Сосны у дома и правда были потрясающими. Нора смотрела на оживающие деревья, на ярко-желтые качели на маленькой площадке между сосен, и думала, что не хочет подниматься. Не хочет звонить девчонке, спрашивать, где она познакомилась с Яной и чего Яна успела ей наплести.
Она присела на качели и закрыла глаза. Оттолкнулась от мокрого песка, запрокинула голову и стала смотреть, как качается синее небо, серебристые облака и темно-зеленые кроны сосен. В песочнице дремала черная кошка с белым ухом.
— Взрослая корова! — раздалось откуда-то сверху. — Жопу подними, сломаешь ведь!
Нора попыталась понять, из какого окна кричали, но в глазах плыли зеленые круги от солнечного света. Ни отвечать, ни поднимать жопу она не стала, а стала думать, что вот сейчас пойдет домой и напишет хорошую статью про бардо сосен и черных кошек с белыми ушами.
Про то, как мы можем изменить свою жизнь решением не воровать именные таблички со свежих могил или не подниматься в квартиру, где живет сумасшедшая лысая девица с цепью в носу.
Про то, что момент когда есть только небо, облака и кроны сосен — это момент когда бардо ощутимо, и, если прервать его бездействием, то есть пойти домой дописывать статью, оно на самом деле не прервется.
Норе казалось, что она почти поняла, что имела ввиду Яна.
Она должна поговорить с Лесей, прежде чем поехать к Яру. Нора собиралась ехать сразу, только дослушав Фаизу, но вдруг решила, что сначала нужно поговорить с его подружкой.
Потому что люди много врали и много заблуждались. Потому что Яр был очень хорошим напарником, умным, сильным и не думающим о последствиях. Ему рассказывали то, что никогда не рассказали бы Норе, потому что у него кулак был размером с голову Норы. Все это делало его хорошим напарником, и это же делало его очень, очень плохим напарником.
Он был опасен. И наверняка калечил людей. Судя по тому, что рассказала Фаиза — он их, возможно, еще и убивал.
Возможно, он убил человека совсем недавно. И поэтому Нора решила сначала проверить свежую зацепку.
Даже если Яр вернулся — их пути, скорее всего, уже разошлись. Ей только нужно время, чтобы решить, что говорить, когда ее вызовут на допрос в милицию. Она собиралась покрывать его до последнего, даже если это будет стоить ей работы, но подозревала, что ничего не изменит. Если не сделает хуже. В конце концов, она ничего не знала о Яре и о том, как он искал маньяка.
Сначала Леся. Потом Яр.
«Глаза такие страшные! Лицо в крови, руки в крови! И скребется, в стены скребется, мне не открывает!»
Милая, добрая женщина Фаиза.
У Яра всегда были страшные глаза.
Нора со вздохом притормозила. Почесала спящую кошку за белым ухом и пошла к дому.
…
Она была готова долго стучать. Готова была просто постоять перед закрытой дверью и уйти, но дверь оказалась открыта. Ничего хорошего это не сулило, и прежде чем подняться на последний пролет Нора достала из сумки пресс-карту, проверила, работает ли диктофон, и включила маленький цифровой фотоаппарат.
В квартире было тихо. Нора постучала по косяку и не успела представиться, как ее схватила за руки неизвестно откуда возникшая женщина.
— Вы из милиции?!
— Из газеты, — ляпнула она, сунув ей пресс-карту. — Что здесь происходит? — строго спросила Нора, понадеявшись, что суровый тон женщину напугает, и она ответит раньше, чем сообразит, что ее нужно выставить.
Она выглядела вполне благополучной — была хорошо одета, серый костюм немного не по размеру, но на брюках даже были стрелки. Легкий макияж, простенькие духи, темные волосы убраны в аккуратный пучок — казалось, она только из офиса или с ресепшена гостиницы. Но глаза у нее были безумные.
— Как узнали… как быстро вы узнали… — бормотала она.
— Милицию вызвали? — спросила Нора, доставая из сумки камеру. Женщина часто закивала. — Давно? Вот и отлично. Рассказывайте, что у вас случилось. Фотографии давайте, — наугад сказала она.
Впрочем, тут и угадывать ничего не надо было.
— Дочка отвечать перестала… вчера утром звонила, и вечером звонила… — всхлипнула она. — А она не отвечает… Мне врачи сказали два раза в день ее проверять… Вот, держите, это самые свежие…
Она сунула несколько фотографий, которые Нора бегло осмотрела. Ежик белых волос, в курносом носу простая сережка. В глазах — вызов пополам с тоской. Нора незаметно положила их на полку под зеркалом.
— Наркотики? — Ответ на этот вопрос она и так знала, но ей очень нужно было, чтобы женщина ей поверила. И рассказала все до приезда милиции.
Женщина опасливо покосилась на камеру и кивнула.
— Только вы про это не пишите. Она хорошая, просто когда подружку ее убили — испугалась… Ося не такая совсем, она потом сама жалела, и лечилась, все делала, что врачи говорили…
— Так, — подбодрила Нора. — Давайте осторожно, вдоль стенки пройдем, тут следы могут быть.
В коридоре снимать было нечего, поэтому она справилась быстро. Кухня тоже была в порядке — если бы Нора не торопилась, обязательно порылась бы в ящиках, а так пришлось только снять пустой стол, пару грязных тарелок в раковине и, натянув шерстяные перчатки, аккуратно открыть шкафы, не касаясь ручек.
