бачу перед собою освічену і небайдужу людину. Це дуже приємно і дуже виділяє ваз із загалу.
— Так… проте мої манери залишаються не найкращими… Пробачте ще раз, ви мене знову заставили почервоніти. В мене був дуже розумний вчитель, Микола Петрович Колобродич. Він приділяв мені багато уваги, та навіть готував до вступу у педагогічний інститут, ось тільки обставини так склалися, що старший брат став просуватись по партійній лінії, а молодші були ще замалі. Родина велика. Я залишився з батьком на хазяйстві, тепер молодший підростає, та без батька буде важко, прийдеться все мені брати на себе…[107]
И Остап надолго умолк, погрузившись в тяжелые размышления.
Глава тридцать седьмая. Остап Майстренко
Остап остановился у брата. Тот жил в небольшом домике на окраине. Он снимал тут комнату, но, как знал Остап, у Ивана с хозяйкой, молодой вдовой, Катериной, были отношения. Жениться брат пока не собирался. Катерина и не настаивала. Но Иван был и обстиран, и еду ему готовили, а при его нервной работе такая забота о здоровье, как и регулярная мужская жизнь, привели к тому, что Иван округлился, обзавелся румянцем на все лицо и небольшим, но увесистым брюшком. Уж что-что, а так себя запустить у бати он бы себе не позволил! У старого Майстренка еду надо было заработать. Порции он за завтраком, обедом и ужином отмерял сам, и не дай Бог попросить добавку, если ты не сделал свою работу! Можно было и ложкой по лбу получить! Катерина на Ивана тоже не жаловалась. Он был человеком отзывчивым, добрым, помогал, когда имел время, домашней мужской работы не чурался, да и сыну Катерины стать на ноги с его поддержкой стало проще. Она была женщиной крупной, дородной, работящей, и очень веселой. Ее характер и непритязательность и сделали Катерину такой удобной подругой Ивану.
Остап таких отношений не одобрял. Любишь женщину — так женись на ней, но Иван все мялся-мялся, а жениться так и не собрался. Однажды, когда брат решительно пристал к Ивану с этим вопросом, тот буркнул в ответ: «Ее муж был врагом советской власти. В тридцать седьмом расстреляли. Я точно знаю. Поэтому не женюсь». Иван действительно точно знал. Он был в составе тройки, которая утверждала ему приговор. Это потом, как-то случайно, он снял комнату у Катерины, а когда узнал, у кого снял, то было поздно — Катерина уже прописалась в его чернильной душе заглавными буквами декрета о жизни… Наверное, чувство вины имело в их отношениях какое-то значение, хотя Иван особой вины не чувствовал. Чем ее муж был хуже или лучше тех других, кому в приговоре он тоже поставил подпись в составе тройки? Но все-таки… все-таки, все-таки…
В течении рабочего дня Иван кушал два раза. Рано утром, как только встал, да поздно вечером, а чаще всего ночью, когда возвращался со службы. Вот и сейчас, когда Остап пришел с вокзала, брата еще не было. Он знал, что на работе брат часто засиживается до полуночи, и может прийти еще позже, но ужинать без брата отказался. Катерина тоже ждала Ивана, она уложила Петрушу, сына, спать, а сама все возилась по хозяйству, предоставив Остапа самому себе.
Остап подошел к рабочему столу брата. В глаза бросилась статья с многочисленными пометками. Скорее всего, именно над нею работал брат в последнее время. Его привлек подзаголовок «2. Будущность наций и национальных языков». Остап стал читать, этого текста он точно не знал:
«…У нас, в нашей стране, давно уже уничтожен национальный гнет, но из этого вовсе не следует, что национальные различия исчезли и нации нашей страны ликвидированы. У нас, в нашей стране, давно уже ликвидированы национальные государственные перегородки с пограничной стражей, с таможнями, но из этого вовсе не следует, что нации уже слились и национальные языки исчезли, что эти языки заменены каким-то одним общим для всех наших наций языком… Национальное недоверие, национальная обособленность, национальная вражда, национальные столкновения стимулируются и поддерживаются, конечно, не каким-либо „врожденным“ чувством национального злопыхательства, а стремлением империализма покорить чужие нации и страхом этих наций перед угрозой национального порабощения. Несомненно, что пока существует мировой империализм, будут существовать и это стремление и этот страх, — следовательно, будут существовать в громадном большинстве стран и национальное недоверие, и национальная обособленность, и национальная вражда, и национальные столкновения. Можно ли утверждать, что победа социализма и ликвидация империализма в одной стране означают ликвидацию империализма и национального гнета в большинстве стран? Ясно, что нельзя. Но из этого следует, что победа социализма в одной стране, несмотря на то, что она серьезно ослабляет мировой империализм, всё же не создает и не может создать условий, необходимых для слияния наций и национальных языков мира в одно общее целое… Было бы ошибочно думать, что первый этап периода всемирной диктатуры пролетариата будет началом отмирания наций и национальных языков, началом складывания единого общего языка. Наоборот, первый этап, в течение которого будет окончательно ликвидирован национальный гнет — будет этапом роста и расцвета ранее угнетенных наций и национальных языков, этапом утверждения равноправия наций, этапом ликвидации взаимного национального недоверия, этапом налаживания и укрепления интернациональных связей между нациями…»
