– То есть, по-твоему, мое скептическое отношение к ним вызвано завистью? – переспросила она, явно заинтригованная.
– Про тебя не знаю. А вот что касается меня, то их любовь четко обозначила мою неспособность построить подобную жизнь. Я не почувствовал ни досады, ни желания посмеяться над ними. Просто понял, что не принадлежу к их миру. И позавидовал их семейной гармонии.
– Погоди, мы же не знаем, что скрывалось за их красивыми словами. У него, может быть, куча любовниц, а она временами впадает в отчаяние от своей бесполезности.
– Не наговаривай на них, – возмутился Ноам. – Какая еще бесполезность? Не та ли, которая так пугает всех этих бизнес-леди, помешанных на якобы свободе, на своем праве на независимость и свободных от любых семейных обязательств? Тех, что в сорок лет рвут на себе волосы, потому что у них нет детей и они никогда не увидят, как те растут?
Аврора, которую эти слова удивили и задели, пожала плечами.
– Так вот как ты меня воспринимаешь? – с плохо скрываемой агрессией отозвалась она.
Ноам пожалел, что проявил такую мстительность. Но он не смог сдержать гнева, охватившего его, когда Аврора стала высмеивать Надей.
– Прости, – тихо сказал он, – я не хотел тебя обидеть. Нет, я тебя совсем не так воспринимаю. Я плохо знаю тебя. Знаю только, что ты великодушная, внимательная, всегда готова выслушать. Но пойми и меня: мне не повезло, я не знал радостей нормальной семейной жизни. Мое детство и юность прошли на фоне сплошных ссор, разрывов, измен. И моя неспособность построить полноценную семейную жизнь происходит от того, что я не знаю, что на самом деле значит любить. Супруги Надь дали мне определение любви. Определение жестокое, поскольку оно подчеркнуло, что я не принадлежу к их миру, но прекрасное, поскольку дает мне по крайней мере надежду.
– Я не знала, что ты такой чувствительный. Я лично считаю, что в твоем одиночестве, в твоей неприкаянности есть определенный шарм.
– Мои слабые места – это следы перенесенных травм. А излечиться от ран всем хочется.
– Так что́, получается, что я всего лишь мещаночка, запавшая на израненного воина?
– Я слишком плохо знаю, кто я такой, чтобы дать тебе такое четкое и лаконичное определение!
Они оба почувствовали, как между ними возникло напряжение, вдруг разделившее их, ощутили его скрытое пагубное влияние.
– Знаешь, этой ночью… – запинаясь, проговорил Ноам.
– Не бери в голову. Мы оба взрослые люди и этой ночью действовали по обоюдному согласию. Конечно, мы были чуточку навеселе, но согласие между нами было.
– Я хочу, чтобы между нами все было ясно, Аврора.
– Успокойся, Ноам, я не предъявляю никаких прав ни на тебя, ни на твои чувства. Мы же не дети, которым вздумалось поиграть во влюбленных. Мой интерес к тебе сильнее, чем влечение. И, что бы там ни случилось дальше, этот интерес никуда не денется.
Ноам был благодарен ей за желание избежать конфликта и перенести их отношения на нейтральную почву.
– И что бы там ни случилось дальше, как ты только что сказала, знай: я никогда не забуду того, что ты для меня сделала.
– Этой ночью? – пошутила она.
Они рассмеялись, а Ноам взял ее руку и поднес к губам.
– Все же ты… особенная женщина, Аврора.
– Слишком особенная для тебя, правда?
Раскаяние
Мой разум парит в безграничном пространстве. Он отвергает границы, будь то время или реальность, погружаясь в грезы и живя в воспоминаниях, как в настоящем. Окружающие приписывают мои блуждания болезни, разъедающей мой мозг. Но они стали мне прибежищем гораздо раньше.
Что станет с этими мыслями, когда мое сердце – уже совсем скоро – перестанет биться? Они тоже угаснут? Или продолжат блуждать по этому свету, а может, улетят в неизвестные миры, где властвуют людские грезы, надежды, сожаления и где я так долго прожил?
Моменты просветления случаются со мной все реже и реже, и это хорошо. Этот беспощадный свет высвечивает все невзгоды моей жизни, снова возвращая меня к моему горю. Он подчеркивает отсутствие той, которую я любил, мою неспособность забыть ее, мою слабость. Он освещает лица моих детей: растроганное, доброе лицо Элизы и враждебное лицо Ноама.
Элиза уверяет, что ее брат несколько раз навещал меня, но я забыл это, потому что был не в себе. Я ей не верю. Она щадит меня. Элиза похожа на мать: в своих мыслях, поступках она руководствуется прежде всего добротой. Ноам же моя порода: непокорный, злопамятный, он зол на жизнь, которая слишком рано показала ему свою жестокость, зол на меня за то, что я не смог превозмочь свою боль, оставил их наедине с их горем, не смог снова стать человеком, отцом, которым был до… несчастья. Но я не мог. Я чувствовал себя человеком, только когда Анжела была моей женой. Когда же она ушла, я превратился в тень, в сплошную печаль. Я искал забвения в алкоголе и в некотором роде нашел его: я забыл самого себя.