— Она мне всегда отвечала. Пару раз только не ответила, потому что спала. А теперь… вот…
— А почему вы вечером к ней не приехали?
— Я сразу поехала, когда она не ответила! Просто я была в другом городе, сразу на попутку… И в милицию позвонила, но они сначала не хотели приезжать, думали она… ну, к друзьям своим сбежала…
— А что-то странное было в последние дни?
Спальня заинтересовала Нору больше. Окно было распахнуто, и белый кружевной тюль то выдувало на улицу, то затягивало обратно. По полу были рассыпаны книги, но их, кажется, не сбрасывали с полок. Скорее собрали в стопку, а потом уронили. На стенах плакаты с Линдой, Долорес О’Риордан, Машей Макаровой, несколько белых карточек со стихами. Один обрывок был прилеплен прямо на лицо Линды — мятый белый клочок, на котором торопливо красной ручкой было выведено в одну строчку: «Вечерние ветры вишневый цвет обрывают, и людям, и миру говоря: «Не страшитесь смерти». Между книг стояла полная пепельница, лампа с треснувшим абажуром. По полу были рассыпаны фантики от конфет. Из-под кровати торчало что-то из мятой проволоки и обрывков серой ткани.
Кровать была аккуратно заправлена. Нора всего пару секунд поколебалась, а потом совершила один из самых неэтичных поступков в своей жизни: сдернула стеганое лиловое покрывало.
На голубой простыне и подушке темнели размазанные пятна крови.
Мать Леси горестно охнула у нее за спиной, но Нора не оборачивалась. Она снимала и пыталась одновременно ни на что не наступить.
— Здесь что-то изменилось? Ну, кроме простыней. Говорите! — прикрикнула она. И женщина неожиданно послушалась — оглядела комнату, а потом указала дрожащим пальцем на комок проволоки под кроватью.
— Я не знаю, что это.
Нора наклонилась и за краешек двумя пальцами вытянула его. Выругалась, опустила камеру и достала фотоаппарат. Наверняка тоже какой-нибудь оберег.
— Это знаете что?! — Она сунула женщине под нос фотографию венка.
— Я это находила у нее в куртке… она говорила, какой-то оберег… ивовые ветки вроде…
— Кто дал, помните? — Нора медленно отступала из комнаты, продолжая снимать. В подъезде раздавались голоса.
— Девочка какая-то… подружка… сказала, что… ой, сейчас-сейчас вспомню…
Нора слышала, что по лестнице уже поднимаются люди в тяжелых ботинках, и вряд ли это соседи возвращались с рыбалки. Нужно было бежать, если она не хотела, чтобы у нее отобрали камеру и диктофон, но ей нужно было услышать ответ.
— Сказку какую-то, — наконец сказала она. — Сказку рассказала… я не помню, там про смерть и лица. Будто смерть собирает лица… надевает маски… я правда не помню. Вроде если она придет — нужно посмотреть через венок и можно увидеть ее настоящее лицо.
Нора кивнула и выскользнула из квартиры, разминувшись с устало топающим участковым на один пролет. Поднялась на этаж выше, и как только услышала скрип двери, торопливо спустилась и вышла на улицу.
Ее встретила кошка. Она сидела на лавочке у подъезда и укоризненно щурилась в подъездный полумрак.
Глава 15. Собирать на себя, чтоб хватило на всех
У матери Рады в руках был ящик, заставленный банками из-под сметаны, полными сырой черной земли.
Яр стоял в подъезде, не переступая порог. С его волос капала вода.
— Ты хоть бы капюшон накидывал, — проворчала она, со стуком опуская ящик на белоснежный подоконник. — Ну что стоишь-то, заходи.
— Рада хотела уехать, — сказал он, закрывая за собой дверь. — Говорила, что ей бабушка какую-то дачу завещала…
— Там все перекопали. Артур про этот дом ничего не знал, но я сообщила милиции адрес и даже съездила с ними — чтобы калитку не сломали, дверь не вышибли, ну и самой увидеть, если вдруг что… там ничего нет, Яр, — устало вздохнула Надежда Павловна. — Но если ты хочешь поехать и перекопать грядки в старом доме моей матери — я тебе мешать не буду, даже ключ отдам.
— По соседству есть дома синего цвета? Может, какие-то дома называют синими — не знаю, были синими, но их перекрасили, или там алкоголики собираются?
Квартира Надежды Павловны была наполнена особым солнечным светом — отфильтрованным майскими облаками и чистыми белыми занавесками. Яр принес с собой намертво въевшийся запах замерзших деревьев и чадящих хвоей костров.
В прошлый раз он пришел к ней, чтобы забрать отчет о смерти Рады и ее записки, в которых ничего, кроме горечи, не нашел. Списки покупок, планы на день, отрывки стихов и партитур — все, что могло подтвердить, что эта девушка когда-то жила. И чистые страницы, белые, как восточный траур.
Теперь он снова пришел в дом, из которого пытались вымыть горе светом и весенним ветром, приглашенным в открытые окна. Пришел, задает вопросы и говорит, что почти уверен, что Раду убил отец — человек, от которого Надежда Павловна когда-то увезла дочь, спрятав под чужой фамилией. А Яр пришел сказать, что у нее ничего не получилось.