Остап посмотрел на название статьи, которую читал. «И. В. Сталин Национальный вопрос и ленинизм». Так… с названием понятно, а написана? 18 марта 1929 года. Интересно, почему я не знаю этой статьи? М-да, что тут еще? Пробежав статью глазами, Остап невольно остановился на последних абзацах:
«Обратите внимание хотя бы на следующее элементарное дело. Все мы говорим о необходимости культурной революции в нашей стране. Если относиться к этому делу серьезно, а не болтать попусту языком, необходимо сделать в этом направлении хотя бы первый шаг: сделать прежде всего начальное образование обязательным для всех граждан страны, без различия национальности, а потом и — среднее образование. Ясно, что без этого невозможно никакое культурное развитие нашей страны, не говоря уже о так называемой культурной революции. Более того: без этого у нас не будет ни настоящего подъема промышленности и сельского хозяйства, ни надежной обороны нашей страны. А как это сделать, если иметь в виду, что процент неграмотности по нашей стране всё еще очень велик, что в целом ряде наций нашей страны неграмотные составляют 80–90 процентов? Для этого необходимо покрыть страну богатой сетью школ на родном языке, снабдив их кадрами преподавателей, владеющих родным языком. Для этого нужно национализировать, т. е. сделать национальными по составу, все аппараты управления от партийных и профсоюзных до государственных и хозяйственных. Для этого нужно развернуть прессу, театры, кино и другие культурные учреждения на родном языке. Почему — спрашивают — на родном языке? Да потому, что миллионные массы народа могут преуспевать в деле культурного, политического и хозяйственного развития только на родном, на национальном языке. После всего сказанного, мне кажется, не так уж трудно понять, что никакой иной политики в национальном вопросе, кроме той, которая ведется теперь в нашей стране, не могут вести ленинцы, если, конечно, они хотят остаться ленинцами.»
Ну вот, понятно… сначала они развивали национальные школы и культуру, а потом решили, что на фоне общей грамотности можно это дело забросить и сделать перекос в сторону интернационального воспитания. Как сказано в этой статье?
«…На следующем этапе периода всемирной диктатуры пролетариата, когда мировая социалистическая система хозяйства окрепнет в достаточной степени и социализм войдет в быт народов, когда нации убедятся на практике в преимуществах общего языка перед национальными языками, — национальные различия и языки начнут отмирать, уступая место общему для всех мировому языку…»
А если я не хочу, чтобы мои национальные различия и языки отмирали? Если я хочу жить в своей национальности, жить и говорить на родном языке, то что тогда? Вот та евреечка, с которой я ехал из Жмеринки, она-то полностью лишена этой самой национальности, национальной идентичности, что довольно странно… она уже готова влиться в единую семью народов и перестать быть своим народом. Ради чего? Ради призрака интернационального братства? Братства с кем? Это более чем странно. А вроде и умна, и красива, и обладает каким-то природным благородством, хотя и не из благородных… Да… А в глазах эта странная фанатичная убежденность в победе мировой революции, только зачем нам это надо, зачем?
Неожиданно скрипнула дверь — это пришел брат Иван. Что-то он сегодня рановато. Остап повернулся, так и есть. Иван выглядел озабоченным и уставшим.
— Ну що там, Остапе, як батько?[108]
— Погано… В лікарню завезли, лікаря зустріли. Він обіцяв прооперувати, хоча й нічого твердо не обіцяв, казав, що стан вкрай важкий, та треба надіятись.[109]
— Так, надія в нас й залишається… Сподіваюсь, тато операцію витримає.[110]
Тут взгляд Ивана упал на статью, было видно, что Остап только что ее просматривал.
— Бачу, тобі стало цікаво… Готую доповідь про національне питання й переосмислення українізації, ось, дістав статтю товариша Сталіна за двадцять дев'ятий рік. Дуже цікаво, як гнучко підходить партія до національного питання. Пробач, ти ж з дороги, зголоднілий, пішли до столу. А про політику поговоримо не на пустий шлунок.[111]
Про политику вообще говорить не стали. Пока перекусили… Катерина быстро накрыла на стол, было видно, что Ивана ждут и стараются ему угодить. Да и подала Катя как раз то, что Иван больше всего любил — вареники с картошкой и капустой, узвар, жаркое из курицы и миску моченых яблок. Иван коротко кивнул Катерине и на столе появилась бутылка самогона, брат знал, что Остап казенку игнорирует, да и сам от самогона не отказывался, тем более, что гнала Катерина хорошо, самогон ничем не пах и голова от него поутру не болела. Выпив, Иван почти сразу пошел спать, было видно, что усталость буквально валит его с ног, да и Остапу политические беседы с братом были не слишком-то интересны. Они уже как-то пытались провести дискуссию на политические темы, но, ощутив крайнюю степень большевистского фанатизма, Остап предпочел промолчать про самое наболевшее, вот, сегодня с незнакомой девушкой внезапно разоткровенничался… а все потому, что давно не встречал Николайчика…