной трубке. Кола искрилась ромовой горечью, и Нора даже удивилась — она ждала теплой бурды с водкой.
— Из проката. И Лема нигде нет — ни на рынке, где он кассетами барыжил ни… Никто не справляется, Нора. Ты не поймешь, наверное. Но мы все… не можем справиться. Я хотела перекраситься когда маму убили. Папа когда увидел у меня порошок и окислитель орал так, что мне казалось ему усы сдует. За волосы оттаскал и сказал, что лучше б я героин домой принесла.
— А ты что?
Инна пожала плечами. Намотала на палец темную прядь, отпустила и тоскливо посмотрела в чашку. Достала из кармана полосатые митенки и натянула их, наконец-то скрыв следы своего подросткового отчаяния. Взяла чашку, подставив под нее ладонь и осторожно попробовала кофе.
— Ну и говно.
— Ну давай поменяемся, — предложила Нора, решив, что видела, как девочка пила пиво с Яной, и Яна выпила всего на пару бокалов больше. Правда, Инне никто в пиво не доливал виски, Нора тогда очень смеялась над этим педагогическим порывом.
Инна сцапала коктейль, не удостоив Нору даже кивком. Бросила трубочку на пол и выпила бокал тремя длинными глотками.
А капучино и правда было говном.
— Я решила не перекрашиваться. Буду как все — ждать, пока этот урод еще кого-нибудь зарежет, а потом плакать. Что мы еще можем сделать?
— Его поймают, — тихо сказала Нора.
Инна покачала головой.
— Мама сказала, что милиция никого не найдет.
— Инна, — вздохнула Нора, но потом заметила, как девочка брезгливо поморщилась, и исправилась: — Это Яна тебя научила?
Она осторожно кивнула, и Нора поняла, что ей до смерти хочется рассказать о той ерунде, которой ее научила Яна, но делать этого никак нельзя.
Нора жестом остановила официанта.
— Принесите нам по карамельному мороженому и еще по коктейлю, — попросила она. И снова обернулась к Инне: — Яна умеет говорить с мертвыми?
— Не очень хорошо. Я еще хуже, но Вета на Яну обижается, а мама на меня нет.
— Это когда она фильмы смотрит? С бубном, да?
— Нет, туда только Яна умеет ходить. У меня ни разу не получилось. Но я пила мертвую воду.
— Мертвую воду? — заинтересованно спросила Нора, вытягивая ногу так, чтобы диктофон в кармане широких брюк точно ничем не пережало.
— Мы все пили. Кроме Лема и Яны, им не надо. Лена во всю еду добавляла, — сказала Инна, а Нора тут же затосковала и решила, что ей срочно нужно сдать анализы. Хорошо, если мертвую воду они набирают не в реке.
Пожалуйста, пусть они набирают ее не в реке!
— Что такое мертвая вода? Где ее берут?
Инна упрямо мотнула головой и замолчала. Нора подогнула ногу и загрустила.
Девочка права — скоро убийства начнутся снова. Сошел лед, весеннее солнце все чаще бросает лучи в реку. Яр до сих пор не объявился, на заброшенных дачах не нашлось ни завалящего трупа, ни шкатулочки какой-нибудь с колечками жертв или срезанными прядями — ничего, что мог бы закопать беглый преступник и маньяк, ничего, что им полагалось найти по законам жанра. А она тратит время на то, чтобы узнать какое суеверие подтолкнуло девочку на мелкое хулиганство. Чтобы написать дряную статью, которая никому не нужна — все ждут следующее убийство, кому какое дело кто таскает сувениры с могил прошлых жертв.
— А мне можно ее попробовать?
— Зачем? — настороженно спросила Инна.
— Может, я тоже увижу мертвых.
— А кто у тебя умер?
Нора хотела сказать «бабушка», но прикусила язык.
— Давай ты дашь мне попробовать воду, все про нее расскажешь, и я пойду искать Яну и Лема, — улыбнулась она. — Может, Яна сейчас сидит в кинотеатре, смотрит какой-нибудь ужастик и поливает слюнями воротник.
— Яна не… — обиделась было Инна, а потом вдруг смягчилась: — В кино не пускают с бубнами.
— Она взяла стаканчик попкорна и вот так его трясет, — Нора забрала пустой стакан, накрыла ладонью и несколько раз медленно встряхнула. Нерастаявший лед с шорохом прополз по стенкам.
— Ты их правда найдешь? — спросила Инна, вмиг перестав улыбаться. — Как?
— Ну это же моя работа. Я, конечно, ищу не людей, а сюжеты, но если бы слово «сюжет» было человеком — это была бы Яна.
Девочка нахмурилась. Она сомневалась. Боялась рассказывать, хотела рассказать. И — почудилось Норе — будто должна была рассказать.
— Яна… — наконец, осторожно начала она. — Яна называла это «бардо». Она сложно объясняла. Вроде как это стадия между двумя какими-то точками. Наша жизнь — бардо между рождением и смертью. Сон — тоже бардо между реальностью и сновидениями. Яна сказала, что для нас всех зима — это бардо между последним убийством осени и первым убийством весны.
— То есть зима — не сезон, а промежуток между убийствами? А если убийства не произойдет? Маньяку надоело или он умер — зима не кончится?
— Она про это тоже что-то объясняла… что он просто так убивать не перестанет, и что если перестанет — значит, умрет или физически или… ну, как убийца… — Инна замолчала. Нора изо всех сил старалась делать серьезное лицо, но видела свое отражение в узком зеркале на двери уборной на другом конце зала.
— Прости, — сказала Нора. — Я во всем этом совсем не разбираюсь, и Яна мне почти не объясняла. Только сказку рассказывала про смерть.
— Лем сказал, что однажды Яна должна будет рассказать другую сказку. Она давала тебе амулет?
Нора зябко повела плечами, почему-то представив сушеную мышь на веревке.
— Нет. А про амулеты тоже тайна?
— Нет, Яна их почти всем раздавала. Говорила, они отпугивают зло, и того, у кого такой есть, маньяк не найдет. Странно, что тебе не дала.
На секунду Норе почему-то стало тошно. Это была особая, холодная и горькая тошнота. Она даже не сразу поняла, что испугалась.