– Ну как? – шепотом спросила Джулия. – Есть что-то интересное?
– Арета Лоран поздравляет студентку психологического факультета с блестящей научной работой. А вот и сама работа.
Исследование в сотню страниц было посвящено сравнительному анализу понятия «откровение» в мистических практиках и в теориях известных психологов.
– В сущности, она уже давно начала отходить от психологии, проявляя интерес к другим областям знания, – заметил Ноам. – Тут и про меня есть.
– А это что такое? – спросила Джулия, указывая на несколько лисков, скрепленных зажимом.
– Видимо, какие-то заметки.
Он вытащил первый листок и прочел его.
– Что все это значит? – изумился он и принялся перебирать остальные.
– Она меня знала! – воскликнул он в крайнем смятении.
– Ну да, ты же сам только что сказал, что ее заинтересовал твой случай.
– Нет, не в этом дело… она следила за мной всю мою жизнь. Смотри. Тут она пишет, что я поступил в подготовительный класс, что у меня начинается нормальная социальная жизнь. А здесь записано, что я принят в бизнес-школу. А вот тут, что меня взяли на работу в одну фирму. Даже имена моих друзей записаны. Смотри, она пишет, как разглядывала меня в баре. «Ему не нужна моя правда. Она принадлежит только мне одной. Раскрыть ее ему было бы чистым эгоизмом. Да, я знаю, что наши жизни скреплены смертью, но что дает мне основание думать, будто, рассказав правду, я облегчу ему жизнь?» О чем это она? Какая правда? Какая смерть? И вот самая последняя запись: «Похоже, социальная жизнь Ноама удалась. Он трудится, кажется, ему нравится делать карьеру. Конечно, друзей у него мало. Но он где-то бывает, развлекается, встречается с людьми. Доктор Лоран оказалась права, а я ошибалась. Значит, нет никакой необходимости раскрывать ему истину. Его правда кажется незыблемой. И только на моей лежит печать вины».
– Такое впечатление, что она всю жизнь собирала о тебе информацию, – удивилась Джулия.
Ноам перечитал последние фразы.
– Что она имеет в виду? Какая правда? И что значит вот это: «И только на моей лежит печать вины»?
И тут в комнате зажегся свет.
Ноам и Джулия резко вскочили, щурясь от яркого света светодиодных ламп. Перед ними с невозмутимым видом стояла Линетт Маркюс.
– Я бы хотела прокомментировать это сама.
Ноам не находил, что ответить, колеблясь между извинениями, разъяснениями и множеством вопросов, которые вертелись у него на языке.
– Не волнуйтесь, я не в претензии. Все это выглядит несколько театрально, но вы здесь, и это главное.
Она подошла к ним и протянула руку, как будто речь шла о банальной деловой встрече.
– Мне позвонила Арета Лоран. Она сказала, что вы раскрыли секреты моей методики.
– Да, точно. До вас было не дозвониться.
– Я хотела, чтобы вы шли в заданном темпе, а вам захотелось двигаться быстрее. Но в конце концов в этом нет ничего страшного.
– Значит, вся эта театральная постановка задумана, чтобы я осознал, как неправильно живу?
Линетт Маркюс сдвинула брови, словно оценивая точность формулировки, предложенной Ноамом.
– Можно посмотреть на это и так.
– А можно и иначе?
– Да.
Усаживаясь в кресло напротив них, она выглядела одновременно беззащитной и решительной.
– Пройденный вами путь привел вас к тому, что вы стали больше задумываться и учитывать свои слабые места. Но он должен был еще и подготовить вас к открытию главной истины.
Она умолкла и взглянула Ноаму прямо в глаза. Он заметил, что, как и в первую их встречу, у нее дрожат руки.
– Думаю, то, что я должна открыть вам, Ноам, это слишком… личное, – сказала она, бросив быстрый взгляд в сторону Джулии.
– Я могу выйти, – предложила та, вставая со стула.
– Нет, останься, – приказал ее спутник, кладя ей на колено руку.
Джулия вопросительно взглянула на Линетт Маркюс. Та, поведя бровями, выразила свое согласие.
– Так что за истину вы хотите мне открыть?
– Одну из истин.
Она глубоко вдохнула, словно собираясь с силами.
– Это касается обстоятельств смерти вашей матери.
Ноам широко раскрыл глаза.
– Что вы можете об этом знать? – проговорил он.
Атмосфера внезапно сгустилась. Психотерапевт опустила голову, потом подняла ее. Она готовилась к этому и не хотела проявить слабость.
– В машине, которая сбила вашу мать, была… там… там была я.
Повисшее в комнате тяжелое молчание сковывало мысли Ноама и мешало Линетт Маркюс продолжать свою исповедь.
Джулия вдруг почувствовала себя лишней. Тем не менее она понимала, что Ноам нуждается в ней, в ее присутствии, и, взяв его руку, крепко сжала ее.
Ноам, не отрываясь, смотрел в глаза психотерапевту, но мысли его не поспевали за ее словами.
– Я не понимаю… – признался он наконец.
Линетт Маркюс, казалось, пыталась определить действие своих слов на пациента.
– Ах! Ясно! Я понял! – воскликнул тот. – Это входит в вашу методику! Вы вываливаете на меня такие новости, потому что хотите, чтобы… чтобы…
– Чтобы вы узнали правду, – договорила она за него.