Я хотел оградить своих детей от безумия, в котором тонул все глубже и глубже. Ну да, конечно! Если уж я нашел в себе храбрость взглянуть правде в глаза, стоит признать, что эта попытка приукрасить недостойные поступки каплей благородства есть не что иное, как очередная ложь, порожденная моей низостью.
Но каким отцом был бы я, живя рядом с ними? Они росли у дедушки с бабушкой в атмосфере любви, а повзрослев, стали умными, красивыми людьми. У меня же никогда не достало бы сил поднять их на такой уровень. И все же чувственная пустыня, в которой они блуждают, их неспособность к семейной жизни заставляют меня снова и снова возвращаться к покаянным мыслям. Какое у них сложилось представление о семье? К какому идеалу могут они стремиться? Как представляют себе любовь? Смогут ли, встретив в один прекрасный день достойного человека, открыть ему свои чувства?
Я… я… о чем это я?
Кажется, я говорил о детях? Или о той, которую любил?
Моя жизнь… жена… дети… Не знаю… Рассудок снова изменяет мне…
Анжела, почему нам не дано было увидеть, как наша любовь длится годы, всю нашу жизнь; не дано попробовать затеряться в однообразии семейной жизни? Может быть, мы состарились бы и наши чувства стали бы нам в тягость? Я, во всяком случае, не прочь был бы рискнуть и попробовать однажды… любить тебя меньше, чем я люблю.
Анжела… Я иду к тебе. Меня ждет бездна, полная надежд и грез.
И раскаяния.
13
Когда он переступил порог офиса, Сами встретил его вопросительной улыбкой. Он поставил на стол Ноама две чашки с кофе, обнял его, взял стул и уселся напротив друга.
– Я слушаю, – сказал он.
– Что?
– Не прикидывайся. Про Будапешт.
– Будапешт – прекрасный город. Его архитектура свидетельствует о богатой и непростой истории. Ты знаешь, что венгры – потомки мадьяров и что в прошлом…
– Ты долго будешь надо мной издеваться? Когда мне понадобится информация о городе, я пойду и куплю себе путеводитель. Ну так что? Да или нет?
– Да или нет – что? Выражайся яснее, Сами.
– Вы сходили куда-нибудь вместе?
– Да.
– Супер! Я так и знал, что из этого что-то получится! – воодушевился Сами. – Ну, рассказывай!
– Что именно тебя интересует? Подробности какого рода?
– Ты меня достал, Ноам. Говори, как все было.
– Очень просто. После довольно приятного вечера с довольно-таки обильными возлияниями, мы очутились у нее в номере. Она поцеловала меня, я ее раздел и…
– А остальное касается только вас двоих. Ты влюблен? То есть я хочу сказать, ты испытываешь к Авроре что-то серьезное?
– Нет, я не влюблен. Но… да, «что-то серьезное», как ты выразился, я испытываю.
– И это может перерасти в любовь?
– Нет. Скорее, в дружбу.
На лице Сами отразилось недоумение.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Что мы сумели оценить друг друга, но поняли, что не созданы для взаимной любви.
– Вот черт! – воскликнул Сами. – Говоря «мы», ты имеешь в виду, что она думает то же самое?
– Да, я полагаю, что она пришла к тому же выводу, что и я. Мы решили вести себя так, будто между нами ничего не было, чтобы можно было и дальше видеться и дружить.
– Но где же вы прокололись? Она ведь тебе понравилась, правда? И ты ей понравился, она призналась в этом Клер. Она даже пыталась тебя закадрить!
– По-моему, за то время, что мы были вместе, она поняла, что я совсем не тот, кого она ожидала во мне увидеть. Что касается меня, то мое влечение к ней носит чисто дружеский характер.
– Дружеский? Я и не знал, что влечение такого рода может довести до постели, – насмешливо проговорил Сами. – Надо будет мне пересмотреть наши с тобой отношения, Ноам. Чем же ты так ее разочаровал? Только не говори, что у вас что-то не получилось ночью: я не представляю себе, чтобы она допустила подобный конфуз.
– Нет, в этом смысле все было отлично. Но в ходе долгих дебатов мы поняли, что у нас с ней разные представления о любви, о совместной жизни.
– Да ты вообще никакого представления о любви не имеешь!
Ноам снова подумал о супругах Надь.
– Ошибаешься. Вы с Клер для меня – образец дружной семейной пары. А еще мы познакомились с одной венгерской семьей, которая имеет весьма примечательное представление о любви.
– Вы были в Будапеште всего сорок восемь часов и за это время успели узнать друг друга, осмотреть город, заняться любовью, решить, что вы не созданы друг для друга, и в довершение всего познакомиться с какой-то выдающейся семьей, которая смогла перевернуть ваше представление о жизни?
– Да уж, в это трудно поверить. И все же…
Зазвонил телефон. Сами с досадой снял трубку и резко ответил.
– А, привет, Элиза! – сменил он тон на более мягкий. – Да, я немного раздражен. Откровенно говоря, это твой братец действует мне на нервы. Да, вернулся. Как съездил?
Он злобно взглянул на Ноама. Тот, смутившись, принялся разбирать лежавшие на столе конверты, взял один из них и распечатал.
– Он-то считает, что хорошо. Но когда ты узнаешь то, что только что узнал я, ты придешь в такое же состояние.