Только вот никакого Яра поблизости не наблюдалось. И Лема тоже. Кому правду-то говорить?
Может, она утопила не всю свою деструктивность.
Лем должен был вытащить ее, если она начнет тонуть по-настоящему. Лем должен был ждать ее с одеждой, рюкзаком и новым телефоном — старый она оставила дома, потому что не собиралась оставаться Яной.
Она давно собрала вещи в специальную сумку. Все покупала в секонд-хендах — это вещи новорожденного человека, который давно принадлежит этом миру. Она влезла бы в них, как в театральные костюмы, и через несколько дней присвоила бы истории людей, которые их носили, смешала бы их со своей новой историей. Изломала бы чужие очертания, зацепившиеся за ткань, за растянутые петли, научила бы их повторять свой силуэт.
Мягкие свитера — черный и розовый. Потертая оливковая парка с глубоким капюшоном. Простые джинсы, ботинки на толстой, ребристой подошве. С них давно облез лак, и шнурки истерлись, зато в них так удобно будет идти. И бежать — она нашла самые удобные ботинки для побега от себя.
Твидовый клетчатый пиджак. Пацифик на толстой цепочке. Кассетный плеер, несколько кассет Джима Моррисона и Эмили Отем.
Несколько комплектов новых белья. Ежедневник, на белой обложке которого красной ручкой написано «Диана» — в честь матери. В ежедневнике несколько заполненных красными чернилами страниц. Там расписана ее новая жизнь. Они сочинили ее в последний вечер вместе с Лемом, на случай, если она не будет понимать, кто она. Или если ничего не получится, и ей придется попросту врать о себе.
Сколько ей лет. Какие у нее привычки. Какой ложью она оправдывает те, что нельзя искоренить. Чего она ждет от будущего.
Ничего.
Ничего она не ждет. Ничего у нее не получилось, она просто искупалась в ледяной грязной воде, точно занесла в открытую рану столбняк и теперь стоит на корточках в мокрой траве, пытаясь понять, что делать.
Собрать разлетающиеся брызгами мысли.
Она была готова утонуть по-настоящему. Даже обрадовалась, что не придется смотреть, чем кончится эта история и можно будет целую вечность искать на берегу мертвую сестру, чтобы спросить, чьими глазами посмотрела на нее Смерть.
Но узнала человека, от которого сбежал Лем.
И нарушила все обещания, которые давала ему и себе. Не смогла умереть ни ритуально, ни по-настоящему, потому что должна была его спасти. И только сейчас поняла, что спасти его не сможет. Ни одно привидение, потянувшееся вслед за незавершенным, уже не вернулось к предвечному свету.
Ей ведь объясняли. «Пусть любовь твоя станет бесстрастной», мудрые тибетцы ей так написали. Но она не могла. Она никогда не была бесстрастной.
Вода тяжело плескалась у мокрого подола. Яна поморщилась. Вытянула ноги и задумчиво уставилась на высокие ботинки и их сломанные каблуки. Где сумка с одеждой? Где сотовый телефон?
Выползла, спасительница. Любовь победила смерть, а с нею зачем-то и здравый смысл.
— Дура, — обреченно прошептала Яна первое слово в своей новой жизни.
А потом уткнулась в колени и заплакала. Горло будто окаменело, по замерзшему лицу текли редкие слезы, да на подборок капала кровь из прокушенной губы.
Нужно позвонить. Найти телефон.
Она беспомощно оглянулась. Где-то вдалеке плакала милицейская сирена. Пойти туда?
Яна медленно встала. Светящиеся окна забирались в небо, но будто совсем не давали света. Она нащупала в кармане мокрую монету и поплелась к спасительной темноте спящих дворов.
…
Раскатившиеся по дороге яблоки попадались Яру все реже. Солнце грело, птицы орали так, будто пытались докричаться до его совести. Вдоль дороги цвела черемуха.
Яр старался не смотреть по сторонам. Ему казалось, что он до сих пор сморит в пламя костра в черном лесу, и ему мерещится дорога, птицы и одуревшее от тепла весеннее небо. А может, он до сих пор сидит на диване в гостиной Яны, уставившись невидящим взглядом в черный экран телевизора. Яна стучит в бубен, и он видит зимний лес и костер, в котором отражается дорога, солнце и наступившая весна.
Айна встретила его кодой собачьего воя, оборвавшейся спустя несколько секунд. Теперь над поселком висела умиротворенная тишина, только из чьих-то открытых окон пели про капли абсента.
Яблони в этом мае цвели оглушительно и исступленно. Айна тонула в белых цветах, а запах был медово-приторен и медово-вязок. Яр сначала подумал, что это очень правильно: его путь складывается от мертвых яблок к яблокам нерожденным, а потом — что с Яной лучше больше никогда не разговаривать, а следующего человека с варганом закопать в тайге.
За чьим-то забором заблеяла коза, будто бы даже в такт сменившейся песне. Теперь пели про посуду и обои.
Как только песня стихла, Яр расслышал монотонный стук топора — кто-то рубил дрова за высоким забором. Вдоль дорог бродили вальяжные мохнатые псы с сонными мордами и висячими ушами. Будто все было в порядке, но его не покидало ощущение, что полупустой поселок Айна, яблони и собаки просто ему снятся.
Дом Надежды Павловны он нашел быстро. Нашел голубые ставни и запертую калитку, участок, поросший одуванчиками и мятой.
Они должны были приехать сюда с Радой. Она осталась бы жива. Открывала бы окна, и эта старая яблоня с кривым белесым стволом клонила бы ветви на подоконник, а не стучалась в запертые ставни.
Яр открыл калитку ключом, который дала Надежда Павловна, затем долго пытался отпереть дверь в дом. Когда ему надоело, Яр просто дернул ручку. Дверь поддалась неожиданно легко.
В доме его подстерегала сонная спертая тишина.
Он не стал разуваться. Зашел на маленькую кухню, несколько секунд рассматривал выставленные в ряд белые кружки и стопку разномастных тарелок у раковины. Посуда была чистой, но не была убрана в шкафы. Над плитой, в шкафчике с золотыми стеклами, стоял фарфоровый сервиз — чашки сложены розочкой, по три штуки на блюдце, в центре фарфоровый чайник.
Ящик для приборов был разделен на несколько частей. Поверх ложек лежала единственная вилка с костяной ручкой.
— И ничего не нашли, да? — спросил он у мельхиоровой чайной ложки. Бросил ее обратно.
Кровать в спальне была заправлена, подушки сложены ровно. Но кровать Яр разглядывать не стал, его больше интересовал книжный шкаф. Он разглядел собрание сочинений Сухово-Кобылина, чьи-то мемуары и несколько исторических любовных романов. Остальные полки были пусты, а пыль на них лежала тонким и ровным слоем.
— Что, небось даже Пруста упер, — ядовито усмехнулся Яр.
В комнате едва ощутимо попахивало хлоркой.
Вторая спальня на чердаке была еще меньше. Там помещалась зеленая тахта, разноцветный половик и венский стул.
Над кроватью в овальной рамке висела картина — синяя избушка со сквозными окнами, река и отраженные в ней белая церковь и белые дома. Отражения становились синими.
Яр аккуратно снял рамку, отогнул крючки и вытащил картонную заглушку. Вытащил черно-белую фотографию — наверное, это была Надежда Павловна в детстве. Репродукция была неаккуратно обрезана по краям и вложена поверх фотографии. На загнутой части страницы значилось «Голубой дом». Яр вложил листок между изрезанных страниц, возвращая книге хоть одну из ее картин.
Закрыл за собой все двери и вышел из дома.
Участок зарос сорняками, но вдоль забора он нашел несколько кустов черной смородины и ирги. Ветки смородины были оборваны.
— Мужик, а ты чего тут забыл?
Яр обернулся. На калитку вальяжно облокотился мужчина в заляпанной землей джинсовой куртке. Лицо у него было красное, глаза слезились. Яр даже не ожидал, что будет так легко.
— Надежда Павловна просила участок проверить, приехать хочет летом, — миролюбиво ответил он. — Прошлый-то… смотритель сами знаете куда делся.
— Это ты про девчонку-то ее? Да, с девчонкой нехорошо вышло. А ты кто будешь?
— Ухаживал за ней. За девчонкой. На гитаре ей играл, в кино водил. — Яр достал пачку сигарет и протянул мужчине.
— Дать-то успела?
— Стоял бы я здесь, — ухмыльнулся Яр. — Слушай, по-соседски — свет включить не могу. Счета оплачены, щиток вроде тоже в порядке. Думаю, может с люстрой что-то? Я в этих проводах нихрена не понимаю.
Он открыл калитку.
— Да я вообще просто посмотреть зашел кто там по участку шляется…
Яр пожал плечами и затянулся. Посмотрел в небо и оглядел из-за забора пустую улицу.
Сосед помялся у калитки, но потом все-таки зашел. Он тоже знал, что улица позади него слепа и глуха.
— Ну вот и посмотришь, — задумчиво сказал Яр, пропуская его в дом. — А куда мужик-то, говоришь, делся?
— Какой мужик?
— Да этот, который иван-чай тут сушил. Вон на участке все ветки у кустов оборваны и все мятой заросло, небось на добавки высаживал. Еще и книжки повыносил из дома. Знаешь, как хозяйка визжать будет, когда увидит, что шкаф пустой?
Он задумчиво почесал впалую щеку.
— Не было мужика, — наконец сказал он. — На иван-чае тут только ленивый не пасется. Менты спрашивали уже. Не было никого.
— Ну мало ли что ты ментам сказал. — Яр запер дверь. — Кто же говорит ментам правду. И разве они вообще умеют вопросы задавать?.. Вот этот, смотри. — Он сунул ему под нос фотографию Артура.
— Э!..
Договорить он не успел. Яр как раз вспомнил дурацкую методичку, которая обещала научить его нравиться людям и заводить друзей. Очень важен ненавязчивый тактильный контакт, умеренная открытость и взаимное осознание перспектив дальнейшего общения. Поэтому он положил руку мужчине на плечо и сказал:
— Я ее замуж успел позвать, она согласиться успела. Она на рояле когда играла — умереть можно было, так красиво. Будто сердце вытаскивала и между струн зажимала. А потом этот гондон ее убил. Я когда его найду — тоже кой-чего между струнами зажму, но видишь, цветочки уже расцвели и водичка почти согрелась — заткнись по-хорошему — а все проблемы начинаются, когда водичка согревается. Менты-то небось тюрягой пугали, а? А чего ее, этой тюряги бояться. Я вот давно перестал.