– Не играйте со мной! – заорал Ноам. – Вы не имеете права использовать смерть моей матери, врать мне!
– Успокойтесь, Ноам. Я не вру. Я действительно находилась в машине, сбившей вашу мать. Мне было девять лет. За рулем был мой старший брат.
Он остолбенел, а она тем временем сунула руку в карман, достала оттуда какой-то предмет и положила на стол.
– Помните, Ноам?
– Что это?
– Деталь детского конструктора. Дверь от домика.
Он с недоверием взял в руки кусочек пластмассы и вгляделся в него.
– И о чем это должно мне напомнить?
– Через несколько месяцев после аварии доктор Лоран позвала к себе мою маму и предложила свести нас с вами. Ей казалось, что от нее что-то ускользнуло в обстоятельствах этого несчастного случая. Мама не сразу, но все же согласилась, и мы пришли к доктору. Арета провела меня в комнату, где вы собирали конструктор. Я села напротив вас. Вы строили домик. Мы не разговаривали. И, сама не знаю почему, я стащила эту деталь. Я думала, что мы еще увидимся. Но мама рассудила иначе.
– Не помню. Выходит, доктор Лоран все знала?
– Да. Она не захотела рассказывать вам об этом во время вашей последней встречи, потому что считала, что эту часть истории вы должны узнать от меня.
– Значит, вы солгали мне, когда сказали, что познакомились с ней в студенческие годы?
– Не совсем. Я ведь на психологию пошла, а впоследствии заинтересовалась такими понятиями, потому что та трагедия засела у меня в мозгу. Но я не осознавала себя носителем истины, которую следовало раскрыть. Я почти забыла ту аварию. Остались какие-то размытые, неясные воспоминания – крики, суета, страх. В годы учебы я следила за публикациями доктора Лоран и однажды решила обратиться к ней, чтобы расспросить о вас. Я использовала свою научную работу, чтобы раскопать свое прошлое. И ваше тоже. Впрочем, думаю, она согласилась помочь мне именно потому, что думала, что мне, как и вам, нужно было наконец разобраться с той историей. Я чувствовала себя виноватой, Ноам. Я сидела в машине, которая сбила вашу мать, и этого оказалось достаточно, чтобы во мне развилось чувство вины. Но было еще что-то, какое-то предчувствие, что-то, что, как мне казалось, существовало где-то рядом, на грани сознания, и мешало мне правильно воспринимать эту аварию. Тогда я заинтересовалась вами. Я следила за вашей жизнью, расспрашивая вашего психолога, а потом, когда вы с ней расстались, я старалась не упускать вас из виду. В конце концов я решила, что ваша жизнь пришла в норму, что все у вас теперь будет хорошо, что я обманывалась на ваш счет и не существует никакой иной правды, кроме того, что произошло в тот злополучный день. И я стала заниматься другими делами.
– До того самого дня, когда доктор Лоран направила меня к вам.
– Нет, кое-что случилось раньше. Несколько лет назад мой брат, тот самый, что вел тогда машину, заболел раком. Когда он узнал, что это конец, он позвал меня. Он страшно терзался с того ужасного дня, когда столько жизней оказались выброшенными в другое измерение. Ему хотелось снова поговорить обо всем этом, он сказал, что все эти годы его мучила совесть оттого, что он так и не встретился с вами, чтобы выразить сожаление по поводу случившегося. И тогда я рассказала ему все, что знала о вас. Это его одновременно обрадовало и обеспокоило. Он спросил, откуда у меня такой интерес к вашей жизни. Я призналась, что испытываю чувство вины, что интуиция подсказывает мне, что где-то глубоко внутри меня кроется какая-то главная правда. Он разрыдался и открыл мне то, что я все это время искала.
– То есть?
– Помните тот день, когда вы наконец заговорили про аварию? Доктор Лоран привела ваш рассказ в своей первой книге. Вы комментировали рисунок, который нарисовали сразу после трагедии, когда отказывались говорить. В конце разговора вы сказали, что какая-то толстая женщина воскликнула тогда: «Боже мой, боже мой! Это ребенок виноват». Доктор Лоран истолковала это воспоминание как выражение чувства вины.
– Да, я это помню.
– Так вот, это была ошибка.
– Что?
– Ребенок… ребенок, о котором говорила та дама, это были не вы, Ноам, а я.
– Вы?! – воскликнул он. – Я не понимаю.
– Брат рассказал мне, что не затормозил тогда на красный свет, потому что я расшалилась в машине. И… когда он велел мне успокоиться, я… я закрыла ему глаза руками. Он не заметил вашу маму, когда она переходила улицу.
Ноам окаменел, в мозгу у него снова замелькали преследовавшие его всю жизнь образы: пешеходный переход, визг тормозов, крики, страх, слезы.
– Значит, я не виноват? – наконец прошептал он.
– Нет. Когда она бросилась за вами, для пешеходов еще горел зеленый. Но мой брат не остановился. Из-за меня. После аварии я об этом не помнила. Наверное, сработал защитный рефлекс. Та женщина исчезла в толпе, не дав свидетельских показаний. Оставшиеся рассказали то, что, как им казалось, они увидели: как мать побежала за своим сыном, не глядя на светофор. Брат воспользовался этим и тоже ничего не сказал. Он думал, что для меня будет лучше ничего не знать, что моя амнезия станет для меня спасением, что, если он расскажет правду, это сломает мне жизнь. Что же касается вас, то это