Не вызывали никаких желаний.
Она услышала, как открылась дверь кафе, и увидела Дэниела. В зимнем пальто, в шарфе, он вполне мог оказаться очередным клиентом, который, спасаясь от холода, хочет согреться чашечкой кофе, но Дэниел Брофи не был каким-то обычным клиентом. Официантка, раскладывавшая столовые приборы на столике, замерла и проводила его взглядом. И неудивительно. Темноволосый, в черном длиннополом пальто, он напоминал мрачного Хитклиффа[15], шагающего из болот. Дэниел не заметил на себе взгляда официантки – он увидел Мауру и не сводил с нее глаз, идя прямо к ней в кабинку.
– Как давно это было, – тихо сказал он.
– Не так уж давно. В апреле, кажется.
На самом деле она помнила точную дату, время и обстоятельства их последней встречи. Как и он.
– Станция «Роксбери-Кроссинг», – произнес Дэниел. – Вечер, когда убили того отставного копа.
Места совершения преступлений – вот где они теперь встречались. В то время как Маура занималась мертвецами, на долю отца Дэниела Брофи, капеллана бостонской полиции, доставались живые, сломленные горем, травмированные люди, зачастую тоже своего рода жертвы преступления. У Дэниела и Мауры были там свои, не пересекающиеся обязанности и никакого повода заводить беседы. Но Маура всегда чувствовала его. Даже если они ни разу не встречались взглядом, она знала, что он поблизости, и испытывала волнение в своей упорядоченной вселенной.
Теперь эта вселенная опрокинулась.
Дэниел снял пальто и размотал шарф, обнажив воротник священника. Неумолимая белая полоска представляла собой всего лишь кусочек накрахмаленной ткани, но обладала властью разделять двух любящих людей.
Избегая смотреть на воротник, Маура спросила:
– Ты ушел из полиции? Я перестала видеть тебя на местах преступлений.
– Последние шесть месяцев я провел в Канаде. Вернулся всего несколько недель назад.
– В Канаде? Почему в Канаде?
– Для ретрита[16]. Я попросил. Мне нужно было на время уехать из Бостона.
Маура не стала спрашивать о причинах, которые вынудили его уехать. Морщины на его лице стали глубже, в темных волосах появились новые седые пряди. Он не из Бостона убегал – от нее.
– Я удивился, когда ты позвонила сегодня, – сказал Дэниел. – Во время нашего последнего разговора ты попросила больше не искать встреч с тобой. Это было нелегко, но я хочу только того, что лучше для тебя, Маура. И всегда только этого хотел.
– Дэниел, речь не о нас. Это насчет…
– Принести вам что-нибудь, сэр?
Они оба подняли голову и увидели официантку возле их столика.
– Кофе, пожалуйста, – попросил Дэниел.
Они молчали, пока официантка наливала кофе ему и доливала Мауре. Что подумала она об этой странной паре, молча сидящей с мрачным видом в кабинке? Возможно, она предположила, что это пасторская беседа, что Маура ищет слов утешения у своего священника? Или эта женщина видит больше, понимает больше?
Только после того, как официантка ушла, Маура сказала Дэниелу:
– Я позвонила тебе, потому что в ходе расследования кое-что всплыло. Мне нужно твое мнение.
– О чем?
– Можешь посмотреть на это? Скажи, что тебе приходит в голову при первом взгляде.
Он нахмурился, глядя на фотографии:
– Почему ты показываешь мне это?
– Имя жертвы – Тимоти Макдугал. Его тело нашли на пристани Джеффриз-Пойнт в канун Рождества. У полиции пока нет никаких ниточек, никаких подозреваемых.
– Я не уверен, что могу тебе чем-то помочь.
– Просто держи это изображение в голове. А теперь посмотри на это.
Она подсунула ему фотографию тела Кассандры Койл. Крупный план с двумя дырами в тех местах, где прежде были глаза. Пока Дэниел смотрел, Маура молчала – ждала, не осенит ли его какое-нибудь откровение. Наконец он поднял на нее удивленные глаза:
– Луция Сиракузская.
Она кивнула:
– Именно о ней я и подумала.
– Ты никогда не ходишь в церковь, но тебе не чужда эта символика.
– Мои родители были католиками, и… – Она помедлила, не желая выдавать свою тайну. – Ты этого не знаешь, но я приходила в твою церковь – посидеть, подумать. Иногда, кроме меня, там никого не было. Последняя скамья слева – там я всегда садилась.
– Зачем? Если ты даже не верующая?
– Я хотела почувствовать себя рядом с тобой. Даже когда тебя там не было.
Он потянулся через стол и прикоснулся к ее руке:
– Маура…
– Рядом со скамьей, на которой я сидела, на левой стене есть витражные окна с изображениями святых. Я смотрела на эти окна и думала об их жизни. О том, как они страдали. Как ни странно, я находила в этом утешение, потому что их мученичество заставляло меня думать о тех благодатях, которые получила я. В особенности запомнилось мне одно окно. На нем был изображен человек с привязанными к столбу руками и устремленным в небеса взглядом. Человек, пронзенный стрелами.
Дэниел кивнул:
– Святой Себастьян, покровитель лучников и полицейских. Один из самых узнаваемых святых в средневековом искусстве. Он был римским гвардейцем, принявшим христианство, а когда отказался почитать старых богов, его привязали к столбу и расстреляли из лука. – Дэниэл постучал пальцем по фотографии Тимоти Макдугала. – Ты думаешь, это воссоздание мученичества Себастьяна?
Маура кивнула:
– Я рада, что ты тоже чувствуешь эту символику.
Он показал на фотографию Кассандры Койл:
– Расскажи мне об этой жертве.
– Женщина, двадцати шести лет, найдена мертвой в своей спальне. Оба глаза удалены хирургическим путем после смерти. Глазные яблоки положены ей в открытую ладонь.
– Классический портрет Луции. Она была девственницей, посвятившей себя Христу, и, когда отказалась выходить замуж, человек, с которым она была обручена, добился ее помещения в тюрьму, где ее подвергли мучениям. Палач вырвал ей глаза.
– Если вспомнить об этом, то символика совершенно очевидна. Одна жертва пронзена стрелами, как святой Себастьян. У другой жертвы вырезаны глаза, как у святой Луции.
– И что думает об этом бостонская полиция?
– Я еще не говорила им об этой символике. Хотела сначала услышать твое мнение. Ты знаешь историю святых, и я подумала, что ты найдешь ответы.
– Я знаю литургический календарь и знаком с житиями большинства святых. Но я ни в коем случае не эксперт.
– Разве? Я помню, как ты со всеми подробностями объяснял мне иконографию религиозного искусства. Ты говорил, что, когда видишь старика с ключами, это почти наверняка изображение святого Петра с ключами от рая. Женщина с сосудом благовоний – Мария Магдалина, а мужчина в изодранной одежде и с ягненком – Иоанн Креститель.
– Тебе это скажет любой историк.
– Но сколько ты знаешь историков, столь же сведущих в религиозной символике, как ты? Уверена, ты сумеешь помочь нам идентифицировать других жертв этого убийцы.
– А есть и другие жертвы?
– Не знаю. Возможно, мы их пока не определили. Вот почему нам нужна твоя помощь.
Несколько секунд он молчал. Маура понимала, почему он сомневается. Из-за их общей любовной истории. Год назад они пошли каждый своим путем, и рана от этого разделения пока не зажила. Она все еще оставалась свежей, болела. Маура и надеялась, и страшилась, что он ответит согласием на ее просьбу.
Дэниел медленно потянулся за своим пальто и шарфом. «Вот, значит, каков ответ», – подумала Маура. Да, безусловно, мудрое решение. Это даже лучше, что он сейчас уйдет, но у нее заболело сердце, когда он встал. Настанет ли такой день, когда она посмотрит на Дэниела Брофи и ничего не почувствует? Если и настанет, то уж точно не сегодня.
– Пойдем прямо сейчас, – сказал Дэниел. – Я буду ждать тебя в церкви.
Она нахмурилась:
– В церкви?
– Если я собираюсь просвещать тебя, мы должны начать с основ. Встретимся там.
Сколько раз садилась Маура на скамью в церкви Пресвятой Богородицы, погружаясь в собственные страдания? Она не была верующей, но нуждалась в наставлении более высокого авторитета и находила утешение в знакомых символах, которые были повсюду в этом здании. Церковные свечи, мерцающие в тенях. Алтарь, покрытый ярким красным бархатом. Каменная Мадонна, доброжелательно взирающая со своего трона в нише. Сколько раз разглядывала Маура фигуры святых в витражных окнах и размышляла об их мучениях? Сегодня свет, проникавший через эти окна, отбрасывал холодное зимнее сияние на лицо Дэниела.
– У меня не было времени, чтобы внимательно изучить сюжеты на этих окнах, но они прекрасны, правда? – сказал он, пока Маура восхищенно смотрела на первое окно. В каждом из четырех углов была своя фигура святого. – Мне говорили, что эти изображения не очень старые – всего сотня лет, вряд ли больше. Их изготовили во Франции в традиционном стиле, сходном с тем, который мы находим в средневековых церквях по всей Европе.
Она показала в верхний левый угол:
– Святой Себастьян.
– Да, – подтвердил Дэниел. – Его легко идентифицировать по характерной разновидности мученичества. Его часто изображают привязанным к столбу и пронзенным стрелами.
– А человек в верхнем правом углу? – спросила Маура. – Это какой святой?
– Это Варфоломей, святой покровитель Армении. Видишь нож в его руке? Это символ его мученичества.
– Его закололи?
– Нет, его смерть была гораздо страшнее. С Варфоломея живого срезали кожу в наказание за то, что он обратил армянского царя в христианство. На некоторых картинах он изображен со снятой кожей, которая свисает с его руки, как кровавый плащ. – Дэниел горестно улыбнулся ей. – Неудивительно, что он также покровитель мясников и кожевников.
– А в нижнем левом углу?
– Святая Агата, еще одна мученица.
– Что лежит на блюде, которое она держит? Похоже на хлеб.
– Вообще-то, это не хлеб. – Дэниел замолчал.
Его неловкость была настолько очевидной, что Маура нахмурилась: